Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Вплоть до турецкой кампании я слово свое держал и назвал этот свой ежемесячный журнал «Молодой змеей», высылая художественную обложку на год и номер – каждый месяц.

Я приобрел не только крупного учебных дел мастера, но личного друга и ценного покровителя, дружбу к которому я сохранил и после его смерти. Вся моя войсковая жизнь протекала под влиянием этого, правда, оригинального, но чудного человека, солдата и русского фанатика.

* * *

Причисленным я оставался недолго и к 1875 году был переведен в Генеральный штаб капитаном, с назначением старшим адъютантом штаба 1-й гвардейской кавалерийской дивизии.

Дивизией командовал светлейший князь Голицын, большой барин старого времени, не отвечавший уже новым требованиям, но всеми высоко почитаемый. Он не был свободен от некоторых причуд. Так, например, он не мог видеть равнодушно корнета, чтобы не распечь его или не наложить даже взыскания.

Однажды, проезжая в закрытой карете по Большой Морской улице, он заметил корнета лейб-гвардии конного полка, не отдавшего ему чести. Командиру полка приказано было посадить его на гауптвахту. Когда светлейшему доложили, что офицер заявляет о несомненной ошибке, так как он начальника дивизии не видел нигде, князь ответил: «Еще бы он меня видел да не отдал чести: я был в карете». И корнет все-таки сутки отсидел.

Князь жил на Миллионной улице. Однажды кавалергардский взвод отвозил штандарт в Зимний дворец мимо окон его дома; один из офицеров при этом ехал не на своем месте, по уставу. Князю показалось, что этот корнет – граф Толстой, и он приказал посадить его на гауптвахту. Командир полка, граф Игнатьев, приехал доложить, что граф Толстой в наряде не был.

На это светлейший приказал для компании посадить и того, который был в наряде. Толстой же отсидел за здорово живешь.

Мне тоже пришлось отсидеть несколько часов, но только при совершенно других условиях. Гвардейским корпусом командовал наследник-цесаревич Александр Александрович, и на Пасху приказано было прислать в Аничков дворец от всех гвардейских частей известное число лиц для христосования.

Начальник штаба дивизии, полковник Аргамаков, был в отпуске, и распоряжение об этом по дивизии делал я. Прибыли мы с начальником дивизии во дворец, а кавалергардов не оказалось, тогда как все остальные были на месте.

Наследник этого, конечно, не заметил, но князь Голицын очень волновался и приказал мне немедленно отправиться в полк, чтобы разобраться, в чем дело. Подъезжая к квартире полкового адъютанта графа Келлера, я встретил его на подъезде. На мой вопрос, почему кавалергарды не прибыли во дворец, он ответил, что никакого распоряжения получено не было. Мы вошли затем в его квартиру, и первое, что мне бросилось в глаза: не на письменном, а на ломберном столе лежала телеграмма за моей подписью. Обвинение штаба дивизии, таким образом, само собой отпадало. Полковой адъютант был посажен на гауптвахту.

По городу быстро распространилось известие об этом аресте, и мне передали, что к этому добавляли: «Штаб дивизии путает, а полки за это отвечают…»

Тогда я отправился к начальнику дивизии и попросил освободить полкового адъютанта, а меня посадить вместо него. Сперва князь заартачился и не соглашался, но затем понял, что таким образом можно не только парализовать сплетню, но и пристыдить виновных.

Согласившись на это, князь Голицын только сказал мне, чтобы я «садился на гауптвахту сам», а он никакой бумаги подписывать не будет.

Я поехал к коменданту, генералу Адельсону, хорошо меня знавшему, объяснил ему всю историю, и он согласился поменять меня на графа Келлера, о чем и дал мне предписание для начальника караула на Сенатской площади.

На гауптвахте, в гостях у «несправедливо потерпевшего», я застал почти весь полк и, вручая графу Келлеру его палаш, объявил решение начальника дивизии: так как до него дошли сведения, что кавалергарды убеждены в невиновности их полкового адъютанта, о чем и говорят в городе, то виноват в таком случае штаб. Поэтому взыскание переходит на меня как исполняющего должность начальника штаба дивизии.

Получилась картина прямо для сцены театра: мнимый несправедливо потерпевший не хотел уходить из-под ареста, а начальник караула просил его покинуть гауптвахту. Через полчаса кавалергарды приехали опять, и мое помещение наполнилось корзинами от Смурова, в которых было все лучшее, что только нашли в этом гастрономическом магазине.

На одном из так называемых опросов претензий, при инспекторском смотре, любимец светлейшего доставил ему большое удовольствие.

На вопрос начальника дивизии, нет ли претензий, обыкновенно никто их не предъявлял. Но на этот раз, когда князь Голицын проходил мимо Всеволожского, последний заявил:

– Я имею претензию, ваша светлость.

Князь остановился, пораженный такой неожиданностью, и спросил:

– Какую такую претензию может иметь юнкер?

– На красоту, ваша светлость, – ответил Всеволожский не моргнув глазом.

Эффект получился совершенно исключительный, в особенности когда светлейший с улыбкой отдал приказание:

– Посадить эту «красоту» на гауптвахту.

По академическим правилам окончившие курс получали право увольнения в отпуск на четыре месяца с сохранением содержания.

Я воспользовался этим правом, побывав во многих городах Германии, Австрии, Швейцарии, Италии и Франции.

Обо всем том, что я наблюдал за границей с военной точки зрения по личным впечатлениям (за неимением под рукой заметок того времени), я не имею возможности рассказать сейчас так, как это было бы мне желательно. Наиболее сильное впечатление оставила в моем сердце Ривьера, и я после той поездки почти ежегодно паломничал туда – под конец еще министром, весной несчастного 1914 года…

* * *

По возвращении в Петербург я приступил к чтению лекций по тактике в Николаевском кавалерийском училище. Затем мне предстояло в каком-нибудь полку командовать эскадроном для получения в будущем ценза на командование кавалерийским полком.

Не нарушая ничьих интересов в этом отношении, наиболее подходящим оказалось мое прикомандирование к лейб-гвардии кирасирскому полку его величества, которым командовал тогда граф Нирод. В своем полку отбывать эскадронный ценз было нельзя, так как он находился в другом округе.

В Царском Селе я принял 3-й эскадрон. Офицеры полка встретили меня как своего старого товарища. Лишь мой опытный вахмистр Ларичкин, когда я явился в эскадрон, отнесся к «новичку» с некоторым сомнением: какой такой из меня может быть командир?

Но через два-три дня работы он убедился, что у меня кое-какой опыт есть, а когда на выводке лошадей я отобрал всех, требовавших перековки, то всякие сомнения у него отпали.

Зимний сезон того времени не отличался большим оживлением. Балов при большом дворе было мало, что объяснялось тем положением, которое сложилось после смерти императрицы, и отношениями императора Александра II с княжной Долгоруковой4. Но в частной жизни петербургского общества веселились довольно много. Участие в танцах я принимал охотно, а также из меня выработался хороший дирижер5, и вместе с таковым же, гвардейским сапером Прескотом, мы дирижировали на больших балах, где танцевало более двухсот пар.

Так называемый малый двор жил совсем скромно. Наследник-цесаревич Александр Александрович предпочитал балам рубку дров, рыбную ловлю и вообще тихую, спокойную жизнь хуторянина в Гатчине, где он на озере охотился на щук с острогой. Сформировал он у себя любительский оркестр, в котором сам играл на большой басовой трубе.

На барабане играл генерал Чингисхан, действительный потомок этого монгола, так похожий на своих предков, что в этом не могло быть ни малейшего сомнения. Любителей поступить в этот высокопоставленный оркестр было, конечно, много, но попасть туда удавалось немногим.

вернуться

4

Екатерина Долгорукова была многолетней возлюбленной Александра II, и, едва похоронив супругу, император тайно обвенчался с ней, не дожидаясь даже окончания срока траура. Члены семьи знали об этом и не одобряли действий монарха. Особенно сильно был обижен за мать, императрицу Марию Александровну, наследник престола цесаревич Александр. Этот внутренний конфликт в царской семье окрасил мрачными тонами все стороны придворной жизни в последние годы царствования Александра II.

вернуться

5

Так называли распорядителя танцевальной программой на балах.

5
{"b":"900078","o":1}