– Билл, как чудесно. Подумать только – сколько вы проехали! Милости просим в «Широкие Луга». Ронни, хелло. Вы, наверно, до смерти устали. Как Марго и Руди? Разве это не самая впечатляющая пара в мире? Теперь, конечно, если вам хочется одного – полежать часок-другой, только скажите. Но здесь уйма людей, которые до смерти хотят встретить вас, ваш уход будет скандалом. Нужно дать вам выпить – в чем дело?

Прежде чем его оставили одного, Ронни шутливо спросил:

– Где мой старый друг мисс Квик?

– Мона? – Мгновенное, но заметное изумление было превосходно сыграно – словно газовщик попросил показать ему Рембрандта. – О, где-то здесь, по-моему. Посмотрите наверху, в гостиной. Билл, обещайте не очень сопротивляться, если попрошу быть поласковее с моими друзьями. Видит Бог, это не самые интересные люди на свете, но с некоторыми я росла. А потом мы с вами просто пойдем и…

Когда Жульетта Болдок увела Хамера, Ронни мысленно договорил, куда они пойдут и что сделают. Он взял с подноса виски и воду, которые хотел, и получил бумажную салфетку, которой не хотел. Сражаясь за Симон Квик, он в придачу узнал, почему тот, кто много пьет, много пьет. Он закурил. Потом двинулся. Ноги его обрели крылья, когда он увидел в нескольких шагах лорда Болдока. Тот, видимо, принюхивался. Вот вам, пожалуйста, в самый раз! В гостиной, где была уйма глупых розовых стульев и картины, вышитые какими-то бездельницами, Ронни увидел Биш, беседующую с другими существами того же пола, возраста и типа. Поиски увенчались успехом, когда он переменил курс. В конце комнаты открытые стеклянные двери в зеленых адамовских[18] рамах выходили в оранжерею, полную, даже переполненную обычных штук, – столько было гераней, и бугенвиллей, и свинцового корня, что для людей оставалось мало места. Но двое здесь были. Симон, в брюках, в вельветовом брючном костюме, стояла спиной, что напомнило Ронни их первую встречу. Но с нею был не разъяренный краснолицый Джордж Парро, а улыбающийся и гримасничающий Студент Мэнсфилд.

Конечно, дурак ты! – мгновенно сказал себе Ронни. Конечно, ДУРАК ТЫ! Так вот почему она так долго оставалась в Греции, писала только дважды, и то ничего не говорящие открытки; приехав на неделю в Лондон, была в постели безнадежна, как никогда; уехала с Болдоками в Ирландию, где Чамми охотился, оттуда совсем не писала; когда он прилетел без спроса и пытался затащить ее в постель в отеле «Брэ», ссылалась на нездоровье; после возвращения в Лондон все четыре дня до отъезда сюда была недоступной. Он был близок к догадке, он, в сущности, знал истину, но думал, что в Симон еще столько искреннего, думал, как она мается в постели, как не хотела ехать в Ирландию, как страдала, потерпев фиаско в «Брэ». (Он и сейчас пытался так думать.) Ладно, их развела мамаша и нажимала на нее все время. Но он думал, что достаточно случая, и матушкина блокада рухнет. И этот случай выпал в виде звонка леди Болдок из Ирландии. Сформулировано было очень аккуратно.

– …Вы полагаете, что можете добиться приезда мистера Хамера?

– Я постараюсь, Джульетта, но, как вы знаете, он очень занят.

– Конечно. На нем такая громадная ответственность, но я надеюсь, что вы пустите в ход абсолютно все…

– Разумеется, я…

– …ибо, если мистер Хамер не сможет приехать, я выберу иной план на День благодарения, и, боюсь, для вас там не будет места. Надеюсь, Ронни, вам понятно.

О да. Теперь он понимал практически все, даже маленькую загадку, которую не решал со времен Малакоса: что, по мнению леди Болдок, он думает о своей роли там. Ответ: думает, что приводит в действие свой план жениться на Симон, а на деле она благодаря ему будет счастлива (или не слишком несчастна), покуда Мэнсфилда не проверят, не исследуют и не убедят жениться на двадцатишестилетней психопатке, что бегает по Лондону босиком. Но почему Ронни здесь? Если Хамер за сорок восемь часов попался на крючок, как смог доложить Ронни, то наверняка можно обойтись без самого Ронни. Со временем найдется ответ и на это.

Примерно полминуты он все это обдумывал, одновременно решая, не подбежать ли к Мэнсфилду и треснуть его, чтобы тот хоть немного понял чувства Ронни. Может, стоило бы, но тут Симон, и странно, но в присутствии Мэнсфилда не хотелось иметь с ней ничего общего, даже подойти к ней, заполучить ее без спутника – вот в чем проблема.

Тут Ронни почувствовал на себе взгляд сбоку. Это смотрел краснолицый Джордж Парро. Увидев Парро во плоти после того, как сходные обстоятельства напомнили об их последней встрече, Ронни чуть не застонал. Но Парро подошел и пожал Ронни руку, назвав его по имени. Ронни ответил тем же. Потом заметил, что Парро глядит на него с несколько презрительным сочувствием.

– По-моему, это впрямь забавно, – сказал он, растягивая слова по-американски: «за-а-бавно».

Ронни инстинктивно стал британцем:

– Что именно?

«Ах, Ронни, старина!» – казалось, хотел сказать Парро, но заговорил откровенно:

– Ирония судьбы, если можно так определить это. Сейчас вы в точности на моем месте. Если учесть, что смотрите на типа, которому предназначено сменить вас. Странное у вас ощущение, верно?

– Да. Слушайте, мы можем поговорить с минуту?

– Я бы сказал, мы это уже делаем, мистер Апплиард.

– Вы меня понимаете. Где-нибудь в сторонке.

Две минуты спустя они сидели где-то наверху, вероятно, в туалетной для гостей, за закрытыми дверями. На низком столике между ними был серебряный поднос с восемью или девятью стаканами виски. «Может быть, не все понадобятся, – объяснял Парро, пока гнал перед собой вверх по лестнице слугу с этим грузом, – но никогда не знаешь». Теперь он начал:

– Ладно. Я никогда не был обручен с Симон. Никто, наверно, не был. Это попало бы в газеты, а главное, разрыв – тоже. Мы это понимали. Вы заходили так далеко?

– Нет.

– Нет. И не могли. Вы не были серьезным кандидатом. Просто дружок. Вы небогаты. Должно быть, гонитесь за деньгами Симон, мистер Апплиард?

– Началось с этого, но потом я влюбился.

– Да-а, пока не влюбились слишком сильно, я вам скажу кое-что. У Симоны нет ни гроша. Возможно, было от отца, но теперь это у Джульетты. Вроде опеки. Это должно огорчить вас. Сожалею. – Вид у него был не столько сочувственный, сколько презрительный. Он с шумом выпил виски, грохоча льдом. Ронни был оглушен, и это на время ослабило боль от новости. Он тупо сказал:

– Ей придется передумать. Я имею в виду Джульетту. Она никогда не обездолит Симон.

– Поскольку озабочена благосостоянием дочери? В жизни не видел, чтобы так ошибались в людях!

– Я не это имею в виду, – сказал Ронни, оправляясь от удара даже скорее, чем пустел стакан. – Джульетта не может допустить, чтобы Симон перестала быть богатой и оказалась вне ее мира, ее орбиты. Она потеряет контроль над дочерью. Так не пойдет.

– Мм. Тут, мистер Апплиард, вы попали в точку, спорить нечего. Знаете, Джульетта мне не очень нравится. Это она развела меня с Симоной; наверно, так поступала со всеми. А мы с девочкой ладили неплохо.

– В тот вечер было непохоже.

– Конечно, но я не знал, что Симоне было так велено. По крайней мере внушено. – Парро начал второй стакан. – Цели своей вы, по-моему, не достигнете, даже когда рак свистнет, но желаю удачи. На вас мне наплевать, но я рад всему, что может причинить моему старому другу Студенту хоть маленькую неприятность.

– Вы его хорошо знаете, да?

– Черт возьми, мы почти росли вместе. Он родом отсюда. Провел несколько лет на Востоке, избавляясь от акцента, хлопковый ублюдок.

– Слушайте, – сказал Ронни возбужденно, – что это за два злосчастных дельца?

– Не понял.

– Извините: некий Сесиль Сакстон говорил мне, что…

– Старина Сесс? Слушайте, разве не чудный старикан? Говорит словно один из героев Вудхауса,[19] а сам – сын инженера в Лидсе. Он тоже избавился от акцента, и удачно. Я пытался заставить его говорить по-старому, и, знаете, он забыл. Не мог больше. Потрясающий старик. Но я перебил вас.