– Войдите, – сказал Хатиб и выжидающе посмотрел на дверь.

Лишь один человек мог стучать в эту дверь; о других всегда докладывал из приемной младший офицер. Хатиб ждал только хороших вестей.

Едва ли даже собственная мать назвала бы вошедшего крепко сбитого мужчину красивым. Все его лицо было изъедено глубокими оспинами, а там, где были удалены язвы, блестели два полукруглых шрама. Он прикрыл за собой дверь и остановился в ожидании приглашения.

Вошедший был всего лишь сержантом, а на его запятнанном рабочем комбинезоне не было вообще никаких знаков различия. Тем не менее сержант относился к числу тех немногих, к кому бригадир испытывал что-то вроде дружеских чувств. Из всего персонала тюрьмы лишь сержанту Али разрешалось сидеть в присутствии Омара Хатиба – разумеется, после приглашения.

Хатиб жестом показал на кресло и предложил сержанту сигарету. Тот прикурил и с удовольствием затянулся; после тяжелой, утомительной работы сигарета позволяла приятно расслабиться. Омар Хатиб искренне восхищался сержантом Али и только по этой причине терпел иногда слишком фамильярное поведение человека столь низкого ранга.

В подчиненных Хатиб ценил прежде всего результативность в работе, а любимый сержант никогда его не подводил. Али был настоящим профессионалом: спокойным, методичным, хорошим мужем и отцом.

– Ну? – подтолкнул сержанта Хатиб.

– Штурман вот-вот расколется, господин. Пилот… – Али пожал плечами, – еще час или чуть больше.

– Позволь тебе напомнить, Али, ты должен сломать обоих, нужно, чтобы они все рассказали. И показания одного должны подтверждать показания другого. На нас рассчитывает сам раис.

– Господин, может, вам лучше спуститься самому? Думаю, через десять минут вы получите ответ. Сначала расколется штурман, а когда пилот об этом узнает, он тоже заговорит.

– Хорошо.

Хатиб встал и вышел из-за стола. Сержант распахнул перед ним дверь. Они спустились на лифте до полуподвального этажа. Ниже лифт не спускался, поэтому Хатиб и Али пошли по коридору к лестнице, которая вела в глубокий подвал. В стенах коридора, за стальными дверями, в крохотных грязных камерах томились семь американских летчиков, четыре британских, один итальянец и кувейтский пилот «скайхока». В подвале тоже были камеры, но из них сейчас были заняты только две. Хатиб прильнул к глазку в одной из дверей.

Камеру ярко освещала единственная мощная лампа без абажура. Стены камеры были покрыты высохшими экскрементами и коричневыми пятнами крови. В центре, на пластиковом канцелярском стуле сидел совершенно обнаженный мужчина. По его груди стекали струйки рвоты, крови и слюны. За спинкой стула руки мужчины были скованы наручниками, а все его лицо закрывала тряпичная маска без прорезей для глаз.

По бокам стояли двое полицейских в таких же комбинезонах, что и сержант Али. Они поигрывали метровыми дубинками, сделанными из залитых битумом пластиковых труб; битум придавал дубинкам вес, не уменьшая гибкости труб. Заметив высокое начальство, полицейские сделали шаг назад и решили передохнуть. Минуту назад их внимание, очевидно, было сконцентрировано на голенях и коленных чашечках пленного, которые уже окрасились в жуткий сине-желтый цвет.

Хатиб молча кивнул и прошел к следующей камере. В глазок он увидел, что на второго пленного колпак не надет. Один его глаз был накрепко заклеен запекшейся кровью из разбитых бровей и щек. Пленный с трудом раздвинул кровоточащие губы, обнажив рот с выбитыми зубами.

– Тайн, – прохрипел он. – Николас Тайн. Лейтенант авиации. Пять-ноль-один-ноль-девять-шесть-восемь.

– Штурман, – шепотом подсказал сержант.

Хатиб тоже шепотом спросил:

– Кто из наших говорит по-английски?

Али жестом показал: тот, что стоит слева.

– Выведи его сюда.

Али открыл камеру и тут же вышел в сопровождении одного из дознавателей. Хатиб недолго поговорил с ним по-арабски.

Дознаватель понимающе кивнул, вернулся в камеру и натянул на голову штурману колпак. Лишь после этого Хатиб разрешил распахнуть двери обеих камер.

Тот из полицейских, который владел английским, наклонился к Нику Тайну и заговорил с сильным акцентом, но вполне понятно:

– Хорошо, лейтенант авиации, значит, так. Для тебя все закончилось. Наказаний больше не будет.

Молодой штурман понял; казалось, все его тело облегченно обмякло.

– Но твой друг, он не такой счастливчик. Он подыхает. Можно помочь ему испустить дух, а можно отправить в госпиталь – там белые простыни, доктора, все, что ему нужно. Выбирай. Расскажешь нам все, что знаешь, мы отвезем его в госпиталь.

Хатиб кивнул сержанту Али, и тот вошел в другую камеру. Отчетливо послышался глухой удар пластиковой дубинки по голой груди. Пилот громко застонал.

– Ладно, подонки, – из-под колпака выкрикнул Ники Тайн. – Прекратите, ублюдки! Это был склад оружия, снарядов с отравляющим газом…

Избиение прекратилось. Тяжело дыша, из камеры пилота вышел Али.

– Сайиди бригадир, вы – гений.

Хатиб скромно пожал плечами.

– Никогда не следует недооценивать сентиментальность британцев и американцев, – наставительно сказал он ученику. – Теперь тащи сюда переводчиков, выжмите из него все детали, все до последней мелочи. Когда будет готов перевод, принесите его ко мне в кабинет.

Из кабинета бригадир Хатиб сам позвонил Хуссейну Камилю. Через час раздался ответный звонок. Камиль сказал, что его дядя доволен. Скоро, вероятно, сегодня же вечером, будет созвано совещание. Омар Хатиб должен быть готов в любую минуту прибыть на него.

Вечером того же дня в Вене Карим опять мягко, беззлобно поддразнивал Эдит. На этот раз речь зашла о ее работе.

– Дорогая, тебе никогда не бывает скучно в банке?

– Нет, там интересно. Почему ты спрашиваешь?

– О, не знаю. Просто не могу себе представить, что может быть интересного в такой работе. Для меня это было бы самым скучным занятием на свете.

– Нет, ты ошибаешься. Во всяком случае в нашем банке не так.

– Предположим. Что же интересного в твоей работе?

– Ну, разное… Обработка счетов, размещение инвестиций, другие операции. Это очень важная работа.

– Чепуха. Вся ваша работа – это «доброе утро, господин», «слушаюсь, господин», «нет, господин», «конечно, господин». И все ради толп, которые приходят, чтобы превратить в наличные чек на пятьдесят шиллингов. Тоска.

Карим лежал на спине на кровати Эдит. Она подошла, прилегла рядом и положила его руку себе на плечи так, чтобы можно было всем телом прижаться к любимому. Ей очень нравилось прижиматься к нему.

– Ты иногда несешь такую ерунду, Карим. Но мне нравится, когда ты говоришь чепуху. «Винклер» – не банк-эмитент, а торговый банк.

– Какая разница?

– У нас нет текущих счетов, к нам никто не ходит с чековыми книжками. Мы занимаемся другими делами.

– Раз никто не ходит, значит, у вас нет денег.

– Наоборот, деньги есть, но они находятся на депозитных счетах.

– Такого у меня никогда не было, – признался Карим. – Только небольшой текущий счет. А вообще-то я предпочитаю наличные.

– Но нельзя же носить с собой миллионы. У тебя их обязательно украдут. Поэтому люди кладут деньги в банк, а банк их инвестирует.

– Ты хочешь сказать, что старина Гемютлих ворочает миллионами? Не своими, конечно.

– Да, многими миллионами.

– Шиллингов или долларов?

– И долларов и фунтов. Миллионами и тех и других.

– Все равно свои деньги я бы ему не доверил.

Искренне возмущенная Эдит даже приподнялась.

– Герр Гемютлих абсолютно честен. Ему и в голову никогда не придет ничего подобного.

– Ему, может, и не придет, но ведь есть и другие люди. Вот послушай… Предположим, я знаю человека, у которого есть счет в вашем банке. Его зовут Шмитт. В один прекрасный день я прихожу к вам и говорю: «Доброе утро, герр Гемютлих, меня зовут Шмитт, у меня есть счет в вашем банке». Он смотрит в свою книгу и отвечает: «Да, есть». Тогда я говорю: «Я хотел бы снять все деньги». Потом приходит настоящий Шмитт, а денег-то и нет. Поэтому мне больше нравятся наличные.