— Поспи немного, если можешь. Нам предстоит долгая и трудная ночь.

Он фыркнул и свернулся в траве калачиком, как гигантский бурый медведь. Вскоре он ровно и мягко похрапывал. Я в задумчивости выкурил три сигары, но только ближе к закату меня, наконец, осенило. Это было так ясно и просто, и так, к моему восторгу, осуществимо, что я заподозрил что-то неладное и еще раз тщательно все обдумал. Ветер стих, и когда я окончательно уверился в своей идее, было уже темно. Я сидел, улыбаясь и удовлетворенно кивая самому себе, когда эта мысль снова и снова возвращалась ко мне.

Патрульное судно было ярко освещено, все его иллюминаторы сияли, а пара прожекторов заливала слепящим белым светом всю нижнюю палубу, отчего она казалась похожей на пустую сцену. Я разбудил Чабби, мы снова поели и выпили воды.

— Давай спустимся на пляж, — предложил я. — Оттуда будет лучше видно.

— А вдруг это ловушка? — мрачно остерег меня Чабби.

— Не похоже. Они все на борту и забавляются, демонстрируя силу. И Шерри все еще у них. Вряд ли они испробуют какой-нибудь фокус.

— Послушай, если они хоть пальцем тронут девушку, — он замолк и встал. — Ну ладно, пойдем.

Мы медленно и осторожно шли через рощу, держа наготове оружие, не снимая пальцев с курка. Ночь была тиха, а роща безлюдна. Мы остановились среди деревьев в дальнем конце пляжа. Судно было от нас лишь в двухстах ярдах и я, прислонившись плечом к стволу, навел на него бинокль. Оно было так близко и хорошо видно, что я мог прочитать название на пачке сигарет, которую достал чтобы закурить, один из часовых. У нас были места в переднем ряду, какое бы представление ни затевал Сулейман Дада. Я ощутил, как во мне шевельнулось дурное предчувствие. Я был уверен, что нам предстоит пережить нечто ужасное, отчего у меня мороз пробежал по коже.

Я опустил бинокль и мягким голосом шепнул Чабби:

— Дай мне твой карабин, а себе бери мое, — и он протянул мне длинноствольный карабин, а сам взял АК47.

Мне требовалась точность моего карабина, чтобы при случае не промахнуться мимо палубы. Конечно, я не стану вмешиваться до тех пор, пока они не тронут Шерри, но если ей причинят хоть малейшую боль, я постараюсь, чтобы она не страдала в одиночку. Я присел на корточки возле пальмы, поправил прорези прицела и взял на мушку голову часового на палубе. Я знал, что даже с такого расстояния я могу пустить ему пулю прямо в висок. Затем, я удовлетворенно положил ружье себе на колени и принялся ждать. Вокруг нас роем пищали москиты, налетевшие с болот, но мы с Чабби не обращали на них внимания и сидели спокойно. Мне хотелось закурить, чтобы успокоить нервы, однако я был вынужден отказаться от этого комфорта. Время тянулось медленно, меня начали одолевать страхи, отчего ожидание казалось дольше, чем на самом деле. Но, наконец, за несколько минут до обещанного часа, на судне снова начались сутолока и беготня, и опять Сулейман Дада, опекаемый помощниками, поднялся по лесенке на мостик, где встал у самых перил, глядя вниз на заднюю палубу. Он сильно вспотел и у него промокли подмышки и спина его белой форменной куртки. Я был уверен, что он провел время ожидания, то и дело прикладываясь к бутылке виски, возможно из моих собственных запасов, которые были унесены мародерами из пещеры. Дада смеялся и шутил со стоящими вокруг людьми. Неохватное брюхо колыхалось от веселья, а его люди раболепно вторили смеху. Их голоса доносились по воде до самого пляжа.

За Сулейманом показались Мэнни Резник и его возлюбленная блондинка. Мэнни, в совсем дорогом спортивном костюме, выглядел ухоженным и хладнокровным. Он встал немного в стороне от других, с выражением полного равнодушия на лице. Он напоминал мне взрослого на детском празднике, который вынужден выполнять утомительные и даже слегка неприятные для него обязанности. В полную ему противоположность, у Лорны Пейдж глаза были широко раскрыты от волнения, как у девушки на первом свидании. Она вторила смеху Сулеймана Дада, склонившись в ожидании через перила безлюдной палубы. В мощные стекла бинокля мне был виден яркий румянец на ее щеках, и это не была косметика.

Я был сосредоточен на ней, и только когда почувствовал, что Чабби беспокойно заерзал возле меня и тревожно проворчал что-то, я перевел бинокль вниз на палубу, там была Шерри. Она стояла между двумя матросами в форме. Они держали ее за руки, и рядом с ними она казалась крошечной и хрупкой. На ней была все еще та одежда, которую она второпях надела утром, а волосы были спутаны. Выражение ее изнеможенного лица выдавало напряжение. Но только когда я более пристально вгляделся в него, я понял, что то, что я сперва принял за темные круги от недосыпания, у нее под глазами, на самом деле было кровоподтеками. Я пришел в ярость, увидев, что губы ее распухли, будто искусанные пчелами. Одна щека была также изуродована синяками.

Ее избили до полусознания. Осмотрев ее еще более внимательно, я увидел пятно запекшейся крови на ее голубой рубашке. Когда один из охранников грубо проволок ее, чтобы повернуть лицом к берегу, я заметил, что одна ее рука наспех перебинтована, и сквозь повязку проступили пятна не то крови, не то йода.

Шерри выглядела измученной и больной, почти на исходе сил. Мой гнев едва не поборол мой рассудок. Я желал навлечь страшные мучения на истязателей Шерри. Я было уже приготовился вскинуть ружье трясугщшися от ненависти руками, однако сдержал себя. Я крепко закрыл глаза и глубоко вздохнул, чтобы заставить себя успокоиться. Это время еще настанет, но немного поздней. Когда я снова открыл глаза и навел бинокль, Сулейман Дада уже поднес к губам мегафон.

— Добрый вечер, Харри, мой дорогой друг. Я не сомневаюсь, что ты узнаешь эту юную леди, — он сделал жест в сторону Шерри, и она устало подняла к нему взгляд. — После того, как ей были заданы несколько вопросов — процедура эта доставила ей некоторый дискомфорт — я наконец, убедился, что ей неизвестно, где находится имущество, в котором так заинтересованы я и мои друзья. Она говорит, что ты его спрятал.

Сулейман сделал паузу, вытер потное лицо полотенцем, услужливо поданым ему одним из его людей, а затем продолжал:

— Она меня больше не интересует — разве только как заложница, которую можно обменять.

Он сделал жест, и Шерри увели вниз. Что-то холодное и скользкое шевелилось у меня в животе, когда я увидел, что ее уводят. Я спрашивал себя — увижу ли я ее снова — живой.

На пустой палубе появились четверо людей Сулеймана Дада. Каждый был обнажен по пояс, и лучи прожектора играли на их темных гладких мускулистых телах.

У каждого в руках была рукоятка от топорика. Они молча встали по углам открытой палубы. Затем два охранника вывели в центр ее какого-то человека. Руки его были связаны за спиной. Охранники встали у него по бокам, вынуждая сделать медленный круговой поворот, чтобы все могли его увидеть, а в это время через громкоговоритель прогромыхал голос Сулеймана Дада:

— Если я не ошибаюсь, ты узнаешь его? — я вглядывался в сгорбленную фигуру человека, облаченного в холщовый тюремный комбинезон, который болтался на его тощем теле серыми грязными клочьями. Его кожа была бледной, с восковым оттенком, глаза запали, а длинные редкие волосы свисали жирными прядями ему на лицо, заросшее редкой кудрявой бороденкой. Зубов у него не было, возможно, они были выбиты бесцеремонным ударом.

— Ну, Харри? — Сулейман Дада задорно рассмеялся в мегафон. — Отсидка в тюрьме Зинбалла творит с человеком чудеса, не правда ли? Но, конечно, арестантская одежда не так нарядна, как форма инспектора полиции.

Только тогда я узнал бывшего инспектора Питера Дейли, человека, которого я сбросил с палубы «Балерины» в воды внешней лагуны перед тем, как скрыться от Сулеймана Дада, бежав через пролом в Пушечном Рифе.

— Инспектор Питер Дейли, — подтвердил Сулейман Дада с насмешкой. — Человек, который меня сильно подвел, Харри. А я ужасно обидчив. Я захватил его с собой на всякий случай, и это была мудрая предосторожность. Я полагал, что наглядные действия более убедительны, чем словесные описания.