Девушка? Секунду он гадал: не мальчик ли? Есть ли у нее грудь или нет, скрывали складки толстого свитера, и отсутствовала косметика на лице, и тени мужественности нет. Если бы лицо не было столь своеобразно, он бы поклялся, что в жизни не видел такого привлекательного. Ронни раньше не представлял, что лицо может быть таким бледным, что к нему так могут идти прямые волосы оттенка львиной гривы, что веснушки и родинки бывают одного цвета с глазами. В конце концов дело, видимо, не в чертах, четких и строгих. Она была высока для девушки, и, когда шагнула вперед, Ронни, довольно ошарашенный, заметил, что она босая и ноги в грязных разводах. Голос был сиплый и глухой.

– Привет, выпить не принесете?

– Что? Хм… что вы хотите?

– Шотландского и воду. Безо льда.

– Ладно.

Добывая виски, Ронни гадал, кто эта чертовка. Не то чтобы это было так уж важно. При такой внешности может быть чем угодно. Даже если окажется певичкой народных песен, он готов ее трахнуть.

Он выудил виски у буфетчика с такой быстротой, какую позволяли плохие манеры, но когда вернулся

девушке с необычным лицом, ее уже кадрили два других охотника: телевизионный критик и маленький ублюдок в куртке о четырех пуговках и чудаковатых штанах – кинорежиссер.

– Извините, ребята, – сказал Ронни, беря девушку под руку и уводя, – боюсь, кое-что наворачивается… ничего не поделаешь… извините… жалко, что так получилось.

Третьей руки у него не было, собственную выпивку пришлось нести в той, которой он вел девушку, и на синих джинсах было примерно столько же виски и лимона, сколько в стакане, но зато они добрались до ниши, где Ронни увидел ее впервые. Он стал посреди арки так, что любой желающий пройти должен был бы попросить его отодвинуться или втоптать в пол.

– Ну, как вы? – сказал он. – Я – Ронни Апплиард. – Сказал он это неподчеркнуто скромно, словно слегка удивляясь тому, что кого-нибудь, кроме него самого, могут так звать.

– Ага, – сказала она. – Меня зовут Симон.

– А имя? – спросил он довольно резко.

– Симон – это имя. Симон Квик.[4]

В третий раз, ощутив что-то таинственное, он усомнился в ее поле. Потом сказал по-прежнему резко:

– Симон – мужское имя. Как вас крестили?

– Не важно. Меня зовут Симон.

Голос был сиплый и глухой. Теперь он определил, что выговор у нее английской аристократки, но некоторые гласные она произносила на американский лад. Тон был усталым и вялым. Да и сама – воплощение апатии. Он заглянул ей в глаза. Какого они цвета? Темно-карие – лучшее определение, хоть и чертовски плохое. Во всяком случае, кажутся затуманенными: может, наширялась? А это с ее стороны очень подло.

Он спросил ее еще резче:

– Что с вами? Вы больны?

Она посмотрела на стакан.

– Я в порядке. Я всегда в порядке. Не спрашивайте меня без конца.

О черт! С этой попутного ветра не дождешься. Он сказал помягче:

– Сейчас перестану. Но вы, кажется, поскандалили с тем типом, который ушел. Чем вам помочь?

– Да не надо ничего. Он просто взбесился. Я сказала ему, что не хочу поступать, как хочет он. Вот он и разозлился. На меня всегда злятся. Ну просто всегда.

«Держу пари, что всегда», – подумал Ронни.

– Это ваш муж?

– Нет. У меня нет мужа.

– Разве вам в вашем возрасте муж не нужен? Вам сколько, двадцать один?

– Нет, двадцать шесть.

– Непохоже.

И в самом деле непохоже. На веснушчатой желтоватой коже не было и намека на морщинки.

– Я не уверена, нужен ли он мне. Муж. Все твердят, что нужен.

– Кто твердит?

– Да кто угодно. Вы понимаете. А у вас есть жена?

– Нет.

– А подружка?

– У меня их несколько.

– Ясно.

Ронни почувствовал странную расслабленность, словно девушка заразила его своей. Он снова резко сказал:

– Говорите, этот тип хотел чего-то от вас. Чего же?

– Поехать с ним в Сардинию. Не секс. Просто поехать и пожить там, таскаться с пляжа на пляж.

– Вы, скажу я, счастливо отделались от Сардинии, пусть там киснут Армстронг-Джонсы, Онассисы, Ре-нье и Грейсы.

– Да, они, верно, там. Вы работаете?

– Да, работаю. Я писатель и комментатор.

– Это тот, кто по радио говорит?

– Нет, по телевидению. Я веду передачу под названием…

– Телевидение. – Впервые в тоне Симон Квик появилось нечто близкое к оживлению. – Вы знаете Билла Хамера?

– Немного, – сказал Ронни совершенно недрогнувшим голосом.

– Вы не находите, что он – чудо? Так очарователен.

– Ну…

– А по-моему, высший класс – И снова на нее накатила апатия.

Ронни решил ударить сразу. В любой момент могло выясниться, что Хамер здесь. Надо отметить, толстяк был великолепным птицеловом, как выяснилось прошлым Рождеством на вечеринке в студии при маленькой стычке из-за рыжей ассистентки. И та ассистентка ничем до того не показывала, что считает Хамера высшим классом. Учитывая все и вспомнив, что Хамеру не удалось одержать верх в их игре в искренность и он опасен, нужно было немедленно переменить сцену. Ронни посмотрел на Симон… как ее бишь, вложив в свой взгляд искренность и чуточку интимности. Эти… табачного цвета… глаза оставались непроницаемыми.

Он спокойно сказал:

– Как насчет того, чтобы смыться отсюда? Пойти поужинать где-нибудь?

– Мне бы лучше в постель, – сказала она привычно монотонным голосом.

– Если вы устали, еда вас взбодрит.

– Я не это имею в виду. Я не устала. Я говорю о сексе.

Уж это Ронни, игравший роль знатока британской молодежи, должен был знать досконально. Но в данный момент его реакция была неприятной смесью похоти и тревоги – тревоги в первую очередь.

– Ладно, – сказал он решительно. – Блеск! Это я люблю больше всего, детка. Поймаем такси и поедем ко мне.

– Я не могу ждать, – пробубнила девушка. – Я хочу сейчас.

– Но, Господи, мы же не можем сейчас!

– Конечно, можем. В этом доме полно комнат. Я скажу Антонии Райхенбергер. Она давняя приятельница моей мамы.

С быстротой и ловкостью, которых поначалу ничто не предвещало, девушка нырнула мимо него и помчалась через зал. Все произошло в секунду. Миссис Райхенбергер, занятая важной беседой с двумя французами, видимо, модельерами, была лишь в нескольких ярдах. Ронни потерял две секунды, обходя тушу пошатывающегося гурмана, который теперь явно разбирался в закусках и выпивке лучше, чем по прибытии. Французы, весьма англизированные, увлеченно болтали по-французски, девушка снова поскучнела, а миссис Райхенбергер посмотрела на подоспевшего Ронни с недоверием и отвращением.

– Как вы смеете?. – спросила она его.

– Я ничего не сделал, клянусь. Я только пригласил эту… пойти поужинать. Разве это преступление? А когда она…

– Вы даже не сделали этого сами, а послали ее!

– Слушайте, что она вам наговорила?

Недоверие исчезло из взгляда миссис Райхенбергер,

но отвращение осталось. Она наконец отвела глаза от Ронни и сказала:

– Что делал Джордж, когда все это происходило? Где Джордж?

– Джордж ушел. Он рассердился на меня.

– И неудивительно, если…

– Нет, это было прежде, чем пришел ОН. – Симон, не глядя на Ронни, кивнула в его сторону.

Миссис Райхенбергер положила руку на плечо одному из французов:

– Дэвид, не приведете ли немедленно Адриана? Вы найдете его у стола с закусками.

Дэвид ушел. Оставшийся француз вдруг озадаченно вздохнул, что-то пробормотал и ринулся вслед соотечественнику. Миссис Райхенбергер опять уставилась на Ронни. Тот подумал, что с женщиной, которой в любом смысле предпочли другую, может сравниться лишь фурия. Он состроил мину для нового, более продуманного уверения в невиновности. Но тут Симон Квик сказала ему:

– Слушайте, вы же сказали, что хотите, понимаете?

Ронни не колебался. Ответил очень мягко:

– Извините. Вы, видно, меня не поняли. Я… мне так жаль.

– Но…

– Хватит, – сказала миссис Райхенбергер. – Я поговорю с мистером Апплиардом, когда вы уйдете, Мона.