– Возможно, я дал излишне резкую характеристику и вы могли сделать неправильный вывод из этих слов. Поверьте, принц не был авантюристом или искателем низкопробных приключений. Ко всем своим избранницам Его Высочество относился с добротой и снисхождением. Никогда не бил женщин за строптивость или проявление излишних эмоций. Вот, скажем, пару месяцев назад его любимица, Аревик, узнала, что понесла ребенка. Расплакалась от счастья и принц прилюдно осушил ее слезы поцелуями. Хотя другие мужчины в подобной ситуации наказали бы наложницу за то, что позорит своего господина.

Что-то в тоне Азугар-хана подсказало: великий визирь как раз из тех, «других мужчин», и поступок принца считает глупым, а его самого – романтичным слюнтяем.

– Аревик… Она здесь? – уточнил Мармеладов.

– Нет, Али-Мирза оставил ее в Табризе. Путешествие в такую жару повредило бы будущему ребенку. А может принц хотел скрыть, что в Тегеране он проводит время, в основном, с «иностранным легионом».

Это прозвучало грубовато, и визирь снова начал плести кружева.

– Не подумайте плохого. Во дворце к заморским красавицам относятся с должным уважением, а принц в них души не чаял. Одаривал шелками и самоцветами, с каждой говорил на ее родном языке. Специально учил немецкий, французский и итальянский. К тому же он верил, что для будущего правителя крайне важно быть полиглотом. Иностранца легко обмануть, запутав неправильным переводом, на этом стоит вся международная политика. Но невозможно обмануть того, кто свободно говорит на твоем языке и понимает все тонкости… Однако, мы пришли. Коридор ведет на женскую половину, а в этом углу – видите кровавое пятно?! – нашли зарезанного евнуха. Тело унесли. Захотите взглянуть – вас проводят.

– Нет необходимости, – покачал головой сыщик. – Я уже знаю, как именно отравили принца и готов указать его убийцу. Где сейчас наложницы?

Визирь махнул рукой вглубь коридора.

– Рыдают в общей комнате. Оплакивают Али-Мирзу… Постойте! Вы действительно знаете, как его убили?

– Это несложно вычислить. Когда все иные варианты исключены, то правильным будет последний, пусть он и кажется невероятным, – Мармеладов ухватился за недавние слова. – Так, говорите, наложницы рыдают? Это вы сообщили им об убийстве?

– Я?! – Азугар-хан брезгливо поморщился. – Я с этими… Словом не обмолвился. Просто заглянул в комнату, убедиться, что все на месте.

– Отчего же они рыдают?

– Притворяются, что сильно любили принца. Впрочем, одна или две, наверное, плачут искренне.

– Но как наложницы узнали, с какой целью их всех пересчитали и заперли?

– Возможно, ассасины проговорились… О, я понимаю ваш намек! Стражи поневоле хранят молчание. Я ничего не сообщал. Севрюгин в гарем не заходил.

– Значит, слух пустила убийца! – подхватил фотограф. – Нужно спросить, от кого первого девицы узнали…

– Не выйдет, – перебил сыщик. – Вы же сами утверждали, Антон Васильевич, что в данном вопросе нельзя доверять их словам – оболгут любую. Нет, здесь куда важнее сам факт. Почему убийце выгодно пустить этот слух?

– В каком смысле – выгодно? – визирь не понимал, куда именно клонит Мармеладов и его это заметно бесило. – Выгодно, чтобы все заплакали?

– Разумеется! Только так злодейке удалось спрятаться.

– Как это? – фотограф тоже ничего не понимал.

– Пойдемте в гарем, я покажу.

– Нельзя! – взвился Азугар-хан. – Лица наложниц не может увидеть ни один чужак, а тем более иностранец. Это запрещено и даже за мимолетный взгляд сурово наказывают.

Сыщик всплеснул руками и картинно вздохнул.

– О, вечные предрассудки…

Великий визирь побагровел, – его укололи собственной шпилькой, – но моментально взял себя в руки.

– И, тем не менее, вы можете увидеть только их глаза!

– Этого вполне достаточно.

Гарем напоминал закатившееся на обочину колесо. От небольшого пятачка в центре круглого зала разбегались невысокие перегородки, отделяя каморки для наложниц. Дверей не было и, чтобы хоть как-то скрыться от чужих глаз, девушки заполняли пространство кадками с цветами и фигурно подстриженными кустиками, разворачивали кресла спинками наружу, городили целые башни из пуфиков, шкатулок и книг. За этими баррикадами они и рыдали, каждая в своем закутке.

Визирь прорычал что-то на фарси и по этому сигналу пять наложниц вышли к центру. Остальных через минуту выволокли неумолимые стражники.

– Которая из них? – спросил Азугар-хан.

Женщины были удивительно похожи. Все одного роста. Фигуры как на подбор – стройные, с небольшой грудью и широкими бедрами. Одеты в светлые однотипные платья. Волосы спрятаны под конические шляпы, а лица замотаны тончайшими шарфами, вроде бы прозрачными, но черты разглядеть невозможно. Безликие, как ассасины. Они и стояли вперемешку – белые рядом с черными, словно пешки на шахматной доске.

– Которая из них? – нетерпеливо повторил визирь.

Мармеладов вглядывался в глаза – заплаканные, припухшие, красные от слез. С расширенными от страха зрачками. Он схватил лампу с ближайшего стола – хрустальный шар с пляшущим на масляном фитиле огоньком, – и поднес к лицу одной из наложниц. Та отпрянула, но сыщик успел увидеть все, что хотел. Покачал головой и перешел к другой фигуре, закутанной с головы до ног. Потом к следующей, и к следующей… Дважды возвращался к глазам цвета бирюзы, но в итоге указал на янтарные.

– Вы можете сами убедиться, господа. У всех барышень зрачки сужаются от яркого света, а у этой – нет. Она отравила принца. Но, к сожалению, я не говорю по-итальянски и не смогу задать главный вопрос…

– Зрачки доказывают, кто убийца? Почему? – требовательно спросил садразам. – Как все это связано?

– А мне гораздо интереснее, как вы угадали, что именно эта – итальянка? – изумился Севрюгин. – Они же все одинаковые!

– Помните, Антон Васильевич, вы упомянули зеницу ока. В тот момент мысль и мелькнула. Дикая, невероятная, но в итоге – правильная… Давайте уйдем отсюда? Вокруг слишком много ушей, а я сообщу деликатные сведения.

Визирь сделал едва заметный знак бровями. Ассасины подхватили брыкающуюся итальянку и поволокли в коридор. Увидев пятно крови на мозаичном полу, наложница перестала сопротивляться, и устало прислонилась к стене. Азугар-хан щелкнул пальцами. По его сигналу охранники вернулись обратно в гарем, чтобы отогнать от тонкой двери любительниц подслушивать.

– По описанным симптомам я заподозрил, что принца отравили белладонной. У нас в России она известна как ведьмина трава. Но каким образом яд проник в организм? Я долго не мог этого понять…

– Я и сейчас не понимаю, – проворчал визирь.

– А все потому, что расследование подобных преступлений сродни склеиванию разбитой вазы. Сначала нужно собрать все осколки. Потом повертеть в руках, чтобы увидеть, где они лучше совмещаются, а заодно убедиться, что вам не подкинули лишние фрагменты. И лишь в самом конце хватать пузырек с гуммиарабиком, – Мармеладов говорил в сторону, но при этом смотрел на итальянку. – Кокетки в Риме и Флоренции с древних времен используют настойку из белладонны, капают в глаза по капле, чтобы расширились зрачки и появился особый блеск. По капле за раз яд не опасен. Но эта женщина влила в каждый глаз не меньше чайной ложки, а потом пошла к принцу и заплакала. Уж не знаю, что она наплела – про тоску по родине или про то, что у нее тоже будет ребенок. Расчет убийцы строился на привычке Али-Мирзы целовать заплаканные девичьи щеки, и расчет этот оказался верным. Впрочем, такое количество яда в глазах – смертельная доза.

Неожиданно для всех сыщик повторил последнюю фразу по-английски и добавил на том же языке:

– Эта женщина умрет задолго до рассвета.

Наложница побледнела. Не только видимая часть лица, но и шея, плечи, кисти рук – все стало мертвенно-белым.

– О, вы испугались. Я знал, что вы говорите по-английски, иначе не сумели бы изначально общаться с принцем. Фарси без подготовки понять нереально, имей вы даже феноменальную склонность к языкам. Я много дней колесил по Персии, вслушиваясь в эти тягучие звуки, а все равно могу разобрать не больше пяти слов. Али-Мирза не знал итальянского до встречи с вами. Стало быть, остается английский. Он, как это ни прискорбно, сейчас становится главным мировым языком – на нем свободно общаются в Старом и Новом свете, вся Азия поневоле вызубрила.