– Почему вы так решили?
– Все просто, деточка. Двадцать четвертого числа, примерно в полдесятого вечера, Коврин приехал ко мне просить денег. Под проценты, разумеется. Он взял у меня две тонны баксов и уехал. А между десятью и одиннадцатью он отравился. С чьей-то помощью, естественно. Я не думаю, что за полчаса-час он успел потратить деньги, но при обыске милиция ничего не нашла. У меня среди ментов свои «связи», потому и знаю. Выходит, баксы кто-то присвоил. Может, их взял Николай Свитягин, опер, который дело ведет? Почему бы и нет... Деньги нужны всем. Ларису Фречинскую, навестить которую ты приехала, мы уже об этом спросили. Она утверждает, что никаких денег в глаза не видела. Я не склонен верить бабам, но прежде чем принимать карательные меры, нужно все же удостовериться: может, девчонка действительно ни при чем. Я ж не мясник какой-нибудь. А ты, Танюша, коль впряглась в это дело, просто обязана мне помочь.
Незнакомец елейно улыбнулся.
– Еще какие-нибудь вопросы есть?
– Этот добровольно-принудительный порядок подразумевает какую-либо плату за мои успехи?
Я отдавала себе отчет, насколько глуп и нахален мой вопрос, но выяснять все до конца – одна из лучших моих привычек.
Толстяк глянул на меня, как смотрят на людей с поврежденным рассудком, и продолжил фамильярничать:
– Дорогая, ты сама подумай, я и так лишился процентов, мне хоть свое вернуть, а ты с оплатой... Некрасиво обворовывать человека. К тому же разве большого «спасиба» недостаточно?
Его насмешливые поросячьи глазки ловили мою реакцию.
– Это все?
– Нет. Срок даю тебе – два дня. Тридцать первого числа Коврин мне как раз должен был деньги с процентами вернуть. Вот теперь все. Можешь идти. Лариса на месте, если она тебе нужна.
Понимая, в какой попала переплет, я раздраженно произнесла:
– Послушайте, за тот час, который прошел после того, как Коврин занял у вас деньги, и до его смерти, он мог отдать их тому, кому планировал. Например, кому-то был должен.
– С уверенностью могу сказать тебе, Танюша... никому, кроме меня, Леня должен не был. Если же он и успел отдать кому-то деньги, то ты должна найти этого человека. Все остальное – моя забота. И не забудь, если через два дня денег не будет, придется тебе, лапочка, делиться своими.
Толстяк сложил пухлые ручки на не менее пухлом животе. Короткие, как обрубки, пальцы демонстрировали золотые перстни, один другого тяжеловеснее. Вопросы вкуса мало волновали их обладателя.
– Конечно, я и сам мог заняться этим. Но ведь на чужом горбу в рай въезжать предпочтительнее, не так ли? – Толстяк подмигнул мне, как доброй знакомой, и добавил: – Увидимся через два дня и... приятно было познакомиться, – кинул он мне вслед, поскольку я уже поторопилась открыть дверцу джипа и спрыгнуть на землю. – Меня зовут Жига.
Жига – английский народный танец. Это была первая ассоциация с услышанным именем, вернее – с кличкой жирного субъекта, которая пришла мне в голову. Не успела я отойти от машины, как джип резко стартанул и скрылся за углом дома.
«Вот ты и влипла, – заговорило мое пессимистичное „я“. – Как будешь расхлебывать? Что, если не удастся найти деньги?» И тут я вспомнила свое недавнее гадание. Духовное развитие, вот что меня спасет! Точнее сказать, интеллектуальный потенциал, помноженный на большой опыт. Итак, если Фречинская знала про деньги, то ее мотив для убийства Коврина налицо. С другой стороны, что же это за Зоя Космодемьянская, которая даже под давлением архаровцев Жиги молчит про деньги, словно рыба об лед?
* * *
Лифт выпустил меня на четвертом этаже, и, подойдя к нужной квартире, я нажала на кнопку звонка. За дверью стояла тишина, но тень, упавшая на «глазок», ясно дала понять, что меня рассматривают. Затем от двери тихо отошли – и больше из квартиры не доносилось никаких звуков, хотя «Подмосковные вечера», которые воспроизводил звонок, прозвучали с моей помощью еще много-много раз.
Конечно, она боится. И ей нет никакого дела до того, что мне необходимо ее увидеть. Она элементарно боится за свою жизнь. И я ее понимаю. Незабываемый Лешик одним своим видом производит такой психологический прессинг – хочется залезть в какой-нибудь погреб и жить там, не встречаясь больше никогда с не обремененным интеллектом детиной.
Когда я заходила в дом, мне показалось, что на четвертом этаже открыта дверь, ведущая на лоджию. Оставалось удостовериться, та ли это лоджия, которая мне нужна.
Выйдя из загаженного подъезда на улицу, я подняла голову вверх и снова убедилась в собственной наблюдательности. И еще заметила, что занавеска в квартире подружки Коврина колыхнулась – за мной следили. Я демонстративно села в машину и выехала со двора. Бросив свою «девятку» у поликлиники, находившейся в соседнем здании, я вернулась обратно, на сей раз пройдя вдоль крайних подъездов, поближе к стене дома.
Стоило попытать счастья, действуя на свой страх и риск. Ждать, пока перепуганная женщина сама покинет свое жилище, бессмысленно. Что, если она, охваченная ужасом, заняла осадное положение и намерена сидеть в квартире, пока не закончится запас продуктов?
Стараясь ступать как можно тише, я поднялась вверх по лестнице и, добравшись до четвертого этажа, позвонила в соседнюю с Фречинской квартиру. Дверь медленно приоткрылась, и на пороге возник неопрятный мужчина, находившийся в кульминационной стадии алкогольного «пике». Вертикальное положение его туловища обеспечивалось только за счет косяка и ручки двери. Так как вменяемость гражданина явно находилась ниже минимума, необходимого для участия в беседе, я молча смотрела на его небритую физиономию, пребывая в поисках нужного решения. И тут откуда-то справа от мужчины появилась благообразная старушка и пихнула его в бок.
– Иди уже спать, не позорь меня перед людьми!
Вот ей-то я продемонстрировала корочки следователя прокуратуры, имевшиеся в моем арсенале для подобных случаев, и сказала твердо, что мне нужно с ней поговорить. Старушка растерялась и освободила проход. Ее сын, внешне очень похожий на мать, покорно протащился в одну из комнат, я услышала, как он брякнулся на скрипучую кровать. Теперь можно было спокойно излагать суть дела, но старушка задала вопрос, опередив меня:
– Сын опять набедокурил?
– Да нет, – успокоила я ее, – я по поводу вашей соседки Ларисы Фречинской.
Выслушав вздох облегчения, раздавшийся после этого, и сделав минутную паузу, чтобы хозяйка квартиры действительно успокоилась, я продолжила:
– У меня на это время назначено свидание с Ларисой. В данный момент она дома, но дверь открывать не хочет. После смерти своего парня она находится в глубочайшей депрессии, и я боюсь, как бы дело не дошло до самоубийства.
– Да, да, – подтвердила старушка, – последнее время она совсем не в себе, от людей шарахается.
– Парня Ларисы убили, и в этом деле она проходит основным свидетелем, поэтому мне просто необходимо с ней поговорить. Рассчитываю через вашу лоджию попасть к ней в квартиру, – огорошила я хозяйку, а в заключение еще сгустила краски: – Медлить нельзя, а то может быть поздно.
Старушка колебалась.
– Но это же опасно, все-таки четвертый этаж...
– У меня есть практика в такого рода делах, не волнуйтесь, – успокоила я ее и двинулась внутрь квартиры.
Выйдя на лоджию и убедившись, что нужная мне дверь у Фречинской все так же открыта, а шторы на окнах задвинуты, я – в который раз! – принялась рисковать своей драгоценной жизнью. Моей задачей было не просто перелезть с лоджии на лоджию с минимальным риском для жизни, но и произвести как можно меньше шума. Старушку я заранее попросила не делать тяжелых вздохов и вообще не разговаривать. Стараясь выполнить эту мою просьбу, она предусмотрительно прикрыла рот ладонью.
Трюк прошел удачно. Если бы я находилась на цирковой арене, то непременно сорвала бы продолжительные аплодисменты.
Резко, с шумом отдернув шторы, я ввалилась в квартиру Фречинской и застала ее сидящей на диване. В комнате было сильно накурено – просто дым стоял столбом. Подтянув коленки к подбородку и держа в руках розовые пушистые тапочки, она заливалась горючими слезами. Ей было не больше двадцати двух лет, и даже то, что лицо девушки покраснело и опухло от слез, не портило ее природную красоту. Быстро отреагировав на стук, Лариса вскочила с дивана и попятилась к столу, на котором я заметила кухонный нож.
