— Подаяние для Хийси, — послышалось негромкое из тьмы. Затем мрак зашевелился, и Анна увидел силуэт шамана.

— Кто такой Хийси? — брякнула Анна. Надо было поздороваться или извиниться за вторжение или что-то еще, но голова Смолиной вдруг стала пустой при виде содержимого таза.

— Дух леса, — сказал шаман. Голос его был низким и хриплым, словно он выкуривал в день по пачке сигарет без фильтра. — Есть еще Тапио. Его тоже не стоит обделять подаянием. Но он живет в Тапиоле, светлом лесу. Здесь только Хийси.

Шаман говорил негромко, но Анна хорошо его слышала. Спокойная неторопливая речь — да и куда ему тут торопиться, среди лесов, болот и вечных богов?

— С тех пор, как пришли христиане, жертвенники заброшены. Кто-то из стариков если и носит, так еду, пиво, одежду. Хийси не доволен. Злится. Потому я ношу ему кровь.

— Чью кровь?

Шаман вышел из тени и, не глядя на Анну, подошел к столу. Он запустил руки в таз, помешал его содержимое с чавкающим звуком, и показал Смолиной руки — они были покрыты красным.

— Оленя, если удается добыть, — пояснил шаман. — Если нет — зайца, белки. На худой конец сойдет гадюка.

— Без крови никак? — спросила Анна, чувствуя, как ей плохеет

— Metsä по-карельски значит лес. В лесу у каждого из духов свои заботы: кто-то следит за порядком на болоте, кто-то пасет лесные стада. Нельзя только брать у леса. С теми, кто соблюдает баланс, Хийси щедро делится лесными богатствами. Те же, кто только берет, остаются в этих лесах навсегда, став его частью — мхом, кормом для зверей.

— А может человек остаться в... — Анна замешкалась, подбирая слова.

— Во тьме? — шаман взглянул на нее. Смолина кивнула. — Надо понять, зачем он туда пошел.

— Хийси поможет?

Шаман покачал головой. Он неспешно подошел к Анне почти вплотную и посмотрел на курицу, зажатую у Смолиной подмышкой.

— Что ты готова сделать ради той, что во тьме?

— Все.

Шаман кивнул и взял у нее из рук курицу. Лембо привязал ее за ногу к ножке стола, а затем исчез во тьме избушки. Когда появился в его руке блеснул нож, в другой виднелся кусок старой коровьей кожи. Анна поняла, что со страхом ждет развязки, но против ожидания шаман даже не обратил внимания на курицу. Смолина с тревогой наблюдала за его действиями. Шаман зачерпнул деревянным ковшом крови из таза и сел перед очагом.

— Принеси дров. Костер должен гореть, — сказал Лембо, глядя в огонь. — Пусть духи видят.

Анна повиновалась — она чувствовала, что сейчас не время задавать вопросы. Через минуту костер разгорелся. Шаман сидел на коленях перед огнем и точил нож о толстую коровью кожу. Костер высвечивал его острые скулы и внутреннее убранство избы. В углу стояла жесткая лавка, на которую были наброшены шкуры — видимо, спальное место Лембо. С потолка на нитках свисали травы и тканевые куколки-куватки, высушенные корешки, амулеты. Полки на стене были забиты всевозможной утварью от чугунных кастрюль и сковородок до бубнов и потрепанных книг.

Шаман похлопал по месту рядом с собой, и Анна послушно опустилась на колени перед огнем. Лембо какое-то время сидел с закрытыми глазами, слегка покачиваясь и что-то бубнил себе под нос. Потом внезапно открыл глаза и взглянул на Смолину.

— Твоя дочь заблудилась в лабиринте. Как и ты сама. Если хочешь спасти ее — придется идти за ней самой.

Анна кивнула.

— Ритуал на крови требует жертвы. Будут последствия. Ты готова?

— Что будет?

— Знают только духи. Они возьмут плату.

Он зачерпнул в ладонь кровь из ковша и плеснул в очаг. Огонь хищно зашипел, поглощая дар.

— Она не твоей крови, — молвил шаман.

Анна кивнула. В горле стоял ком.

Лембо взял ее руку и сдвинул рукав, обнажив белые шрамы.

— Ритуал крови?

— Ошибка детства.

Лембо покачал головой.

— Ошибки не случайны и несут гораздо больше, чем ты думаешь.

Он достал сбоку от себя какие-то тряпки и передал их Анне.

— Плети.

— Что? — не поняла Анна.

— Куватку, — мерно пояснил шаман и кивнул за плечо, туда, где с потолка свисали несколько тканевых куколок. Такие же, какие висели в доме бабушки Виены.

Руки сами плели куклу, словно Смолина делала это всегда. Иногда она украдкой бросала взгляд на Лембо, на лице которого плясали отблески багряного пламени.

Когда куколка была готова, Лембо проверил заточку ножа, чиркнув им по ткани, которая с легкостью разошлась. Он мертвенным взглядом посмотрел на Анну.

— Хийси не поможет, потому что он дух леса. Но есть те, кто стоят на границе жизни и смерти. Мы обратимся к ним.

Руна 10.

«О, приди, прошу тебя я,

Принеси, я умоляю,

Связку жил своей рукою,

Связку кож в подоле платья,

Чтоб связать покрепче жилы,

Их концы скрепить покрепче

На открытых страшных ранах,

Что, отверстые, зияют!

Положи на место жилы.

Где они лежали прежде:

Ты зашьешь большие жилы

И пробудишь в них биенье,

Перевяжешь сухожилья,

Свяжешь маленькие жилы!»

Калевала

— Ель высасывает жизнь, это дерево-вампир, — сказал шаман. — Почему здесь больше ничего не растет? Она поглощает любую энергию, без разбору.

Они шли через густой ельник. Лапы мели мох, усыпанный иголками, словно ели расставили ловушки для дерзнувших проникнуть в их царство. Было сумрачно, свет почти не достигал земли — густые хвойные деревья не давали лучам солнца дороги. Макушки елей угрожающе накренялись над головами путников, словно пытаясь разглядеть, кто к ним пожаловал.

Анна смотрела в спину Лембо, покрытую шкурами. В руке он нес мешок с курицей, на спине был привязан большой бубен из бычьей кожи. Шаман передвигался по лесу едва ли не быстрее нее, несмотря на то, что был явно не молод. Он ловко переставлял ноги, облаченные в кеньги — теплые башмаки из кожи коров с загнутыми кверху носами. Несмотря на свой опыт хождения по лесу, Смолина часто спотыкалась. Тяжелые ботинки прорывали мох и иногда нога проваливалась в ледяную воду стылых болот. Ветви цеплялись за одежду, пытаясь остановить, не дать незваному путнику пройти в сердце леса.

Лембо легко шел по видимой только ему тропе, словно по асфальту. Смолина плелась следом. Она тяжело дышала, при этом Лембо выглядел свежо.

— В этом сила ели — она забирает негатив, — продолжил шаман. Он отогнул густую лапу ели, загораживающую дорогу, и дал Анне пройти. — Неспроста ей стелют дорогу, по которой уходят мертвецы. Но привычка ставить ель дома — смертельная глупость.

— Она высасывает жизнь из людей? — спросила Анна просто чтобы что-то спросить. Ей хотелось услышать свой, живой голос среди этого мертвого места. Голос шамана звучал как из другого мира, словно он уже пересек эту грань.

Шаман кивнул в ответ.

— Все изменилось. Раньше обряды были другие. На зимнее солнцестояние — в самую длинную ночь — жрецы выбирали самую красивую девушку в деревне. Они уводили ее в лес, сношались с ней по очереди, по старшинству, и вспарывали живот. Кишки обвивали вокруг ели. И привязывали ее к дереву, еще живую, обнаженную. А ты думала, откуда появился образ бледной снегурочки с синими губами? Вы, современные городские, даже не представляете, что на утренник к своим детишкам приводите девку, наряженную трупом. А кто такой дед Мороз, знаешь? Это злой дух зимы, Великий Старец Севера, которого и пытались задобрить наши предки. Он с пустым мешком ходил по домам долгими зимними ночами, но его прихода не ждали, а боялись — он собирал кровавые жертвы. И после его ухода мешок никогда не бывал пустым — старец собирал свою кровавую дань. А шарики на елке и мишура — это, по-твоему, что? На самую высокую ель в лесу вешали внутренние органы — сердце, печень, селезенку, вырезанные у живых жертв. Это было подаяние духу Старцу Севера. Отсюда и шарики... Предок мишуры — кишки, которые также развешивали на ветках. А все эти чудесные зверьки, скачущие вокруг елки были на самом деле — звери приходили доедать еще не остывший труп. Потом христианская церковь запретила жертвоприношения, и появились шарики да мишура, — старик презрительно сплюнул.