В движении на север, в порт Якобстад, по левому борту судно на время оставляло загадочные узоры береговой черты шведского острова Готланд, заливаемого лучами утопающего в море летнего пурпурно-алого солнца, длинные лучи которого тянулись от острова, пронизывая судно. От этого все механизмы палубы казались сумрачными. Готланд тонул за линией горизонта и сменялся эстонским островом Сааремаа, медленно выползавшим с противоположной стороны горизонта в свете мраморного диска холодной луны. С правого крыла мостика Капитан созерцал освещённое луной море, переносился в мир далёких воспоминаний и чувствовал тоску, как и каждый раз, уходя в далекое плавание. Недолгий мертвенный свет луны постепенно гас, погружался в темноту плена налитых свинцом низких кучевых облаков, вскоре замуровавших луну. На горизонте по курсу появлялись проблески огней маяков Аландских островов, частотой мигания предупреждавших о сложностях навигации в финских архипелагах. Пейзажи Аландских остовов с изрезанными шхерами проплывали по правому борту до самого подхода 20 июля к уже ставшему родным порту Якобстад.
Затем традиционно быстро за двое суток погрузили запланированные 6700 кубометров пилолеса в пакетах* и 22 июля рано утром, закрепив караван палубного груза, вышли в рейс на Алжир. И снова гипнотизирующее, усыпляюще-спокойное море с теми же пейзажами, но уже перевёрнутыми курсом на юг. Снова Аландские острова, холодное удаление острова Сааремаа, опрокинутый вверх ногами, перевернувшийся навыворот остров Готланд на этот раз появлялся по правому борту.
Благостная тишина убаюкивала Капитана, уставшего от суеты затянувшегося интенсивного ремонта и стремительной погрузки. И уже дремота одолевала сознание Капитана, нёсшего вечернюю вахту, к концу которой он всё больше погружался в какое-то странное забытьё, и недавние впечатления уже мешались с далёкими воспоминаниями, и всё двоилось. Он был в одно и то же время и штурманом, нёсшим вечернюю вахту, и Капитаном, обременённым ответственностью и за ремонт, и за погрузку, и за судно, и за жизни всего экипажа – всех 15 человек. Необходимость нести ходовую вахту тяготила. Значимость ответственности и командования возвышала, приподнимала. Томясь жаждой деятельности и власти, поднявшей бы его в собственных глазах, будучи человеком посредственным, он всегда хотел руководить. Многое из того, что прежде он подавлял в себе, теперь развернулось. И двух лет не прошло, как он стал Капитанам. Маленького роста, с уже отвисшим за время капитанства брюшком, вечно потными ладошками и бегающими глазами. Он будто лежал в постели, как только что перед вахтой, и в то же время важно расхаживал то по мостику, то по каравану палубного груза, как когда-то уже давно в порту, во время погрузки. Благоухание свежести морского воздуха мешалось с ароматом кофе, дымившегося на штурманском столике возле радара; зловещие крики озлобленных чаек, круживших за кормой, путались с погружающим в сон, наркотизирующим, плавным рокотом главного двигателя.
Шум широко открывшейся двери и появление второго штурмана вернули в реальность. После передачи вахты Капитан хотел задержаться на мостике и, как обычно, поболтать ни о чём, но язык уже прилипал к гортани и, сославшись на дела и пожелав второму спокойной вахты, капитан спустился к себе в каюту. Сон словно не прерывался.
Убаюканному шумом спокойно работающей машины и разнеженному теплотой сна, ему снилось, что он стоит перед огромной дверью чёрного цвета, не решаясь открыть её, несмотря на пронзительно-громкий настойчивый звонок. Будто парализованный, он замер в ожидании чего-то неопределённого, но значимого, и, сам не зная почему, боялся пошевелиться. Звонок разносился всё громче, настойчивее и словно не просыпаясь, во сне, он поднял трубку, не понимая, зачем звонил второй и о чём говорил, Капитан поднялся на мостик, не получив толковых объяснений, что случилось в три часа ночи. Открыв дверь штурманской рубки, Капитан увидел людей в чёрной одежде. Они не были похожи ни на кого. Почему в масках и с оружием? «Всё как-то не так. Всё-таки диковинный, невероятный, но сон», – только подумал Капитан, как подошли двое. Жёстко заломили руки за спину и повалили на пол штурманской рубки. Лицом вниз, возле двери. Оттуда шёл сквозняк, от двери дуло, по полу двигался маленький клубочек сора. Прикосновение щекой к холодному полу; боль заломленных рук; автомат, направленный в голову, и душераздирающий, звучный голос автоматчика:
–
Police. Drag control. There is big parcel of drags on board.
(Мы из полиции. Наркоконтроль. У вас на борту большая партия наркотиков.)
Тут же на полу лежали второй штурман и второй механик. Капитану казалось, что он смотрит спектакль. Всё это усилило сомнения в подлинности происходящего. Тщетность найти объяснения утомляла, бесила и бессилила. Наконец, потеряв надежду понять хоть что-то, его сознание погрузилось в транс созерцания.
–
No. There is no drags («Нет.
Наркотиков нет»), – отрывая засохший язык от гортани, выдавил Капитан. Он боялся сказать лишнее слово, которое, как ему казалось, могло отнять у него всё, чего он добился в жизни. Он опасливо повторял про себя часто, как молитву, когда-то услышанную фразу: «сказанную глупость поправить нельзя».
Людьми в чёрном командовал некий Альфа. Угрожая расправой, он потребовал показать кнопки систем безопасности, выдать мастер-ключи. Капитан всё показал, оправдывая свой поступок мыслью о том, что «если не я – то второй. Он им покажет, а меня выбросят за борт, расстреляют, убьют. И тогда конец, конец моей жизни». Он устыдился своего поступка, а минуту спустя подумал: «Что это?» Липкий пот струйкой стекал по его спине.
Капитана подняли. Усадили в капитанское кресло возле переборки по левому борту. Связали руки пластиковыми стяжками. Потом ноги. Заклеили скотчем глаза и рот.
Раздался звонок из машинного отделения. Звонил третий механик. Альфа приказал второму вызвать его на мостик. Тот быстро поднялся. Его повалили на пол. Связали.
Наступила бесконечная тишина, мрак… Мысли Капитана путались и прерывались вопросами: «Почему в море наркоконтроль? Почему собачья кличка у главного?» Капитан пытался перебирать в памяти все известные ему случаи задержаний, арестов, захватов, но никак не мог ничего вспомнить. Спустя какое-то время через открытую на крыло мостика дверь с каравана донеслись какие-то шумы, происходили подозрительные вещи на палубе. Оттуда доносилось журчание работающего крана, шум суеты и голоса незнакомых людей. «Что они делают на караване?» Потом снова затишье, сменившееся топаньем тяжёлых башмаков и смешанное с возгласами непонятного говора поднимающихся на мостик, и крики Альфы: «Каюты готовы?.. Капитана в каюту!» Пренебрежительным жестом он приказал, чтобы Капитана увели. Его взяли под руки и потащили вниз, на палубу ниже. Затащили в каюту и усадили на кровать.
Освободили руки. Он сорвал скотч. Когда люди в чёрном выходили из каюты, он увидел на спинах внушительных размеров надпись «POLICE». Каюту заперли на ключ. Внутренняя задвижка замка была выломана. Осмотревшись, он понял, что сидит на кровати старпома. Вещи в каюте были разбросаны; занавеска сорвана с иллюминатора; на полу валялись документы.
Когда он увидел, что на настенных часах 9 часов 20 минут, то почувствовал, что у него кружится голова. Его одолел страх. Он пытался делать какие-то вычисления, придумывал какие-нибудь истории, объясняющие происходящее. Ничего не выходило: его преследовал образ главного с собачьей кличкой Альфа. Капитан почти задыхался. Подошёл к иллюминатору подышать свежим воздухом, но обнаружил, что барашки задраек спилены. В иллюминатор, выходивший на палубу, был виден караван, на котором появилась резиновая лодка тёмно-серого цвета. Сидя на кровати в чужой каюте, он слышал удаляющийся топот тяжёлых ботинок. Прекратился грохот хлопающих дверей соседних кают. В его сознании ширилась тишина. Он долго сидел с открытыми глазами, потом сознание его затуманилось, на него снова напала дремота, он быстро погружался в какое-то странное забытьё, в котором недавние впечатления мешались с воспоминаниями, и сам он двоился: был одновременно и курсантом, и женатым человеком, лежал в постели, как только что перед этим, и связанный сидел в своём кресле на мостике. Ему слышались одновременно скрип соседних дверей и дыхание спящей жены. Иногда он открывал глаза, но снова проваливался в пленительный мир своего воображения с картинками, оставшимися с последней вахты, когда быстро наступившие сумерки вдруг породили мириады звёзд, рассыпанных по ночному небу Балтийского моря до самого горизонта; а справа по курсу появлялись огни острова Готланд. И вдруг откуда-то снова вылезал поднятый кверху птичий нос Альфы с выкаченными из-под тяжёлых век глазами и впалым ртом, сложенным в злую гримасу. Он орал: «Капитана в каюту!» Снова открыв глаза, Капитан обвёл каюту глазами, как будто убеждая себя в том, что действительно находится в каюте у старпома и что не проспал свою вахту. Пугающая парадоксальность действительности вернула к сомнениям в реальности происходящего. Было тягостно. Ему казалось, будто всё вокруг заволокло какой-то чёрной мглой, чуть заметно колышущиеся предметы скромного убранства каюты окружали его, и, жалобно воя, словно зимний промозглый ветер, который накрывает, когда стоишь на крыле мостика, всё глубже оседала в его душе тоска. Это были мысли о невозвратном, и боль, которую испытываешь, как только прекратится душевный подъём, едва лишь внезапно ослабнет длительное душевное напряжение. Чёрная меланхолия и мрачное отчаяние. Капитан искал прибежища в театральной необычности всего, что произошло, окончательно отчаявшись в попытках найти объяснение.
