– Да.
– Подойди к двери. Повернись к ней спиной.
Он выполнил приказ. Наручники сняли. Руки у него повисли как плети – не мог согнуть их в локтях несколько минут. На запястьях остались красные болезненные следы, которые долго не сходили. Когда онемение начало отходить – словно миллионы и раскалённых и ледяных иголок одновременно вогнали глубоко в мышцы. Но вскоре и это прошло, и он стал думать – чем ему заняться ещё несколько дней.
Начал с того, что принялся приседать – с руками, без рук, на время, на количество приседов, с прямой спиной и руками у затылка. Вскоре вымотался, завалился на койку и поспал немного. Когда он встал, ещё даже не вечерело. Громов решил глядеть в окно, пока не надоест. Потом начал отжиматься разными способами – на кулаках, с согнутыми коленями, на одной руке (правда, недолго и только на правой), с хлопками и когда опять вымотался, то постучал в дверь:
– Эй, – никакого ответа.
– Начальник, бля! – снова тишина.
– Бежать уже разрешается?! – опять нет ответа.
Громов помолчал и решил, что его попросту игнорируют.
Вскоре он услышал грохот тележки.
«Должно быть – ужин. Вроде уже и потемнело».
Когда тележка подъехала к его камере и открылась кормушка, он спросил всё того же деда, пока принимал от него еду:
– Дед – а сколько сейчас времени?
– Я начал раздавать еду в три часа дня. Сейчас, наверное, почти четыре часа.
«Охренеть! И как мне не сдохнуть со скуки ещё четыре дня?!»
Еда была такая же невкусная. Когда забирали подносы, Громов обратился к одной из надзирательниц, которую увидел через открытую кормушку:
– Эй, – он сделал небольшую паузу, – начальница…
Девушка даже не посмотрела в его сторону. Через пару минут он постучал в дверь:
– Гражданка… уж не знаю – как по имени…
Кормушку, наконец, открыли.
– Что-то нужно?
– Да – у вас есть какие-нибудь книги? Они ведь разрешены осужденным.
– Художественной или научной литературы нет. Подождите, пока прибудете на место отбывания наказания. Всё, что могу предложить – Уголовно-исполнительный кодекс.
– Ладно – принесите.
Кормушка захлопнулась и открылась снова только через полчаса.
Громову передали УИК и он принялся его читать. Сломал голову уже на десятой статье. У него не получалось вникнуть в эту юридическую тарабарщину. Более того – она его совершенно не интересовала. В России бессмысленно знать о своих правах, потому что никто не будет их соблюдать или помогать пресекать их нарушение. По крайней мере, именно так и считал Громов. Он бросил кодекс на столик и заглядывал в него нечасто, только когда было уже совсем нечего делать. Но вся юридическая наука в УИК и её непонимание только злило Громова ещё больше. Ему хотелось поговорить с человеком. Не с этими цепными пуделихами, а с нормальным пацаном или хорошенькой девчонкой.
В итоге решил пофантазировать о женщинах, пока в памяти ещё свежи воспоминания о порнографии в Интернете. Снова он это увидит неизвестно когда. Война вряд ли кончится за шесть лет его срока (уж слишком много китайцев в Китае), а это значит – новые и быстрые сроки, хорошую статистику для полиции и судов. Один Бог знает – когда он по-настоящему выйдет на свободу.
7
Так Громов и ехал все пять дней. Сон, завтрак, оправка, упражнения, злость на УИК, обед, сон, упражнения, злость на УИК, ужин, оправка, сон… Ограниченный набор действий. Сплошная рутина. Всё по накатанной. Он даже был бы рад почитать книжки из школьной программы, чтоб хоть как-то себя занять, помимо упражнений и естественных потребностей.
Трижды поезд делал остановки, чтобы забрать новую порцию заключённых, но ни к Громову, ни к кому-нибудь ещё не подсадили новенького. На всех хватало мест, даже с остатком.
«А при Союзе, говорят, людей этапировали – как кильку в банке. Вот было раздолье для воров. Веселья-то тоже навалом, небось».
Его сильно душила жажда по сигаретам. Купить в пути их было не у кого, да и не за что. А эта программа по борьбе с курением в стране вообще предусматривала, что каждый осужденный должен покупать курево по нереальным ценам самостоятельно. Громов закурил ещё в одиннадцать лет. Все курили – что ж он, хуже что ли?! Первые дни ещё можно было держаться на том, что сосёшь хлебный мякиш. Но потом уже действительно начала напирать привычка. В последний день он чуть ли буквально не лез на стенку. Но вести себя всё равно нужно тихо – в тюрьме порядочный заключённый не должен кричать.
«Приеду на зону – обкурюсь, как паровоз. Задымлю им весь этаж! Пусть привыкают. Дайте только добраться…»
Самое худшее – то, что головные боли не проходили. Никакие таблетки не помогали. Засыпалось с трудом. После упражнений голова ещё и кружилась. Хотелось удариться об стенку посильнее, чтобы отключиться и очнутся уже в больнице, а рядом симпатичная медсестра.
Но вот, наконец-то состав сделал остановку и прозвучала команда начальника конвоя:
– Заключённые – на выход.
Все приговорённые встали в привычную позу – спиной к кормушке, руки назад. Всех пристегнули и вывели из вагона наружу. Свежий воздух опьянил Громова. Голова сразу перестала гудеть. Морозная свежесть приятно обдала тело, по коже пробежались мурашки.
«Ну, теперь посмотрим, кто будет за хозяина. Зона – это мир зэка. И он там главный».
Всех пятнадцать осужденных построили на перроне. Потом провели перекличку. После пристегнули их к одной длинной цепи и отдали приказ следовать за конвоем. Их направили к стоящему в стороне специальному автобусу для перевозки большого количества заключённых. При нём имелись все необходимые атрибуты – унылый серый цвет, решётки на окнах, грязные стёкла.
Внутри каждого из них отстегнули от цепи и пристегнули к поручню на сиденье.
– А если – авария? Как выбираться? – спросил Громов, примерно зная – каков будет ответ.
– Кричите погромче, чтобы вертолёт спасателей вас не забыл, – ответила надзирательница.
Автобус тронулся. Железнодорожная станция находилась в каком-то посёлке городского типа. Машина очень скоро выехала за его пределы и покатила по унылому зимнему сибирскому ландшафту.
Через три-четыре часа перед ними показался призрачный силуэт Карзольской тюрьмы.
Она была построена по современному проекту, десять лет назад – ничтожный срок, для тюрьмы в России. Материалы использовались качественные, стандарты зданий – западные. Технологии тоже широко применялись. Естественно – раз эта тюрьма должна была стать опорной в пенитенциарной системе региона – строить нужно на совесть. Запретная зона, стен больше, чем в пироге из слоёного теста, охрана уполномочена стрелять без предупреждения. В общем – созданы все условия, чтобы выходить за границы тюрьмы было себе дороже.
Говорили, что там видеокамеры есть в каждом углу – коридоры, технические помещения и прочее. И что отряд, который пялиться в эти «рыбьи глаза» практически такой же по численности, что и тот, который шастает по тюремным коридорам.
Карзолка была большой – рассчитанной на содержание, максимум, одной четверти всех заключённых в Сибири. Тюрьмы ведь в войну, как правило, не особенно заполняются. Людям находят иное применение. Особенно если они сами согласны валить лес где-нибудь в Индокитае, чтобы расчистить место для новой военной базы или завода. Для кого-то так было лучше, чем коротать срок в четырёх стенах с подонками и убийцами, которые отказываются помочь защищать родину. Тем более что все условия труда были более, чем сносные. Никаких штрафов за невыполненный план – только премии за переработку. Никаких метелей, как во времена ГУЛАГа – тропическое солнце придавало телу отпускной загар. Никаких изуверов-надсмотрщиков – все и вся соблюдали различные конвенции о труде и человечном обращении с работниками. Чуть какая-то жалоба, которую подтвердила проверка – перевод, летящие погоны, передовая. Именно в таком порядке.
«Так поступают фраера35. Готовы батрачить – лишь бы не сидеть. Правильные пацаны не работают. На них пашут другие. Настоящий мужик тот, кто может заставить корячится за себя кого-то другого».
