Я все же хорошо получил от Грегори и был рад, что Грегори в итоге, в поединке со мной, погиб. Если бы мы встретились в природе, как дикие звери, я бы выиграл. Так случилось и теперь, но если бы в дикой природе, я пошел бы своей дорогой, то сейчас законы общества были не на моей стороне. Никто не станет разбираться в том, что Грегори болен и что он – подонок. Его убили, и социум обязан реагировать на преступление.

Трофим вез меня к себе в клинику. Слава богу, что он пластический хирург.

– В чем твоя идея-то? – спросил я. Мой голос звучал будто со стороны.

– У меня неделю на аппаратуре лежит француз. Совершенно одинокий человек, который уже не сможет жить.  У меня есть договор о том, что он не имеет никаких претензий ко мне в случае летального исхода. Звучит дико, но я защищен этим доком. Сегодня я его отключу. Будет непросто. Все же мусора не такие идиоты и быстро установят нашу с тобой связь. И если ты действительно замочил подонка, то я отключаю тело. Но кто будет там разбирать? Поэтому я ссу, Полифончик, – тихо говорил Троф.

– Я тебя понимаю, – ответил я шепотом. – Ну, а в чем идея-то?

– Перекинем тебе его фейс, если моя акция проканает. Перед богом все чисто. Человек-то мертв. Думай и соглашайся. У тебя есть несколько часов, пока я буду оформлять его. Сидеть будешь в кладовке. Смотри не чихни. Банал, а всех на хрен пересадят, – заключил Троф, заворачивая  в темный дворик.

Глава III

– Троф, я согласен, но на другое, – шепнул я.

– Да иди ты. Ах, ну ты же у нас англичанин! Я и забыл! – повернулся ко мне Трофим.

– Троф, смотри на дорогу, плиз. Троф, сам посуди, на фига мне его мордеус, если доков под него не будет? Проще тогда уж на моем родном сделать простенький оперэйшн.

– Но его легенда. Все равно есть какие-то родичи. Не дай бог всплывет лажа. Похоронят всех, – осторожничал Трофим.

– Да брось! К тому времени когда всплывет хотя бы какая-то минимальная лажа, про тебя забудут, что ты и есть такой, – успокаивал я.

Решено было не лишать документы их владельца, но, увы, этим владельцем теперь становился я.

– Главное, пока никуда не суйся. Надо узнать где он был и где оставлял глаз, если оставлял, конечно. Только после этого можно двигаться. И не забывай: у него глаза были карие, а твои глаза – голубые хамелеоны. Как тебе его апартаменты? – спросил Трофим.

– Да обыкновенно все! Мне сейчас не до оценок уровня комфорта его жилья, Троф, пойми! Я до сих пор пугаюсь себя в зеркале. Ужасное состояние!

– Следи за работой сердца! При малейших отклонениях звони мне. Будут новости, я тебя найду. Все. Пока!

– Пока!

Теперь приходилось привыкать к имени «Мишель» и фамилии «Дело». Состояние было ужасное. В желудке возникало перманентное жжение. Справа в черепе постреливало мелкими многочисленными щипками. Слева, в районе подмышки, открылась чудовищная стенокардия. Начало подсваживать кисть левой руки. Правое веко задергалось и теперь дергалось постоянно. Тик. Какое смешное слово.

Я с трудом передвигался. В теле возникла ужасная тяжесть. Стоило мне ускорить шаг, и голова начинала кружиться. Лишь только я останавливался, меня бросало в липкий омерзительный пот. Стараясь избежать этого кошмара, я зачастил в прохладный душ и (как оказалось позже) добровольно простудился. Кашляя, подкашливая и издавая другие звуки, которые были далеки от того, чтобы бы стать составляющей представительского стиля, я плелся вдоль шкафов Мишеля и проклинал Грегори за его идиотизм, который привел к трагедии. И теперь одного убил – я, лицо отключенного другого ношу – я! Все – я! И не дождешься, чтоб кто-то пожалел…

Я замирал прислушиваясь к работе сердца и говорил себе: «Ну, вот и все! Это конец!»

Но, увы,  тело продолжало жить, и мне приходилось обслуживать свое тело с чужим лицом работой своего собственного мозга.

Так тянулись часы, дни, и я уже не был рад, что затеял это. Троф не звонил и не приглашал. Я перечитывал корреспонденцию Дело. Одно письмо выпало из журналов. Оно пришло уже месяц назад. Мищель очевидно не заметил его, а потом ему уже и не до него было. Оказалось – нужно идти в банк. Они хотели, чтобы Мишель, то есть теперь – я, подтвердил там какую-то хрень. Из письма я понял, что речь идет о сотнях тысяч евро, и это обстоятельство, пусть ненадолго, но вызвало у меня вкус к жизни.

«Пойду, и если попадусь, то пошло всё к черту! Почему я должен сидеть в этом осточертевшем флэте? Для чего я выжил? Чтобы сидеть в квартире незадачливого канадского француза?» – думал я и собирался в банк.

– Не делай этого! Лучше потерять деньги, чем оказаться в турьме! – причитал Троф в нете.

– Брось, Троф! Я не могу так. Мне нужно уехать. Я в жопе. Такая жизнь никому не нужна, – отвечал я.

«Вы что, совсем тут с ума посходили в России?!» – репетировал я с французским акцентом фразу на черный день, когда попадусь или возникнет спорный идиотский наворот. Я проделывал все это перед зеркалом, и меня периодически мутило от осознания ужасных событий. Привыкание к лицу шло медленно. Вернее сказать, оно не шло вообще. Как только я смотрел в зеркало, у меня возникал приступ тошноты. При всем том, что бедный Мишель Дело оставил мне превосходное мужское лицо, черт возьми!

В Банке все обошлось. Никаких лишних разговоров, проверок отпечатков пальцев и замеров сетчатки… Я молча подписал какие-то доки, мастерски подделав подпись и снял со счета тридцать тысяч евро. Из вредности. Помирать, так с музыкой.

Когда Стелла прошла мимо, мне стало нехорошо.

– Кажется где-то виделись! – громко крикнул я. Стелла обернулась.

– Какой хорошенький! – только и сказала она.

– Фирма веников не вяжет, – грустно ответил я.

Глава IV

Я никому не рассказывал о деньгах Дело, коих у него на разных счетах оказалось великое множество. Если капитал канадца и был компенсацией за всю ненормальность недавних событий, то уж не сейчас и не здесь было поднимать тему. Обыкновенно люди сходят с ума при виде крупных сумм и ведут себя не всегда адекватно. Поэтому после нескольких психологических упражнений я заставил себя промолчать о деньгах. Это было нелегко. Смешно, но лишь только десяток-другой крупных купюр появляется у нас в руке, и мы готовы всему миру занять без возврата. Позиция ошибочная. Альтруизм в финансовой сфере ведет к крупным потерям, чаще невосполнимым.

Вобщем, я утаил, что Мишель богат. Да и снимать деньги со счета – удовольствие спорное. Такие операции привлекают внимание не только служб, но еще и преступного мира, и это мне сейчас было ни к чему.

Взгляд Стеллы был какой-то… – не пришей кобыле хвост. Поначалу я путался в соображениях – почему. Но потом стукнуло, что Стэл же видит лицо Мишеля Дело! Я, фактически,  наблюдал ежедневное общение Стэл с другим. Легкий водевиль царил в нашем общении. К этому примешивался неослабевающий страх разоблачения. Только много позже я понял, что это были очень романтические дни.