Рене помолчал, подставил лицо ветру. Я немножечко подмерзала через все слои одежды и кокон пледа, а он стоял в распахнутой куртке, на открытой шее влажно поблёскивал кулон – и ни единого признака дискомфорта. А ведь в Альнарде почти круглый год лето, маленькая страна за полукольцом гор не знала снега и проливных дождей.

– А теперь? – вдруг спросил сыч. – Какого мужчину ты хотела бы видеть рядом теперь?

– Никакого, – отрезала я, когда закончила таращиться на непонятливого вельвинда, хлопая ресницами. – У меня теперь, если ты забыл, муж. И как бы я не мечтала о свободе от него, никто нас не освободит друг от друга. До последнего вздоха, вот так. Нет, исключения в законе, конечно, есть, но причины для расторжения брака такие, что… словом, это не мой случай. Может, уже вернёмся под крышу? Прохладно тут.

– Да, сейчас… Ветрено тут, согласен, но хорошо. Иди сюда, теплее будет.

Прежде чем я успела что-то ответить, Рене обхватил меня вместе с пледом и прижал спиной к себе. Я дёрнулась. Для порядка. Потому что по телу сразу же прошла волна тепла, а в объятии сыча я никакой угрозы для себя не почувствовала. Он действительно хотел только поделиться теплом.

– Жаль, – выдохнул он мне в макушку.

– Чего именно?

У каждого из нас была уйма поводов для сожалений.

– Что ты, продолжая строить смелые планы, упорно обрекаешь себя на одиночество. Я уверен, что раздобыть ключ и снять запирающее заклинание с замковых стен у нас получится. А дальше…

– А дальше как можно дальше отсюда, – напомнила я. – К морю. Я очень давно не видела моря. Поселюсь в приморском спокойном городке, где белые домики с бирюзовыми крышами, цветущие магнолии и наглые чайки. Сниму жильё… мне немного надо.

Рене как-то резко покивал, задевая меня подбородком.

– Да-да, ходить на берег смотреть закаты и рассветы, вязать шаль и плести картины, может быть, начать приятельствовать с соседкой, не любящей совать нос в чужую жизнь, и ходить к ней на чай с лимонным кексом. Дэри! Тебе не семьдесят лет, чтобы одиночество скрашивала пожилая соседка и лимонный кекс!

Я развернулась в его руках, насколько смогла, столкнулась с негодующим янтарным взглядом.

– А чего мне хотеть в оставшийся срок жизни?! Я не гожусь для подвигов и великих свершений, я не жажду мести императору, хотя желала ему смерти и сыпала проклятьями в его сторону, и не надену траур, если объявят о его смерти. Я просто хочу покоя, но такого, который вольна выбирать сама. А не вот эту навязанную заботу с ржавым привкусом решёток на окнах. И нет ничего ужасного в любовании закатами и вязании шалей и пледов.

– Не согласен. – Сыч дёрнул руками, прижав меня к себе сильнее. – Тебе нельзя одной.

Я нахмурилась, пытаясь ухватить ускользающую мысль, сама при этом зашевелилась, чтобы Рене ослабил хватку, и он, спохватившись, разжал стиснутые руки. Замер на несколько секунд, прислушиваясь к чему-то, закусил губу. Глаза смотрели мимо меня, на снежные пики.

– А с кем можно? – издевательски уточнила я. – Намекаешь, что в оставшиеся годы жизни надо пуститься во все тяжкие? Забыть о чести и морали, завести интрижку, а то и не одну? Бери от жизни всё, да?

– Почему интрижку-то? – обиженно переспросил Рене, отворачиваясь от темнеющих в стороне гор.

– Потому что, как бы далеко я не сбежала, я останусь замужем и никаких новых отношений не построю.

– Ерунда.

Я выпростала из пледа руку и покрутила перед носом вельвинда оголённой кистью. Той, на которой вился брачный узор.

– Да не такая уж ерунда, Рене. Поэтому тихий городок, беленький песочек и красивые рассветы с закатами. Разве что… Я помню про тебя, моя маленькая сова. Если всё получится, я обязательно потрачу всё оставшееся время на поиски мага.

– Не зови меня совой.

– Сегодня не буду, – проявила я покладистость. – Вернёмся? А то ты поесть не успеешь…

Руки, обнимающие плед, разжались, и я поспешно шагнула в сторону.

– Всё должно быть не так, – сказал сыч мне в спину, заставляя обернуться. Шагнул следом, с явственным сожалением покидая смотровую площадку. Подошёл, подхватил ладонь, потому что дальше начинались ступеньки, а темнота вокруг разлилась чернильная. – Мне безумно приятна твоя забота и твоё желание помочь снять заклятье. Когда ты так веришь, и у меня сомнений не остаётся…

Он прервался, чтобы пройти по ступенькам и узкому переходу обратно на галерею, придерживая не только мою ладонь, но и локоть. Я прислушивалась, всматривалась в темноту, но присутствия загулявшей прислуги не заметила. Да и Рене с его чутким слухом подал бы сигнал. Верила я не до конца. Сомневалась в своих силах, но старалась не показывать сомнений и неуверенности.

– Но за моей проблемой ты забываешь о своей.

Мы шагнули на каменные плиты, присыпанные сухой листвой. Сыч так и держал меня за руку, я видела лишь его силуэт и тыквенно-жёлтый мерцание: впервые обратила внимание, что его глаза светятся в темноте.

– О которой?

– Я не согласен с твоим сроком жизни, лиро. Рано смиряться! Мы… Я из-под земли достану грамотного целителя, который сможет тебе помочь. Я не верю в неизлечимость твоего недуга.

– Лиро – что это? Или кто?

За отвлечённым вопросом я старалась унять разошедшееся сердце. Так хочется окунуться в новую надежду, слыша такую страстную уверенность!

– Это... – Рене очаровательно запнулся. – Обращение к девушке, женщине, принятое у нас. Вежливое. Ты должна жить, ласточка. Долго-долго. Я хочу, чтобы ты жила.

– Я живу, – буркнула я. – И я просила: никаких ласточек.

Я не уверена, темнота скрывала жесты, но показалось, что Рене скупо кивнул. Остановился, оглянулся на башню, с которой мы ушли. Отсюда её было не видать, но он зачем-то застыл изваянием.

– Что такое? – не выдержала я.

– Показалось, – рассеянно отозвалась темнота.

– Рене, давай так… Хотя вроде бы мы это уже оговаривали. Сначала надо решить вопрос с возвращением тебя в тебя, а потом уже разбираться с моими недугами. Не думай, что я не хочу исцеления и другой жизни. Хочу. Но боюсь обнадёживаться, весь прежний опыт… довольно печален. Прогулка-то тебе понравилась хоть немного? – перевела я тему, цепляя на лицо улыбку.

Он крепче сжал мою ладонь.

– Больше, чем немного.

Лично мне казалось, что прогуляться человеком в замковом саду было бы гораздо приятнее. А ещё лучше днём, когда видно клумбы, дорожки, лесенки и перекинутые через ручеёк мостики. Но уж как есть.

Пройдя почти всю галерею, я остановилась у последнего арочного проёма, чтобы снять плед. Рене понятливо принялся помогать, молча и сосредоточенно. Я чувствовала случайные касания пальцев, по звукам только догадывалась, как он складывает мягкую тёплую ткань. Я подняла меховой ворот, пряча от вечернего холода подбородок.

– А как будет вежливое обращение к мужчине по-вашему?

– Что? – очень рассеянно отозвался сыч.

– Лиро – к женщине. Почтительно, ты вроде это имел в виду. К мужчине так же или свой вариант?

– Лирэн, – тихо сказал Рене.

Птичьи глаза во мраке так и светились.

– Лирэн, – я попробовала новое слово на вкус. – И я могу обращаться так к тебе?

– Я был бы очень рад, – раздалось возле самого моего уха. Голос у него сделался странный. – Дэри, я… Можешь потом мне врезать.

– Заче…

Мой затылок обхватила прохладная ладонь, и я вдруг близко, очень близко, нос к носу оказалась к вельвинду. Вторая рука обхватила за плечи, а я свои даже поднять не успела. Первое прикосновение губ оказалось вопросительным, тихой просьбой, но только самое первое, очень короткое. Я ошеломлённо вдохнула, а Рене, немедленно этим воспользовавшись, поцеловал по-настоящему.

Что-то с мягким шелестом скатилось к ногам. Наверное, плед.

***

Глава 8.2

Оттолкнуть удалось не сразу: полностью поглощённый процессом, моих жалких попыток сыч не замечал, а моей единственной, впрочем, совершенно неуместной и бессвязной мыслью было, что поцелуй, оказывается, бывает приятным. Сколько-сколько этот крылатый-бескрылый просидел в своей птице? Вот же…ррох!