Она покачала головой и начала готовить.

– Я буду ждать в гостиной, – добавила я. – Мне не хочется сидеть одной дома.

Я пошла в гостиную и уселась на неудобном диване.

Соседка готовила долго и медленно. Она суетилась, зная, что я жду. Все мелко-мелко рубила.

– У меня есть зубы, – наконец сказала я. – Не обязательно рубить все подряд. Сгрызу.

Она не обратила на меня внимания. Ничего не ответила. Невоспитанная.

Я встала, потому что мне надоело ждать. Подошла к окну, но не могла смотреть на дыру, оставшуюся от типографии «Дом польского слова». Я надеялась, что, когда там построят еще одно офисное здание, в нем будет ужасно, так как его построят на книгах.

Я заглянула на кухню.

– Вам, наверное, все равно, что здесь происходит, – сказала я соседке, когда она что-то жарила на сковороде. – Грабят средь бела дня.

– Это вы о выселении? Здесь это обычное дело. Они захватывают район. Дом за домом. Сносят. Людей выгоняют. Что-то собираются строить. Некому их остановить. Они привели чистильщиков. Хотя ходят слухи, что стооднолетняя Стефания подала в суд на такого чистильщика. Можете себе представить?

– Кажется, я видела один сюжет по телевизору. Красивый, круглолицый, с большим животом и задом. Сразу видно, что он респектабельный бизнесмен. Богатый и важный.

– Вы так считаете? Знаете, что это за чистильщики? Их так с презрением называют. Самые грязные люди в мире. Их селят в дома, а через несколько дней канализация засоряется, перекрытия гниют, крысы плодятся, паразиты размножаются, на лестничных клетках все в экскрементах. Невыносимая вонь, фекалии, болезни. Жильцы не выдерживают и сами съезжают.

– Может, его за это приговорят к какому-нибудь страшному наказанию. Только важно, чтобы другие из тюрьмы не сбежали.

– Полагаете? Тогда я вас удивлю. Его уже выпустили, а судья, который вел дело, уволился.

С ней невозможно было спорить. У нее на все был ответ. Нервная спорщица.

Она вышла из кухни.

– Дочь, оладьи со сковороды сними! Мне в туалет надо.

– Хорошо, – ответила девочка, не отрывая глаз от экрана телефона.

На сильном огне в масле оладьи мгновенно начали шкварчать, наполняя помещение божественным запахом, а желудок – пищеварительным соком. Прямо слюнки потекли.

– Не надо. Я помогу, – сказала я Розалии. – Еще обожжешься. Или еще хуже.

Дети могут быть такими неуклюжими, и от них больше проблем, чем пользы. Я поставила тарелку на место, взяла вилку и подняла сковородку. Вдруг я почувствовала что-то странное. Покалывание в руке. Сковорода начала трястись. Я удивленно смотрела на происходящее. Никогда раньше ничего подобного со мной не происходило. Я схватилась за сковороду другой рукой, но это нисколько не помогло.

В долю секунды с накренившейся сковороды на конфорку капнуло немного масла, и понеслось.

Сковорода вспыхнула. Я отшатнулась, а то сожгла бы себе ресницы. И как бы я выглядела? Людям бы на глаза не смогла показаться. Когда-то с Хенриком мы ездили на Зегжинское водохранилище, всего-то на полдня, но мы взяли с собой плитку и массу всего остального. Было ветрено, и, когда топливо в плитке закончилось, Хенрику не хотелось снова поджигать ее, поэтому он подлил в бак денатурата при все еще зажженной горелке. Какой был взрыв! Хорошо, что он себя не сжег, бедолага. Но несколько недель ему пришлось носить шапку, потому что выжег себе одну бровь. Несмотря на шапку, выглядел он странно, потому что казалось, что эта бровь приподнята и он все время чему-то удивлялся.

– Мама, пожар! – крикнула Розалия.

Я схватила тряпку и уже собиралась потушить сковородку, которая непонятно когда успела вовсю разгореться. Но прежде чем я успела что-либо предпринять, на кухню вбежала испуганная соседка. Мамочки, какой шум она подняла! Тоже мне проблема! Огня она, что ли, никогда не видела!

– Что вы делаете? – крикнула она с порога.

Я совершенно ее не интересовала, а ведь со мной могло что-то случиться.

Она накрыла сковороду крышкой, которая сразу же погасила пламя.

– Ручка разболталась, – укоризненно сказала я.

– Это новая сковородка.

– Я бы потушила ее, – ответила я. – Ничего страшного не произошло. Подумаешь, огонь – обычное дело.

Соседка прислонилась к столешнице и обмахивалась рукой, словно великая княгиня после самостоятельного подъема по лестнице.

– Почему бы вам не открыть окно? – предложила я. – Здесь можно задохнуться. Подумайте о ребенке. Дышать нечем.

Дыма было не так много, как это иногда случается, когда какой-нибудь негодяй поджигает мусорный бак, но я хотела чем-нибудь ее занять. Чем-то даже самым простым. Чтобы ей было о чем подумать, а не доискиваться причин, проводить расследования и вообще бессмысленно и без необходимости ругаться.

Она пошла, но через секунду уже вернулась.

– Оладьи сгорели, – сказала она дочери. – Суп будешь?

– ОК, – кивнула дочь.

Меня и не спросили. Пошел воздух.

Расставили тарелки. У соседки это заняло столько времени, что, наверное, все уже должно было перевариться. Я пообещала себе, что в таком случае есть не буду.

Я села на скрипучий стул и погрузила половник в супницу, чтобы зачерпнуть гущу. Через минуту хозяйка, пожелав приятного аппетита, дала сигнал к началу приема пищи.

Я твердо решила не жалеть замечаний по поводу низкой калорийности супа и вредного влияния зелени на его вид и вкус. Все это, конечно, делалось ради поварихи, чтобы она знала, как готовить в будущем. К сожалению, мне не удалось поступить так, как я задумала, потому что мое ослабленное тело подверглось безжалостной атаке. Эндорфинами. Они нанесли удар по центральной нервной системе, головному мозгу и речевому центру. Поэтому вместо серии реплик мне удалось только пробормотать:

– Сойдет.

– Спасибо. Хотите еще?

Я воспользовалась предложением, но вторая порция меня не удовлетворила, как я и ожидала. Она не произвела уже такого впечатления, как первая, и третью тарелку я съела действительно только из вежливости, почти безо всякого удовольствия. Именно поэтому суп мне запомнился средненьким.

Не в духе и отяжелевшая, я встала из-за стола. Задержалась у двери.

– А что там с вашим отцом? – спросила я. – Не думайте, что меня это как-то интересует. Я спрашиваю из вежливости.

– Не очень хорошо.

– Он ведь больше никого не убил?

– А вот это вы зря. Вы думаете, он специально убил того злодея? Даже если он это заслужил? Он мучил моего отца в течение многих лет, но все началось еще раньше. Когда он по пьяни напал на мою мать. Они подрались тогда. Отец выдвинул обвинения, и того посадили. Он отсидел два года, но, когда вышел, стало еще хуже. Как напивался, так устраивал скандалы, несколько раз избивал моего отца, угрожал ему смертью и однажды пытался поджечь квартиру.

– Я этого не знала. Признаюсь, история очень интересная.

– Мой отец много раз обращался в полицию. Это не помогло. Когда он увидел сломанную дверь в вашей квартире и этого мерзкого человека, выходящего с вашими вещами, что-то внутри у него дрогнуло, он не смог этого вынести, и случилось самое худшее.

– Я не знаю, что и сказать, но вы же не ждете, что я буду благодарить вас?

– Прокурор держит его под арестом. Без суда, без приговора, без свиданий, без врача и без возможности досрочного освобождения.

– Так можно? Это ведь не отель с бесплатной едой и крышей над головой. Пусть или судят, или гонят в шею! А не откармливают его сутками за госсчет. В конце концов, кто-то же за это платит!

– Прокурор хочет быть уверен, что отец будет осужден. Он должен признать его виновным, в противном случае ему придется выплатить компенсацию за время, проведенное под стражей. Он не может себе этого позволить.

Я посмотрела на двух грустных женщин.

Я всегда считала, что убийц должна постигнуть самая страшная участь. Что им надо пустить кровь, затем расчленить и по частям отдавать в больницы для пересадки органов. Однако из-за Голума, который под влиянием эмоций оборвал жалкую жизнь гниды, пьяницы и вора, грустили два, возможно, даже не самых плохих человека. Для них он всегда был отцом и дедом. Неважно, что он сделал со злым подлым человечишкой. Они надеялись на весточку от него, ждали, что встретятся, что он снова обнимет их своими некогда сильными руками, прижмет к себе, как всегда это делал. Что он вернется к ним. Если вернется.