Annotation
Краткая история из жизни солдата неизвестной войны, той войны, что отняла у каждого ее участника чувства любви и доброты, той войны, что заставила забыть о семье и родных, и той самой войны, что оставила каждого солдата с пробитым сердцем.
Шукалов Тарас
Шукалов Тарас
С пробитым сердцем
Чистое, нетронутое войной, голубое небо, зеленая сочная трава, которую как-будто можно выжать в сок, на которую можно лечь словно на матрас и нежное, даже несколько убаюкивающее журчание реки, где течет темная, но кристально чистая вода: все это казалось таким невероятным для меня. Порой мне даже кажется, что я во сне, ведь совсем недалеко отсюда пулеметные очереди продолжают скашивать целые ряды солдат, пехотинцы режут друг друга в окопах, а генералы лаются словно собаки, дабы выяснить, чья армия все таки будет брать город штурмом. Кто бы поверил, в то что можно сново почувствовать себя ребенком увидев ужасную кровопролитную войну, где вся трава кажется острой и сухой, где небо затянуто серыми облаками, где каждый колодец может быть отравлен и завален горой мертвых тел, где постоянный звук выстрела и разрыва снарядов полностью убивают в тебе чувства тепла и любви. Но здесь, лежа на мягкой траве и смотря далеко ввысь, я как-будто снова чувствую себя ребенком, который всегда смеется и улыбается, который в любой момент может спрятаться в нежных объятьях матери… матери…
— Милош, ты что здесь спать улегся? Быть может сразу к русским в тылы направишься? Я слыхал там трава зеленее, да небо по-голубее будет!
Громкий и слегка противный голос и высокий силуэт в серой шинели надо мной, заставили меня покинуть свои раздумья и мечты. Оперевшись на правый локоть, я с улыбкой глянул на своего боевого товарища Збигнева и по доброму произнес:
— Неужто ты не видишь того, что вижу я, а?
Он уставши вздохнул и повесив винтовку на плечо, равнодушно проронил:
— А что здесь такого: там еловые леса вдалеке, трава как трава, река и в Полоцке рекой была, а небо, — он высоко задер голову вверх и принялся разглядывать всю красоту высот, голубизну которых просто нет слов описать. — ну, что же, небо и вправду другое, без туч просто!
Мы оба засмеялись и даже наш смех был другим — более звонкий и честный, он не был вызван хорошим вином или другим спиртным, он был подлинно детским, настоящим одним словом.
Збигнев протянул мне руку и спросил:
— Так что ты увидел здесь, а философ?
— Жизнь, братец, здесь все живое, как раньше! Неужели ты этого не замечаешь?
— Да нет, совсем нет… Не об этом сейчас думать надо, Миклош…
— А о чем надо тогда, скажи мне! — сказал громко я, поднявшись на ноги и расправляя одежду.
— О наших, мы должны думать о том, как помочь нашим в наступлении на Петроград, сейчас это наша главная и единственная задача. — с чувством патриотизма произнес Збигнев, словно читая отрывок наизусть.
Поправляя ремень, я прошелся вдоль реки и увидел в самом далеке тот самый город о котором говорил Збигнев. Тучи над ним вновь сгустились, словно в ожидании очередного наступления, а я… а я опять оказался прямо там… в том месте, где рядом стоящие с тобой люди либо падают замертво, либо вопят от боли словно звери… в том месте, где вкус металла во рту и постоянная кровь из ушей становятся привычными вещами… в том месте, где нет таких слов, как мечтать или размышлять… в том месте, что многие кличут адом…
— Быть может ты и прав… но правда же здесь красиво? — с грустью спросил я
Збигнев в ответ лишь глупо пожал плечами и собрав все вещи, мы отправились дальше вдоль реки.
Пройдя примерно еще полтора часа, мы не заметили ни одного следа русских. По всей видимости они решили занять позиции в городе и не мешать нам зайти с фланга. На их месте я бы вообще подписал мир даже без боя, хотя я и знаю, что такое никогда не произойдет, ведь политики никогда не сидели в окопе с винтовкой наперевес по несколько часов подряд, уже не говоря о полномасштабных наступлениях на позиции врага. Если бы они и вправду воевали с нами бок о бок, то думаю эта война стала бы последней.
— О чем думаешь? — спросил с усмешкой Збигнев.
— Да так, просто мечтаю… — с сожалением ответил я
— Ну ну, мечтай, мечтай пока есть час! — все также смеялся он
— А ты что же, никогда не мечтал хочешь сказать?
— О чем ты, Миклош? Вот посмотри, о чем я могу мечтать: я, как и ты, не был на нашей родине годов так шесть, про семью я уже давно забыл, не знаю пишут ли они мне, но я им точно ни одного письма не отправил, жены у меня нет, детей тоже, все что у меня есть это служба и винтовка!
— И большего не нужно?
— А что больше то?
Мы продолжили идти в тишине.
Но пройдя еще несколько десятков минут, мы увидели то что не ожидал ни один из нас.
— Миклош! Впереди! — одновременно тихо и громко сказал Збигнев приняв положение сидя и уже целясь из длинной винтовки.
Взявшись уже за свое оружие, я быстро нырнул в высокую траву и принялся внимательно наблюдать: в пятнадцати шагах от нас лежал русский солдат. Мы пробыли в таком положение около двух минут — все было тихо и спокойно, а солдат впереди нас не дернулся ни на миллиметр.
— Он мертвый. — шепотом проронил я.
— Знаю, у него что-то торчит из груди, нож наверное.
Мы подождали еще пару минут, все было также тихо — засады не было и мы приняли решение подойти поближе. С винтовками наготове, медленным шагом, мы подошли прямо в плотную к мертвому солдату. Он лежал почти у самой реки оперевшись спиной на большой камень. Вся его темно-зеленая шинель была испачкана в грязи, а по всей левой части было огромное кровавое пятно — именно оттуда виднелся невооруженным взглядом огромный штык нож вонзенный прямо в сердце.
— Одинокий солдат с пробитым сердцем в пустой местности? Что-то здесь не так. — с сомнением произнес Збигнев и принялся осматривать все вокруг себя.
— Да успокойся, один он здесь! — с, непонятно откуда взявшейся, уверенностью сказал я и спрятал винтовку обратно за спину, присев на одно колено прямо перед мертвецом.
Его глаза были открыты и наши взгляды встретились между собой. В его темных от смерти глазах ничего не видно, ни страха, ни гордости, они пустые, словно кто-то залил их чернильной краской, словно его мир закрыла толстая черная пелена, словно спектакль для него уже окончен. Посмотрев под него, я заметил как лужа крови плавно формируется в ручей и аккуратно, очень медленно уходит в реку.
— Кровь застоявщеяся, его кончили часа два назад, может больше.
— Наших здесь и близко не было к этому времени, так кто же его тогда убил? Свои же получается? — спросил Збигнев все оглядываясь по сторонам
Глянув на рукава его шинели я заметил огромную надпись белыми буквами: “ДЕЗЕРТИР”.
— Получается свои… он дезертир, смотри сюда. — с сожалением произнес я
— Да уж, жалкое зрелище, эти русские своих же бьют, точно свиньи!
Лицо солдата застыло в гримасе грусти и печали, потрескавшиеся губы были слегка приоткрыты, словно в самом конце он произнес последнее слово, последнее заветное слово, которое было для него очень важным. Не знаю почему, но мне казалось, что я его понимаю.
— Ну, что же, давай возвращаться назад, Миклош, а то стемнеет и, бог его знает, как найдем дорогу назад! — сказал Збигнев как-то настороженно.
— Мы вдоль реки шли все время, забыл что ли?
— Все равно мне здесь не нравится… как то не по-себе…
— Подожди ты, сейчас гляну, что у его по карманам.
В штанах было пусто, а в шинели была лишь пара русских монет. Только я хотел уже подняться и убраться отсюда поскорее, но взгляд мертвеца вновь заставил меня врасплох, теперь я в нем видел истинное страдание и сожаление, но о чем? Я расстегнул его шинель и заглянул во внутрь и обнаружил там наскоро пришитый внутренний карман, из которого виднелось небольшое желтое письмо. Достав его и отряхнув, я заметил на нем небольшие пятна, уже засохшей, крови в разных местах бумаги.
