Когда автомобиль преследователей оказался почти рядом со мной, стало понятно, что подкрался большой полярный лис, и сейчас будет кому-то весело. Дорога, по которой я сейчас двигался была довольно узкой и располагалась на небольшой насыпи, подумав, что грузовик у меня достаточно тяжел, чтобы смахнуть преследователя в кювет, я резко вильнул в сторону, и похоже действительно задел преследующий меня автомобиль, тем более, что удар я почувствовал достаточно хорошо. Правда водитель, сидевший за рулем, этого автомобиля, тоже оказался достаточно опытным, поэтому, хоть удар и прошел, и был достаточно жестким, но его машина осталась на дороге, слегка отстав, а мгновение спустя, вновь оказалась рядом с моим грузовиком. Правда в этот момент, из обеих ее окон, уже торчали стволы, а секунду спустя, они уже поливали мой грузовик пулями.
Видимо какие-то из зарядов оказались зажигательными, потому что мгновением спустя раздался, оглушительный взрыв, от попадания скорее всего в одну из бочек с бензином, к тому времени наполовину пустую, от которого мой грузовик, оторвавшись от дороги, вдруг подпрыгнул вверх, после чего, заваливаясь набок, полетел куда-то в сторону. Последним, что я почувствовал, был сильный удар, обжигающее пламя и хлынувшая следом ледяная вода, которая ворвалась в кабину грузовика.
— Ну да, ведь сейчас же должен быть мост через Норт-Платт-Ривер, на въезде в Дуглас. Везет мне на мосты. — Подумал я, теряя сознание.
(Начиная со следующей главы, книга будет платной. Надеюсь читателя это не отпугнет от данного произведения. Лайки, тапки и коментарии приветствуются!)
Глава 10
10
…Похоже, меня все-таки спасли и откачали. Все, что происходило до того момента, как я окончательно пришел в себя, вспоминается, каким-то обрывками, которые я даже не в силах как-то упорядочить и понять, что в это время происходило. Единственное, что вспоминается более или менее отчетливо, громкие голоса, какая-то тряска, и то, как кто-то сильно давит мне на грудь. Все остальное начисто исчезло из моей памяти.
Окончательно я пришел в себя, уже находясь в камере, какой-то местной тюрьмы. Узкое помещение с сырыми каменными стенами. Жесткая деревянная кровать с брошенным на нее комковатым ватным матрацем непонятного цвета, и точно такая же тяжелая засаленная подушка, набитая непонятно чем. Узкое, едва полутораметровое помещение длиной около трех метров, с зарешеченным окошком под самым потолком, сквозь засиженное мухами и непонятно кем еще стекло которого, с трудом пробивались редкие лучи солнца, в хорошую погоду. И кованая решетка, из толстых металлических прутьев и врезанной в них узкой двери, ведущей в общий коридор, на противоположной от стены с окном стороне.
Кроме узкой деревянной койки, в дальнем углу камеры имелось отверстие, находящееся в полу и служащее для исправления собственных надобностей. Хотя оно и было довольно узкое, но тем не менее из него шел такой смрад, что первое время, я с трудом засыпал, а поутру, мучился от головной боли. Кормили скудно и однообразно. Утром давали половину кружки какого-то пойла, с легким запахом кофе, и краюху серого, плохо пропеченного хлеба и миску какого-то варева, состоящего из сильно разваренного толченого картофеля, разбавленного неимоверным количеством воды. Употребляя это, трудно было понять, толи это картофельный суп-пюре, толи что-то еще. Вечером повторялось то же самое. Примерно раз в неделю, к вечерней порции добавлялось яблоко. Последнее, похоже, долгое время лежало на каком-то складе, и мало того, что в его боках было множество пролежней, так оно еще и было каким-то водянисто-безвкусным, но на тощем тюремном рационе казалось лучшим деликатесом когда-либо испробованным мною.
Приговор, объявили примерно на третий день, после того, как я оказался в сознании. Меня обвиняли в нападении на полицейских, оказании им сопротивления при задержании, а так же перевозки спиртосодержащей продукции в особо крупных размерах. По совокупности преступлений, перед обществом, назначили срок наказания в виде десяти лет лишения свободы. Самое интересное, состояло в том, что при аварии на мосту, я не видел ни единого полицейского, а та машина, из которой меня обстреляли уж точно не принадлежала полиции. Но обвинение было именно таковым. Наверное я оказывал сопротивление в бессознательном состоянии. Возможно случились судороги, и это было принято за нападение на полицейских.
Самым страшным, из того, что было в тюрьме, оказался режим молчания. Другими словами, все камеры, этого заведения оказались одиночными, и поговорить хоть с кем-то было решительно невозможно. Более того, стоило кому-то попробовать наладить голосовой контакт, сразу же следовало жестокое наказание. Надсмотрщик постоянно прогуливался по центральному коридору, и малейший шум, донесшийся до его слуха из любой из камер, сразу же пресекался ударами палки, которую тот носил на поясе. Если, кто-то хотел, что-либо спросить у самого надсмотрщика, он должен был знаками привлечь его внимание, и только после данного разрешения задать вопрос. И если этот вопрос, по мнению охраны, был несущественным, вполне в ответ можно было получить несколько ударов дубинкой. Единственным временем, когда было разрешено подавать голос, был час перед сном. В это время, в центральном проходе появлялся капеллан, который, по необходимости исповедовал заключенных. В момент исповеди можно было высказать ему все, о чем ты хотел было раскаяться. О том, что все это тут же становилось известно администрации, было понятно и так, потому что при исповеди присутствовало как минимум два надзирателя, присутствующих конечно же, только с целью охраны капеллана. А самое главное, исповедь дозволялась не чаще одного раза в месяц. Второй возможностью не забыть человеческую речь, была молитва. В этот момент заключенные, выстроившись у решеток своих камер, хором повторяли слова молитвы, за капелланом. Другой возможности для разговора не имелось.
Впрочем, подобный режим коснулся меня лишь краешком, хотя хватило и этого. Просто коррекционный центр округа Кук, Чикаго, по своей сути являлся пересыльной тюрьмой. То есть здесь содержали осужденных после их задержания, на время следствия и суда, а затем, большая их часть отправлялась в другие места заключения для продолжения отбытия наказания. И в этом мне очень повезло. Боюсь, если бы я остался здесь до конца своего срока заключения, потом, вышел бы из этого заведения с сильным помутнением сознания, если не сказать большего.
Вообще-то первоначально, предполагалось, что дальнейшее заключение, я буду проходить в одной из тюрем пригородов Чикаго. Меня вывели во двор, обыскали, и посадили в местный автозак. Туда же вместе со мной село еще около десятка заключенных. Двери были закрыты на замок и засов, конвоиры сели позади водителя, и разглядывали нас сквозь зарешеченное окошко, и нас повезли к новому «месту жительства». В пути, один из нас решил поинтересоваться точкой назначения. И его голос услышанный всеми в автомобильной коробке, был настолько неожиданным, что все мы поневоле отшатнулись в стороны. Все же режим молчания, наложенный на всех нас, дал свои всходы, и казалось, простой вопрос одного из нас, вызвал панику.
К нашему общему удивлению, конвоир спокойно ответил на него, и этот вопрос, не вызвал у него никакой агрессии по отношению к нам. Постепенно, то один, то другой, задавали ему всякие вопросы, и на многие из них были получены, вполне доброжелательные, а иногда просто нейтральные ответы. В тюрьме, куда нас привезли, все это продолжилось. Как оказалось, режим молчания введенный в Чикагской тюрьме, был своего рода экспериментом, взятым на вооружение из Ирландской тюрьмы Британии. И мотивировалось это несколькими доводами.
Во-первых, таким образом, исключался любой сговор между заключенными. Как бы то ни было, но договориться о изменении показаний, в свою пользу, уже не получалось. Во-вторых, вынужденное молчание, по мнению некоторых специалистов, заставляло осужденного прокручивать в голове известные ему ранее факты, и как считали эти самые специалисты, в первую очередь свое недавнее преступление. Ведь не даром же говорят, что преступник, всегда хочет попасть на место преступления. Вот такая ситуация, возникала и здесь. Попасть на место преступления, возможности не было, а вот переосмыслить все факты, связанные с ним, пожалуйста. И режим молчания, заставлял все это прокручивать в сознании постоянно. В итоге, на исповеди, куда допускались осужденные, каждый раз всплывали новые факты о совершенном преступлении. Таким образом, преступник сам себе натягивал новый срок. В новой тюрьме такого не было, и я впервые вздохнул более свободно, чем раньше.
