Если «цветовые универсалии» существуют и с точки зрения восприятия мы все делим цветовое поле одинаково, то язык не должен влиять на это деление. Тем не менее оказалось, что он влияет. Статья по итогам описанных экспериментов, опубликованная в журнале Nature в 1999 г.,{32} потрясла научное сообщество.
Чуть позже Роберсон и ее научный руководитель Жюль Давидофф вместе с Айаном Дэйвисом из Университета Суррея отправились в экспедицию для более детального изучения восприятия цветов у других народов. На этот раз они решили исследовать полукочевой народ химба в Намибии – отчасти потому, что добраться до него было проще.
Как и беринмо, химба обозначают синий и зеленый цвета одним словом. На сей раз Роберсон с коллегами использовали компьютерное тестирование и обнаружили, что, если представителю народа химба на несколько секунд показать расположенные кругом цветные квадратики, он с трудом выделит из них тот, что для меня однозначно отличается от других (например, синий среди зеленых). В то же время они быстро выявляли квадрат, отличавшийся от остальных, если его цвет и в их языке относился к другой категории{33}.
С тех пор многие другие группы исследователей собрали массу доказательств в пользу гипотезы, что язык влияет на то, как мы видим цвета. В некоторых из этих исследований рассматривали языки, в которых есть разные слова для обозначения оттенков синего. Например, в русском и греческом языках есть два слова для обозначения синего (с точки зрения англоговорящих) цвета: «голубой» («светло-синий» по-английски) и «синий» («темно-синий»), причем предмет не может быть и «голубым», и «синим» одновременно{34}.
При более подробном рассмотрении проблемы выясняется, что никто не считает, будто язык человека определяет его способность различать цвета. Может, у древних греков и не было слова для обозначения синего цвета (Гомер, как известно, называл море «винноцветным»), но это определенно не значит, что они не различали цвета, которые я бы отнесла к синим. (Носители древнегреческого языка просто не видели нужды в том, чтобы называть синее синим, а категории «нол» и «уор» существуют не потому, что беринмо очень любят зеленые оттенки, а потому, что два этих названия позволяют легко различать съедобные и несъедобные, пожухлые части растения. На самом деле считается, что многие обозначения цветов в английском языке появились примерно для тех же целей.)
Сама Роберсон вспоминает одну пожилую и весьма сварливую женщину беринмо, которая в забавной форме доказала, что способна легко различать широкий спектр цветов. «Она перебрала все мои 160 карточек и к каждой придумала оскорбление в адрес конкретного жителя деревни, – вспоминает Роберсон. – Она смотрела на карточку и говорила что-нибудь вроде "Ох, какой же тошнотворный цвет, прямо как цвет кожи моей невестки!"»
Как бы то ни было, предъявив доказательства того, что культура посредством языка влияет на зрительное восприятие, авторы данной работы бросили вызов устоявшимся представлениям о том, как мы видим. Другие исследования, например с использованием теста на различение простых фигур, также подтверждают эту точку зрения. Так, Есиюки Уэда и его коллеги из Киотского университета (Япония) показывали добровольцам из Канады, США и Японии простые геометрические фигуры, допустим прямые линии, и просили их указать на фигуру, отличающуюся от других. Иногда одна линия была короче или длиннее остальных либо одна линия была вертикальной, а остальные слегка наклонены. Исследователи обнаружили, что североамериканцам требовалось больше времени, чем остальным, чтобы выявить более короткую линию. У японцев дело обстояло иначе. Им было сложнее найти прямую линию среди наклонных, чем североамериканцам. Чем это объясняется?
Авторы исследования считают, что это может быть связано с различиями в письменных языках североамериканцев и японцев. В восточноазиатской письменности многие символы отличаются едва заметными вариациями в длине штриха, а в «западных» алфавитах имеют значение небольшие изменения углов наклона линий. По всей видимости, опыт приучает наш мозг обрабатывать ту зрительную информацию, с которой мы часто сталкиваемся. Когда подобная тренировка мозга происходит у всех представителей конкретной культуры, ее последствия можно увидеть на популяционном уровне.
И тем не менее до сих ведутся споры о влиянии языка на наше визуальное восприятие. Некоторые исследователи считают, что не существует неопровержимых доказательств того, что язык, связанный с высокоуровневыми мозговыми процессами, оказывает «нисходящее» влияние на чувственное восприятие. Однако сама идея прекрасно вписывается в весьма убедительную модель того, как человек воспринимает мир. Это теория прогнозирующего кодирования перцептивных процессов.
Согласно данной модели то, что вы видите, слышите, обоняете и т. д., отражает наиболее вероятное на данный момент предположение вашего мозга о том, что происходит. Чтобы сформировать это предположение, ваш мозг использует информацию, поступающую от органов чувств, а вместе с ней – ожидания, основанные на прошлом опыте. Если информация от органов чувств кажется нечеткой или ненадежной, мозг может подтолкнуть вас к тому, чтобы собрать более качественные данные (например, немного повернуть голову или приблизиться к нужному объекту). Если вы не в состоянии это сделать, мозг при формировании ощущения в большей степени будет опираться на собственные прогнозы. В ряде случаев он может даже солгать вам – для вашего же блага.
«Цель нашего зрительного восприятия не в том, чтобы обеспечить точную картину окружающей обстановки, а в том, чтобы дать нам наиболее полезное представление о ней, – отмечает нейробиолог Дуже Тадин из Центра офтальмологии Рочестерского университета (США), – а наиболее полезное и наиболее точное не всегда одно и то же»{35}.
Действительно, многие известные оптические иллюзии возникают из-за творческого подхода, который наш мозг использует для создания наиболее полезного, а не наиболее точного зрительного представления об окружающем нас мире.
Одну из самых известных оптических иллюзий, связанных с восприятием цветов, создал американский нейробиолог Эдвард Адельсон в 1985 г. Адельсон сгенерировал на компьютере изображение зеленого цилиндра, стоящего в углу шахматной доски с темно-серыми и светло-серыми клетками. «Светло-серая» клетка, на которую попадает то, что кажется тенью от цилиндра, на самом деле такого же цвета, как и «темно-серая» клетка за пределами тени{36}. Мозг, привыкший к наличию теней и полутонов, корректирует восприятие теней, генерируя наиболее вероятное предположение (ваше ощущение) о том, какого цвета должна быть каждая клетка. Если бы мозг в повседневной жизни не брал в расчет освещенность, вы бы быстро запутались. Автобус, который движется по улице, менял бы цвет каждый раз, когда въезжает в тень и выезжает из нее. Один и тот же лист бумаги в сумерках казался бы одного цвета, а в полдень – совершенно другого. В условиях, в которых все ожидают увидеть тень, наш мозг поспешит сделать соответствующее предположение. По этой причине иллюзия с тенью на шахматной доске действует на всех нас одинаково.
Другая иллюзия, также широко известная в психологии, наглядно демонстрирует, что чувственное восприятие может быть не пассивным, а, напротив, весьма активным. Эта аудиовизуальная иллюзия известна как эффект Мак-Гурка и названа так в честь шотландского психолога Гарри Мак-Гурка. В 1970-е гг. Мак-Гурк и его ассистент по чистой случайности обнаружили, что большинство людей, видя на экране человека, артикуляция губ которого соответствовала слогам «ба-ба-ба», и параллельно слушая повторяющийся слог «га», воспринимают это как третий слог – «да». Это явление четко показывает, что при обработке речи мы сопоставляем данные от зрения и слуха и таким образом конструируем ощущение, которое не является просто отражением этих двух видов информации.
