Черный цвет, такой глубокий, неосязаемо-безграничный, безнадёжный и глубоко злой. Любимый строгими людьми, не вычурными, которые предпочитают стиль и настроение темнее серого. Свет неба в аду, как верят многие из нас. Если бы я знал, что завтра не наступит — то черный был бы на моей груди. Цвет одежды, в которой люди приходят сказать прощай близким людям. Цвет названия на самом деле голубого моря, цвет сгоревшего мяса, цвет утраты.

Я не герой своей жизни, и не злодей. Слишком мелкий разлив для таких важных ролей. Иначе, как вечно кем-то подмеченной ошибкой меня сложно назвать. Всю сознательную жизнь я стремился адаптироваться, забывая о том, какого это — просто жить. Я не мог ни на секунду расслабить мускулы в своем организме. Плечи напряжены всегда, ноги налиты свинцом, а лицо вечно хмурится и рисует гримасы, мешая открыть глаза и сжечь себе роговицу ярким светом весеннего утра, чтобы наконец видеть мир таким, какой он и есть по своей сути — черно-белым, без всяких вопросов, оттенков и лишних сложностей. Только черный, только белый, и более ничего. Лишь туман нарисованной эпохи томно давит на плечи, рисуя перед моими глазами лживо цветной мир.

Я был глуп и слеп раньше, что верил им всем. Верил миру, что все будет прекрасно. Верил рассветам и закатам, что они ярко оранжевые. Верил людям вокруг себя, что они настоящие. А на самом деле оказалось не так. Все, что я любил, ценил и исповедовал — все это оказалось симуляцией. Ложью, созданной кем-то умелым и коварным. Созданной челов…существом, что выше нас и мудрее. Начитавшись на досуге литературы и статей на тему нереальности происходящего, я наконец будто бы прозрел, будто увидел истину. Будто стал чуть выше ростом, будто смог смотреть дальше, чем все остальные люди… Ну или кто вы там.

Создатель нашего мира — несправедлив и безумен. Будто нашим миром управляет соседский мальчик из "Истории игрушек". Хамоватый, злой, с брекетами, уф… От него ещё, наверное, пахнет неприятно, не знаю, вот такое впечатление о себе оставил, после встречи.

А видел я его в предсонном бреду, естественно похмельном. Когда он куражился, сжимал меня и ломал мои кости, как веточки. Когда он, в наказание, сделал так, что мой организм меня предал. Я поломался, стал приходить в негодность. Кожа огрубела, волосы поседели, а голос стал вечно гнусавым.

И вот в таком состоянии я и остался доигрывать свою жизнь, будто все вокруг ставит палки мне в колёса. Мне — нелюбимому ученику Бога и создателя. В момент, когда последние искры из моих глаз уйдут, не оставив и проклятого хвостика кометы, я и сам погасну, как дешёвая лампадка. Стану таким же, как и безумный человек. Перестану быть обычным.

Перестану и забуду. Забуду все, что связывало меня с бессознательным. Но пока помню лишь их — два серо-синих огонька, прожигающих насквозь мою глупую голову. Это была моя самая ценная награда. Приз безумцу, восторг моих томных дней, сны и мечты — все в этих огнях. Бессонные ночи над трактатом о порыве верности души моей — все это ради того, чтобы наконец утопить их в слезах. Подарить этим огонькам что-то такое, что помогло бы наконец проломить панцирь смущения и страха, освободив ручьи из жидких бриллиантов.

Я мечтал сказать все и сразу, запаковать это в могилу печатных страниц и отправить из сердца вон, да для всех, на показ. Чтобы каждый узнал, понял, принял и поверил мне, что я не лжец, а просто глупец. Воробей, что пытается взлететь до вершины Эвереста. Где нет воздуха, где замирает сердце от страха, но горизонт такой прекрасный, что страшно и представить. Насколько счастлива была бы глупая пташка погибнуть там. Задохнуться, сжаться, испепелиться — но только там! Чтобы раз и навсегда, красиво покинуть этот мир, прямо как я когда-то мечтал врезаться на фуре в вулкан, и чтобы магмой меня расплавило. Великому человеку — великая смерть, да?

Но оказалось все не так. Пытаясь казаться кем-то великим, я лишь застолбил себе место падали, с просроченной биркой. Безумного графомана, что сидит на площади в центре города с осколком кирпича на плитке. Сидит и рисует маленького воробушка, что любуется на мир с горных вершин. С тех, что не видели ещё следа такой птицы. С тех, где путь его дальнейшей жизни освещают лишь два серо-синих огонька, наполняющиеся бриллиантами, стоит ему начирикать их любимую песню.

И все это оказалось наигранной ложью вселенной. Расслабился, поверив ей. А как узнал правду — остыл и устал. Очень сильно выдохнул, произнес ёмкое матерное, и приземлился всем туловищем прям обратно, на дно, откуда видно звёзды. Откатился обратно до непонимания и безмолвия, утолив жажду страсти электричеством, металлом и стеклом.

А потом, достигнув дна вселенной я, наконец, уснул. Растворился в самый мягкий сон, забыв о имитации жизни и симуляции мира, предпочтя этому всему нечто реальное и осязаемое — сны! Великие миры и великие места, все то, до чего не додумался создатель, но уже придумал я. Это личное наслаждение, страх и страсть. Это первородный испуг и настоящие, ценные эмоции. Ведь ещё Платон говорил, что все иллюзорно, но лишь идеи реальны.

Во сне человек разнообразен весьма. Чуть ночь — и тысячи оттенков храпа разносятся по миру, от сопения, до басистого горлового пения. Особенно хорошо слышно это в плацкартных вагонах на длительных остановках, когда организм каждого нервничает и храпит, громко. Но стоит поезду-папе тронутся, и начнет он нас качать, как детишек, так засопим мы все сладко и уснем, погружаясь в мир сладких грёз, в которых мы фатально либо счастливы, либо трагичны. То, что создало наш мир возможно и не подозревает, что во снах мы доделываем его работу. Существо, озорной бедокур, шалун — создатель. Любитель колкостей, греха и травли. А я сам — лишь скромный последователь, который сквозь грёзы жалко прячется от истины.

Там, в мире моих снов, дозволено все! Ведь если никто не узнает и не увидит — то можно делать что угодно. В мире грёз, к сожалению, мне и довелось достигнуть того самого пространства абсолютной свободы, к которому я так долго стремился. Всю жизнь я путал его с шуткой, похотью, чревоугодием и жадностью, а оказалось, что все куда сложнее.

Мой истинный мир — мой замок, сотканный из кирпичей воспоминаний, башен лет и бойниц событий. Строя его с детства я нередко забывал про важные части этого замка, которые изрядно истрепались, либо же вовсе разрушились без моего присмотра. И когда я запускал туда людей, своих коллег по миру — несомненно был осмеян, и лишь на старте этой метафизической экскурсии был показательно любим.

Видимо, все ему завидовали, замку моему. Всем он так сильно понравился, что каждый захотел себе такой же.

Сроки поджимали, и в порыве активного строительства они забывали построить там комнатку для меня. Как серые подрядчики, обещали до конца, пока не кончились кирпичи, а вместе с ними и настроение играть со мной.

Как только ко мне пришло знание о выдуманном мире — границы размылись, оставив после себя разводы туманной субстанции на ветровом стекле судьбы. Все стало таким неважным, что хотелось зажмуриться так сильно, чтобы цветовые пятна на глазах перекрыли весь этот ужас общей радости. Имитация людей, имитирующих смех и преданность вокруг тебя. Тут, несомненно, хочется стоя поаплодировать создателю — ведь каждый из них прекрасно прописан в рамках имитации. И каждый непрост — требует аргументацию чему угодно. Ты всегда должен доказать, что любишь, что верен и привязан к своему близкому. А если ненавидишь — то непременно с целью. Баг системы лишь в том, что наши воспоминания и чувства совсем не идеальны. На короткой дистанции коллегам по планете всегда запоминается только плохое, сколько бы ни было хорошего, и наоборот — на длинной дистанции мозг отсеивает плохие мысли и воспоминания, оставляя лишь тупую, как боль удара битой, радость. Счастье в виде лёгкого прихода, любовь наркотиком носится по венам, и все это ради его величества дофамина, на который нас так резво подсадили ещё с малых лет.