Литмир - Электронная Библиотека

– Я называю фамилию имя, а ты статью и срок. Потом бежишь вон к тому забору и садишься на корточки. – обладатель голоса с лейтенантскими погонами указал туда, где уже сидели на кортах, держа руки за головой, вышедшие ранее зеки. – Понял?

Я вяло кивнул. Лейтенант виделся мне в тумане.

– Кубарев Александр Николаевич 1969 года рождения.

– Статья 148 часть третья, три года строгого режима.

– Что-то маловато тебе насыпали, с таким-то послужным списком. Но ничего, наши опера разберутся, отчего такая несправедливая недоработка. Пошел к остальным. Бегом! А ты выводи следующего. – литеха обратился к дубаку, первому сбившему меня с ног. Сквозь начавший рассеиваться туман я успел разглядеть его. Это был плоскомордый толстый казах с погонами прапора. Он явно был доволен своей подлой уловкой, так дорого обошедшейся мне.

– Бегом, Кубарев! – дубина опять обрушилась на мою многострадальную спину, и, согнувшись под очередным ударом, я заковылял к остальным. Опускаясь на корточки, еще раз повернул голову, чтобы лучше разглядеть казаха-прапора.

– Не оборачиваться! – раздался окрик, и, не дожидаясь нового свиста дубины, я отвернулся.

– Лютует вохра. – пробормотал сидящий рядом грузин Горгадзе.

Когда весь «Этап» приняли, разрешили подняться с корточек.

–Берем вещи и следуем за мной. – приказал лейтенант и зашагал в сторону большого здания.

Зеки, прихрамывая вереницей, спешно потянулись за ним. Колонна приближалась к зданию, окрашенному в серые тона, это была так называемая «Дежурка» – ДПНК. Нас завели в большую прямоугольную клетку-стакан и закрыли на замок. Дежурный – равнодушный мужчина лет сорока, в чине капитана перебирал папки с нашими делами, два прапора терлись рядом с ним, один через плечо начальника изучал фотографии, другой заваривал чай. Зашел давешний литеха, снял камуфлированный бушлат и повесил его на вешалку. Зеки молча наблюдали за происходящим.

– Николаич, может начнем? – спросил лейтенант у начальника смены.

Капитан оторвал сосредоточенный взгляд от макулатуры с нашими делами и приказал:

– Зови Алдабергенова. – прапор, что стоял за спиной начальника смены, потянулся к микрофону громкой связи.

– Прапорщик Алдабергенов, срочно прибыть в дежурную часть.

Спустя пару минут дверь в дежурку отворилась, и появился толстый казах. Так же повесив бушлат на вешалку, он направился к длинному столу. Поверхность стола была настолько затерта, что даже в голове не укладывалось, какое количество арестантов прошло через него. Многие и многие тысячи.

– Начинай шмон, Серик. – капитан отодвинул от себя папки. – А то до футбола не успеем.

– Понял, Николаич! – казах потер руки и взял верхнюю папку. – Ну, хто тут первый? – Горгадзе! Давай сюда с вещами.

Прапор, который заваривал чай, подошел к клетке и открыл ее. Грузин лет тридцати протиснулся к выходу из клетки, и, неся перед собой баул, подошел к столу. Казах вытряхнул содержимое на стол. Тетрадка с ручками, станок для бритья, две пары трусов, полотенце, мыло, зубная щетка, еще какая – то мелочь.

– Что-то не богато живешь, генацвале. – жирный казах ощупал все швы в пустом бауле и положил его на стол. – Раздеваемся до трусов. Одежду и обувь подаем мне в развернутом виде. А вы запоминайте, в каком порядке идет шмон. – обратился он к вновь прибывшим, стоявшим в клетке. – Каждому повторять не стану.

Грузин в одних трусах стоял босиком на сером кафеле пола. Алдабергенов деловито перебирал его вещи. Закончив, скомандовал – приспустить трусы и десять раз присесть.

– Что? – не расслышал Горгадзе.

– Трусы говорю спускай и десять раз присесть. Что не ясно тебе?

Грузин ошалело покосился на стоявших в «Стакане» зеков, видимо не зная, что делать в этой ситуации. Это была его первая ходка, и он боялся сделать что-нибудь не так и уронить свое достоинство в глазах окружающих. С другой стороны, невыполнение приказа прапора могло быть чревато такими последствиями, о которых и думать не хотелось после такой «Приемки».

Казах медленно удивленно поднял глаза на почти голого зека.

– Ты че, слов не понимаешь? – рука потянулась за висящей на поясе дубиной.

– Не менжуйся, Биджо – раздался вдруг спокойный голос из рядов заключенных. – Ничего стремного в этом нет, обычный ментовской шмон. Сейчас все через это пройдем. – Я повернул голову в сторону говорившего и увидел Утюга, стоящего в первом ряду возле решетки.

– Это кто там пасть раззявил? – жирный казах метнулся к клетке, сжимая в руках дубину. Выудил из толпы старого каторжанина и выдернул его тщедушное тело наружу. – Ты че, старый, вообще страх потерял? – прапор резко замахнулся дубиналом.

– Отставить, Алдабергенов! – голос капитана резанул воздух. – Осужденный, вернуться в клетку. Пусть режимники потеют.

Чувствовалось, что начальнику смены не совсем приятны все эти процедуры, в отличии от жирного узкоглазого прапора-гондона, который испытывал явное удовольствие, унижая или избивая заключенных.

Утюг резким движением вывернулся из рук замершего Алдабергенова, и, направляясь к клетке, произнес:

– Благодарствую, гражданин начальник, старость и на воле не часто уважают, а в неволе и подавно. И вам, – обернулся к толстому казаху – Дай бог здоровьечка. И всем вашим родственникам до седьмого колена, и всем их родственникам, и родственникам их родственников…

– Ну старый! – прошипел сквозь зубы Серик. – Доберусь я еще до тебя!

– Лейтенант, продолжайте без меня. – капитан встал и, подойдя к вешалке, начал одевать бушлат. – Я в изоляторе. Деда не трогать. – посмотрел на прапора-казаха и вышел.

Шмон продолжился. Арестанты один за другим подходили к продолговатому, до желтизны затертому столу и выкладывали свои вещи. После осмотра одевались и становились в другую клетку у противоположной стены. Скоро очередь дошла до меня. Имущества со мной не было никакого, оно разлетелось по асфальту в «Конверте» во время приемки, уцелела лишь книга Владимира Семеновича. Но меня это не беспокоило. Барахло мое, наверное, уже штабные шныри раздербанили, растащили по своим мышиным норам.

– Ну что, Кубарев, злишься на меня? – маленькие, заплывшие хитрые глаза Серика смотрели изучающе. – Что молчишь? Наверное, хочешь мне в горло вцепиться, ну так давай, давай!

Я не отвечал, просто глядел, не мигая, на эту присосавшуюся к тощей арестантской холке отожравшуюся мразь ненавидящими глазами. Глядел и молчал. Думалось, что такими как этот урод не становятся. Таким надо именно родиться!

Первым отвел глаза прапор, видимо каким-то образом прочитав мои мысли, и процедил сквозь зубы:

– Ничего, тебе еще рога-то пообломают. Подожди немного. Следующий!

6.

Этап повели в «Карантин», – отдельно от остальных стоящий барак рядом с дежуркой. Рыжий шнырь по прозвищу Лопата выдавал матрасы и синие с полоской одеяла. Протягивая мне скатанные постельные принадлежности, он шепнул:

– Ты Куба? Привет тебе от Немца и Димы Тягача. Матрасик аккуратней разворачивай, там гостинец передали. Если че надо – черкнешь малявку, я перешлю по адресу.

Бросив на шконарь скатку, я развернул вещи, в одеяле был спрятан пакет. Недолго думая, вытряхнул его содержимое на кровать. Любопытный грузин Горгадзе присвистнул, глядя из-за моей спины. На одеяле лежало несколько пачек «Америки», килограммовый пакет листового чая, новые с этикетками трусы с носками и большущий шмат сала – непозволительная роскошь для лагерных стен. В одну из сигаретных пачек была вставлена свернутая трубочкой «Мулька», я развернул ее. Текст был следующий:

«Братан, рады видеть тебя в этих стенах, как бы глупо это не звучало. Сегодня встретиться не получится, а вот завтра смена «Бугая», попытаемся прорваться к тебе в карантин. От братвы прими небольшой грев, если что надо шуми через Лопату. Сильно не расслабляйся, после отбоя будут дергать в «безопасность», но нас-то с тобой брат этим не испугаешь, тем и живы. Так что держись. Мульку сожги. Ни пуха тебе. С уважением Саня Немец, Дима Тягач.»

6
{"b":"900411","o":1}