О моем русском деде бабушка много не рассказывала. Она называла его "белоручкой”, "барином, который гвоздя за жизнь не забил”. Зато мой дед любил читать книги вслух по вечерам, играть на пианино, посмеиваться над трудовым энтузиазмом восставших масс. Нос у него был большой, с аристократической горбиной. Он умер рано, после 4-го инфаркта, живя в гражданском браке с третьей женой еще до моего рождения.
От деда осталась лишь папка с разрозненными листами воспоминаний и фамильный альбом, где под каждой фотографией он заботливо напечатал, кто и когда изображен на снимке. Добротные, качественные снимки 1908–1912 годов, на твердой картонной основе с адресом и медалями фотографов. Я очень любил их рассматривать. Прапрадед у рояля, на другом снимке он на даче с женой (второй) француженкой. Её он привез ее из Марселя. Оттуда же и чудный графинчик для водки, который сверкает гранями в нашем серванте и по сей день. Был на снимках и прадед, в 1906 году молодой и веселый гардемарин у пушки на бастионе Петропавловской крепости. На одной из последних фотографий 1936 года у прадеда изможденное лицо, с уставшим от жизни взглядом. Не прошли даром беспредел революции, гибель родни, Бутырская тюрьма и ссылка в Сибирь. Третью волну репрессий ему пережить не удалось – в 1938 г. его с моей прабабкой, дочерью потомственного почетного гражданина г. Кронштадта Алексея Ушакова, расстреляли свои же, русские люди, в Большом Доме на Литейном проспекте.
Помню, однажды я сидел с моим классруком, госпожой Морквене, в писательском кабинете отца. Мы в перерывах между уроками пили чай. (Когда меня выпускали из больниц, ко мне домой приходили учителя, и поэтому я не отстал от своих бывших одноклассников. Спасибо моим школьных учителям, пожизненное). Так вот, «тамста» Морквене вдруг заинтересовалась вензелями на серебреных ложечках с буквой «О». Я ей объяснил, что это наше фамильное серебро. Затем она стала рассматривать предметы, которыми отец украсил стену над письменным столом.
Среди прочего, ее внимание привлекла фотография русского броненосца «Сисой Великий» в Порт-Артуре. На снимке 1900 года даже виден кусочек китайской стены, сползающий по склону к бухте. В правом углу этой фотографии под стекло была вставлена карточка моего прапрадеда, командира броненосца. На фотографии мой прапрадед, Мануил Васильевич, запечатлен в адмиральской форме с “орлами на плечах”, с "классической”, соответствующей IV рангу табели о рангах, бородой патриарха, разведенной надвое.
Мой классрук, г-жа Морквене, была историком, и у нее глаза полезли на лоб, когда она прочитала фамилию командира броненосца.
– "Это кто?”. А я смутился и промямлил, что «кто-то там, точно сам не знаю». Ведь не стал бы я пересказывать г-же Морквене страницы из книги Новикова-Прибоя "Цусима”, или то, что мои предки жили в Санкт-Петербурге и были верными сатрапами царя. В Литве к учителям обращаются только «Тамста мокитоя» (уважаемая учительница). И только их по фамилии мы различали. Ни одного имени или отчества литовского учителя за все 11 лет я так и не узнал.
После поступления в Ленинградский институт, я продолжал исследовать свои фамильные корни. Фамилия Озеров, надо признать, достаточно в России распространенная, но известная людям благодаря комментатору Николаю Озерову, ныне покойному, поэту Льву Озерову и режиссеру Юрию Озерову.
За четыре года учебы я перелистал тысячи книг, выписывая всех Озеровых, попадавшихся мне на глаза. Записи копились и постепенно выписками был забит мой письменный стол. Кое-что пришлось отвозить домой, в Вильнюс, на хранение отцу. Он, помнится, вначале приветствовал мои поиски, с интересом читал записи с набором имен и дат, но затем отношение его переменилось. Он стал как-то искоса поглядывать на меня, читавшего, к примеру, взахлеб выписку про очередного Озерова, "сосланного Екатериной на Нерчинские рудники за призывы к недовольству среди гвардейцев”, и демонстративно трогать слюнявым пальцем мой лоб. Не болен ли я?
Я видимо был похож на безумца, который не мечтал залезть "девке под юбку” или найти в жизни более серьезного дела, чем просиживание молодых лет в архивной и библиотечной пыли. Да, с девочками я был суховат, носил то, что мне давал в каждый мой приезд отец, питался в рабочей столовке около нашего общежития бесконечными солянками и "азу”. Чувство, что где-то лежит ключ к разгадке моего прошлого, все время двигало меня вперед, придавало сил и крепило надежду на успешный исход моих родословных изысканий.
Принадлежность предков к дворянскому сословию дает почти 100 % гарантию, что сохранились поколенные росписи в одной из 6-ти дворянских книг какой-нибудь российской губернии. Кроме того, многие дворянские роды изучались и публиковались генеалогами. Даже, если предки не были дворянами, но служили в городах чиновниками или в церквях, то они, наверняка, отмечены в дореволюционных "Адрес-календарях" российских губерний.
Основная проблема с моими разысканиями была в том, что я мог лишь предположительно определить родственные отношения между Озеровыми, даже указанными в разборных десятиниках одной и той же вотчины. Версий было много, но разброс фрагментов, и гипотетичность родовых ветвей, придавало моим занятиям, в глазах отца, сильный привкус шарлатанства.
Когда в очередной свой приезд, я сразу завел разговор о новых открытиях, отец хмуро посмотрел на меня, и сказал, "ты совершенно не думаешь о своем будущем. Как бы ты не стал последним в нашем роду". У нас не было родственников Озеровых. Я процитировал ему А. П. Флоренского, написавшего в "Именах", что "Константин – характерное имя падающих культур, кончающихся направлений мысли и отдельных родов". Мы посмеялись, правда, не очень искренне. Затем я положил перед отцом двадцать отксерокопированных страниц из работы А. Сиверса "Родословие Озеровых". Там были поименно расписаны все 126 Озеровых (12 колен) из 2-ой линии, включая моего деда Валерия Григорьевича. Эту книгу А. Сиверса мне дал почитать, подрабатывавший тогда в библиотеке имени Салыкова-Щедрина мой друг и однокурсник Дмитрий Юрьевич Шерих, ныне главный редактор «Ведомостей» в Сант-Петербурге.
Более 500 Озеровых были расписаны в 9-ти линиях рода, связующее звено между которыми "едкостью времени истребилось". Соглашаясь с фактом, что "легенды" об иностранном происхождении были на ходу у многих исконно российских дворянских родов, я не мог оставить без внимания запись деда в своих мемуарах, что наши "предки пришли из Чехии еще во времена Куликовской битвы".
В США, в прекрасных фондах университетской библиотеки, я сделал интересные открытия. Но при этом я запутался окончательно. Без стакана водки стало невозможно разобраться в "шатаниях" Озеровых по европейским государствам. В польском биографическом словаре были указаны дворяне с фамилией Озория, а герб Озория "якоби в 1396 року з Чех прзинесен". В чешском гербовнике в описании герба Орозовцев написано: " наистарши знами предок нашего роду, Фридрих Ян, походал з России на преломе 11 и 12 сторочья”. В чешских летописях упоминаются паны Озорови (1450 г.). Я, как собака-ищейка, сбился со следа и начал бегать по кругу: Чехия-Польша-Россия и обратно. Происхождение моих предков стало казаться "темным и непонятным, как история мидян”. Примечательно, что у польских и чешских Озеровых почти одинаковый герб – колесо с крестом. Среди далматских благородных родов есть Орзы. В испанских биографических словарях я обнаружил целый сомн "христианских кабальеро” Озорий и Озоресов, упоминавшихся в одном ряду с "кабальеро” Сааведрами, предками автора «Дон-Кихота». Эти кабальеро во времена реконкисты также могли быть моими родственниками, раскиданными за столетия по всей Европе. В «Песне о Роланде» упоминается баварский рыцарь Ожер.
На гребне каждого сгиба отечественной истории с 15-го века я вижу "своих”. Среди них были бояре, боярские дети, московские и провинциальные дворяне, наместники, воеводы, стряпчии и стольники, стрельцы, потешные солдаты, гренадеры, гвардейцы, генералы, сенаторы, губернаторы и дипломаты, драматурги и предводители дворянства. Сомневающийся, смотри работу А. Сиверса "Родословие Озеровых”. Известия Русского генеалогического общества. т.4. СПб, 1911 г.
