Зачесов вспыхнул и встал с дивана.

— Ну, знаешь! — Голос его дрожал от обиды. — За такое можно и по физиономии схлопотать!

Брусникин мигом сделал соответствующую приписку: «Согласен. Обязательно схлопочешь. Через неделю снимут гипс. Не уходи далеко». Прочитав ее, Сергей бросил тетрадь на пол, вихрем пронесся мимо Людмилы и громко хлопнул дверью в прихожей.

— Что бы это значило? — Людмила, вошедшая в комнату с приготовленными для приятелей коктейлями, весьма удивилась. Зачесов был с ней всегда исключительно галантен.

«Это бы значило, что твой любимчик сохранил бы ориентацию, если б ты ему глазки не строила. А так это значит, что он — бисексуал», — дотянувшись до тетради, разъяснил Никита жене свой взгляд на явление.

В результате Никите пришлось вытирать простыней коктейль, выплеснутый непосредственно в лицо. Причем вытирать коктейль пришлось дважды.

Тут без вопросов. Окружающая среда формирует личность: сознание, настроение и, в итоге, характер. Характер у Брусникина портился, как молоко на солнцепеке. И чем больше на Никиту сыпалось неприятностей, тем более он ожесточался.

Мешков, также навестивший коллегу, жизнерадостно доложил, что при монтаже фильма «Ангельское терпение» Кулагин вырезал в финале большой эпизод, где герой Никиты умирает на коленях своего ангела-хранителя, исповедуясь в совершенных злодействах. Эпизод Никита сыграл сильно и вполне мог именно с ним претендовать на следующую «Нику» в номинации «Лучшая роль второго плана».

— И знаешь, что заявил Кулагин? Мол, ангел и без того знает грешную натуру подопечного. Мол, зритель не дурак, его такие мелодраматические примочки раздражают, — беззаботно описывал Мешков режиссерские мотивации. — Да и пес с ним, Никита. Не у Вима Вендерса снимались. Один хрен сплошная пошлятина. Зато я в сортире немецкий кафель положил.

«Иди ты, Мешков, на три буквы со своим кафелем!» — посоветовал ему в письменной форме Никита и отвернулся к стене.

— Зря расстраиваешься, чудак, — добродушно пропыхтел Мешков, покидая обманутого в лучших ожиданиях партнера. — Охламонов вон тоже расстроился. Даже запил. Он и так запил бы, а тут — повод какой!

Через Людмилу Туманов сообщил, что персонажа Брэда Питта в новом боевике озвучил Маневич. Озвучил, разумеется, так себе. Хуже, чем озвучил бы Никита. Но прокатчики остались довольны.

На следующий день Пестряков тоже позвонил справиться о самочувствии коллеги. При этом не преминул порадовать Никиту, что на роль ведущего телепрограммы «Я сам», почти уже закрепленную за Брусникиным, в пилотном выпуске был утвержден Шуйгин. Шуйгин же, согласно имеющимся сведениям, хотя программа в эфир еще не прошла, отлично управился и с гостями студии, и с аудиторией.

— Руководство канала чуть не обделалось от восторга! — орал в телефонную трубку Пестряков. — Вот так, брат, люди карьеру стряпают, пока мы с тобой варежки разеваем! Три недельных выхода в праймтайм! Ты чего молчишь?!

«Сказал бы я тебе!» — скрипнул зубами Брусникин.

— А что у нас с телефоном?! — ахнула жена Людмила, вернувшись от своей подруги Маши Сумароковой.

«Упал, — продолжил вести для потомства свой дневник подававший надежды актер Никита Брусникин. — С большой высоты».

Итак, наступил тот долгожданный день, когда куски отмоченного гипса были выброшены в мусорное ведро. Для Никиты пришла пора оценить результаты африканской одиссеи. Результаты выходили не блестящие. В погоне за длинным долларом Брусникин проигрался по всем статьям. Но совсем оставаться на бобах Никита счел верхом унижения. Компенсацией могли послужить только обещанные «продюсером» деньги. Об этом Брусникин и заговорил сразу, как получил возможность разговаривать.

— Поеду, — натягивая замшевую куртку, сообщил он жене. — Разберусь. Найду Павла Андреевича.

Слова он с непривычки произносил медленно и тихо.

— Бог в помощь, — вздохнула Людмила, понимая, что удержать Брусникина ей не удастся. Ей-то было яснее ясного: мужа беспардонно «кинули». И даже если доведется ему увидеть пресловутого Павла Андреевича, то обещанной суммы «герою-одиночке» не видать ни при каких обстоятельствах.

— Из-под земли достану! — пообещал ей Никита.

Столь глубоко забираться он, однако, счел преждевременным. Для начала Брусникин отправился в тот самый паб, где они встречались с Капканом как раз перед окаянной экспедицией. Никита помнил, что у Павла Андреевича имелись там какие-то дела. А коли там имелись дела, то имелись там, возможно, и люди, эти дела знавшие, равно как знавшие, не исключено, и самого Капкана. Так или иначе, но пивная с претенциозным названием «Лорд Кипанидзе» оставалась последней путеводной звездой.

В дневные часы, как уже отмечалось ранее, публика не баловала своим присутствием дорогое заведение. Из всего персонала в эти часы вынужденного простоя паб обслуживали всего три штатных работника: угрюмый широкоплечий ветеран тяжелой атлетики Чеботарев, бармен и родственник исполнительного директора Гоча Бедашвили, а также официант Гриша Стручков, человек без яркого прошлого.

До появления Никиты все трое были предоставлены самим себе, потому как единственный посетитель дремал за крайним столиком над порожней кружкой и следующую, судя по всему, заказывать не торопился. Вышибала Чеботарев, сидя у входа, шелестел страницами «Пентхауза», Гоча, повернувшись к залу спиной, тайком изучал в зеркале за стойкой свою широченную пасть с отсутствующими уже неделю передними резцами, ну а Стручков маялся в ожидании заветной половины второго.

Стручков, человек пьющий, но обладающий при этом недюжинной силой характера, прежде половины второго не начинал.

— Правильно, что американцы до ланча воздерживаются, — делился он с ближними личным опытом. — Потому и достигли, подлецы. Кто владеет собой, тот владеет миром. И подводные лодки у нас — дерьмо. Хотя вряд ли. Дерьмо не тонет.

К назначенной минуте Гриша становился раздражителен и суетлив. Он то и дело поглядывал на циферблат копии Биг Бена. При этом на лбу у Григория выступала предательская испарина, а слух обострялся, как у мотогонщика на старте. Уже и бокал темного «Гессера» с пенной шапкой дожидался его по правую руку. Каждые полчаса «Биг Бен» исполнял мотив песенки «Сулико», соединяя таким образом две великие культуры. И в этот день все было бы как водится, если бы вместо долгожданной мелодии не звякнул дверной колокольчик. От неожиданности Гриша, уже сжимавший в цепких пальцах бокал, выплеснул пиво на чистую рубашку Бедашвили. Тот как раз обернулся к посетителю.

— Дикий совсем?! — позабыв о вновь прибывшем клиенте, Гоча стал оттирать салфеткой расплывающееся пятно.

— Вот ведь как! — Стручков осуждающе глянул на застывшего у двери Никиту.

— Смотри-ка. — Гоча брезгливо оттянул кончиками пальцев рубашку на животе. — Итальянская, а промокла насквозь.

— Солью присыпь, — посоветовал опытный Стручков, заново наполняя опустевший бокал.

— Солью, — мрачным эхом откликнулся Гоча. — И перцем. Аджики еще добавим. И после мы, Стручков, будем это кушать.

Брусникин, помедлив, двинулся к стойке бара.

— Мне бы Павла Андреевича, — обратился он к нервному официанту.

— А Чеботареву бы Шэрон Стоун. А Гоче — рубашек дюжину. А мне бы — пива.

Одним духом осушив свой бокал, Стручков успокоился. Его потянуло на риторику. Иначе говоря, на красивую, но малосодержательную речь.

— Всем бы нам чего-нибудь несбыточного, — произнес он с пафосом. — Нет чтобы сбыточного, так нет же. Сбыточное — сбывается. За вчерашний вечер мы сто пятьдесят литров пива сбыли. И это не предел наших возможностей. Хотя подводные лодки у нас — говно. А если иначе посмотреть, то — не говно. Говно не тонет, а лодки наши…

— Капкан его фамилия, — перебил Никита набравшего обороты софиста-любителя.

— Капкан?!

Официант и Гоча переглянулись. Они оба превосходно знали как самого Капкана, так и то обстоятельство, что еще месяц назад «смотрящий» Малюты приказал всем долго жить.