Сир, выделив меня из своих подданных, вы оказали мне тем самым честь. Я имею в виду день, когда я удостоился огромной чести, и сын Короля Франции был наречён моим именем. Совсем не ожидал я тогда, что предстану перед вами подлым преступником. ЖРЕЦ: de Molay, decrivez a la Cour la mort des Templiers. Де Молэ, расскажите Суду как умерли Тамплиеры. ДЕ МОЛЭ: Un immense bucher, dresse pour leur supplice, s'eleve en echafaud, et chaque chevalier croit meriter l'honneur d'y monter le premier: mais le Grand-Maiter arrive; il monte, il les devance. Son front est rayonnant de gloire et d'esperance: "Francais, souvenez-vous de nos derniers accents: nous sommes innocents, nous mourons innocents. L'arret qui nous condamne est un arret injuste. Mais il existe ailleurs un Tribunal auguste que Ie faible opprime jamais n'implore en vain, et j'ose t'y citer, о Pontife Romain! Encore guarante jours!… Je t'y vois comparaitre!" Огромный костёр, сложенный наподобие эшафота, ожидает Рыцарей, каждый из которых надеется, что честь взойти на него первым будет предоставлена ему. Но появляется Великий Магистр: сия честь уготована для него и он взбирается на эшафот на глазах своих Рыцарей. Его лицо излучает сияние славы и видение того, что лежит далеко за этим мгновением. Он обращается к толпе: "Народ Франции, помни наши последние слова: мы невиновны, мы умираем невиновными. Наш приговор несправедлив, но где-то существует священный Суд, тот, который угнетённые никогда не покидают всуе, ибо решения его безжалостны. Я хочу выслушать тебя перед этим Судом, о, Папа Римский! Пройдёт сорок дней и ты предстанешь перед этим судом!" Chacun en fremissant ecoutait le Grand-Maitre. Mais quel etonement, quel trouble, quel effroi, quand il dit: "O Phillipe! O mon Maitre! O mon Roi! Je te pardonne en vain, ta vie est condamnee; Au meme Tribunal je t'attends dans l'annee". De nombreux spectateurs, emus et consternes versent des pleurs sur vous, sur ces infortunes. De tous cotes s'etend la terreur, le silence. Il semble que soudain arrive la vengeance. Les bourreaux interdits n'ossent plus approcher; Ils jettent an tremblant le feu sur le bucher, et detournent la tete… Une fumee epaisse entoure l'echafaud, roule et grossit sans cesse; Tout a coup le feu brille: a l'aspect du trepas ces braves chevaliers ne se dementent pas… Вся толпа вздрогнула и отшатнулась при словах Великого Магистра. Но ещё больший страх обуял народ, когда он продолжил свою речь: "О, Филипп! О, мой Властелин! О, мой Король! Даже если бы я мог простить тебя, сие было бы тщетно, ибо ты приговорён. Пред сим же судом я ожидаю тебя в течение года!" Многие зрители, поражённые словами Великого Магистра, проливают слезы по тебе, Филипп, и ужас распространяется среди умолкших людей. Кажется, словно сама грядущая месть вселяется в толпу! Палачи также напуганы и внезапно ощущают себя неспособными подойти ближе. Трясущимися руками они бросают свои факела в костёр и быстро отворачиваются. Густой дым, клубясь, окружает эшафот. Внезапно появляются языки пламени и взметаются ввысь, но и пред лицом смерти сии храбрые рыцари не поступаются своей верой… ЖРЕЦ: Assez! Довольно! Обличение ЖРЕЦ: О, Братья, не хмурьтесь, ужель я открыл Ваши таинства, скрытые сенью веков? Нет, уверяю вас, смертным простым Неведом смысл непонятных им слов. Те, кому не являлись виденья, Никогда не поймут язык знаменья, Хоть отчётливо слышат его. Однако даже тот, кто бредит в приступе безумья, Кто обнажает сердце и не таит паденья своего, Все ж оставляет в себе тайну, добрую иль злую; Фантомы не скрывают ничего: Нас плоти нагота зардеться заставляет, Но кости наготу свою бесстыдно обнажают Не нужен саван им; скелет бесполый отвергает и его. "Отъявленный злодей в жестокости своей С тобою не сравнится, ведь. Господи, он род свой От тебя, создателя всего греха и горя, ужасного, Неумолимого тирана начинает, и в том готов поклясться я. Хоть столько храмов в честь воздвигнуты твою, Не всем могущество твоё являлось. Кто смог снести б такой позор, Создав таких людей в подобном мире? Ужель какая Сущность, будь то Дьявол или Бог, Могла бы править столь зловеще, глупо и безумно, Производя на свет людей, когда бы надо воздержаться! Как мельница вращается наш мир, И мелет смерть и жизнь, здоровье и недуг; Нет цели у него, как нет ни разума, ни сердца или волн. Пока река Пространства и Времён неспешно катит в море своё полноводье, Должна вращаться слепо мельница, забыв покой; Должны стираться жернова, но кто про это знает? И человек понять бы мог, не будь туманным его взор, Что прихоти его вращенье жерновов не следует; И, более того, к нему они глухи и безразличны. Ужели, как он говорит, к нему немилостив столь рок? Он мелет горсть ему неспешных лет дыханья слабого И перемалывает снова в прах забытья и смерти. Так что ж они за люди, если на уме у них смертельный рок? С живых как будто уст струится смерти пыль, Гробницы обиталищем своим они избрали И вздохи вечности с дыханьем смертным их слетают. И рвут они чудесную вуаль ошибок жизненных, Дабы проникнуть в пустоту, где тьма и древний ужас, Где веры и надежд лампады угасают. У них есть мудрость, но сами они не мудры, У них есть добродетель, но добрые дела они вершить не в силах (Мы знаем, что у дураков есть собственный свой Рай, А у злодеев — надлежащий Ад); У них есть сила, но судьба всё ж их сильнее, Терпенье есть, но время побеждает и его, В достатке доблесть, но над ней смеётся жизнь. Рациональней нет их, но безумны всё ж они; Безумье внешнее они сдержать не в силах, Есть здравый смысл в рассудке их, Но не имеет силы он, холодный, отстранённый; Безумье видит; и не менее ясно Предвиденье грядущей катастрофы; отказываясь верить, Он обмануть пытается себя, но тщетно. Из них иные высоки по положению, богатству, власти Других все признают за гений или значимость; иные же Бедны и злобны, плодят детей и ёжатся от страха, Не принимая помощь, однако ж принимая все невзгоды На сердце, тело и на душу; оставляя для других Все жизненные блага; но тех и этих связали узы братства, Печальных самых и самых измождённых людей на свете. Вино Горечи предлагается посвящаемому
Часы и дни ложатся тяжким грузом на него, Груз месяцев почти не вынести ему; И часто в затаившейся душе он молится, Чтобы забывшись, провести всё это время И пробудиться в долгожданный благодатный день И от него урвать свой куш, сокровищ свою долю, Чтобы затем проспать другой сезон забот. И вот, в конце концов, я истину несу, Свидетель ей всяк мёртвый и живой, — Возрадуйтесь же, ибо нет ни бога, как и чёрта С обожествлённым именем, что создал и пытает нас; И если суждены мытарства нам, то вовсе не за тем, Чтоб чью-то желчь утихомирить. Склоняемся мы пред законами вселенной, В которых человеку нет отдельных разъяснений, Что есть жестокость, доброта, любовь и ненависть; Ведь если жабы и шакалы отвратительны на вид, А тиграм свойственна краса и сила, Что это — благосклонность иль судьбы немилость? Живёт в борьбе всяк сущность, что ни день, В бесчисленных преображениях ведёт войну, Бесчисленными нитями сплетённая со всем, что есть; И если в день какой родится кто-то на земле, Все времена и силы к этому имеют отношенье. И весь наш мир не в состояньи что-либо изменить иль помешать; Я во вселенной всей намёка даже не нашёл Добра и зла, благословенья иль проклятья, Лишь Высшую Необходимость я открыл И бесконечность Таинства безбрежного во тьме, Что даже искрой слабою не осветится Для нас, теней из сна, мелькнувших и пропавших. О, Братья, сколь печальна наша жизнь! Лишь несколько коротких лет должны нам предоставить облегченье. Снести ль нам эти годы затруднённого дыханья? И если вы не в силах наполнить чашу вашей жалкой жизни, Закончить в миг любой её вольны вы Без страха, что проснётесь после смерти. Сколь царственна ночами бесконечными Луна! Как звёзды блещут и мерцают, кружась в своём Вселенском хороводе светил небесных На небосклоне, безразличном словно сталь, И люди с завистью и вожделеньем наблюдают Вселенский марш и зарева из злата, Наивно полагая, что небеса их вторят чувствам. |
