– Только ты не бойся, – обратился ко мне Начальник отряда. – Это Шарка. Она к тебе быстро привыкнет.
Я переспросил его о ком идет речь, и он торопливо пояснил:
– Собака, собака.
Настороженный грозным лаем, я не подивился столь странной кличке собаки и уже разгадку имени узнал довольно позже. Раздвинув ломкие от холода кусты, мы уперлись в бетонный угол парковой ограды и, обогнув его, вышли к двустворчатым воротам, сваренным из металлических труб, окрашенных в зеленный цвет. В этот момент за каменным забором громко загремела цепь, и лай, злой и решительный, неожиданно вырвался из-под ворот, заставив меня в испуге отскочить.
– Ну-ка, фу! Своих не узнаешь?! – крикнул куда-то за ворота Начальник отряда. Потом, почему-то повернувшись ко мне, добавил ласкательным тоном: – Хо-ро-о-шая собака.
Мы вошли на территорию парка через калитку, находившуюся справа от ворот, вплотную с низким домиком пропускного пункта. Хотя лай стих на недоброе рычание, я все-таки подождал, пока в дверь здания не вошел Начальник отряда, и затем поспешил туда сам, прыгая через ступеньки и стараясь не оглядываться на громыхание цепи.
Зайдя в помещение сторожки, непосредственное руководство вначале представила меня молодому человеку, в тот момент там находившемуся. Это был мой дневной Сменщик. Уже при первой встрече он не внушил мне никаких добрых чувств. Невысокого роста, светловолосый, он не обладал никакой гендерной выразительностью. Ни полный, ни худой, ни крепкий, ни хилый. В общем, никакой. Но единственной отличительной особенностью Сменщика были глаза. Абсолютно бесцветные, они могли принимать любой оттенок в зависимости от времени суток, погоды и преобладающей цветовой гаммы окружающих предметов. В ранний вечер нашего знакомства было хмуро, и его глаза томились густым серым отливом. А утром другого дня, когда он пришел меня сменять, в лучах восходящего солнца глаза уже имели странный оранжевый цвет. Непостоянство цвета могло придавать его взгляду непередаваемую гипнотическую силу, но он никогда не встречался с собеседником глазами, и это лишало столь необычную силу смысла существования, а значит и ставило под вопрос само ее существование. При разговоре он смотрел в твою сторону через плечо вниз, вроде бы на твои ноги, но несколько дальше, и правый уголок его рта кривился в ироничной улыбке. За время нашего знакомства Сменщик только два раза посмотрел мне в глаза. Когда нас представил друг другу Начальник отряда, он сделал это первый раз. Однако тут же отвернулся, вместо приветствия кивнув головой, пересел из-за стола на отдельный стул и продолжил чтение какой-то толстой и на вид скучной книги. Тем временем Начальник приступил к инструктажу.
Со школьной скамьи я испытывал внутреннее неприятие всякого рода формальностей и слыл убежденным артмейкером, видевшим в любой инструкции только ограничение своей внутренней свободы. Я знал, что неплохо разлиновываю мир непрофессиональными звуками и красками, и считал это достаточным для упорядочивания своей жизни среди людей. Поэтому я не вслушивался в слова Начальника отряда, но постоянно кивал головой в знак уяснения всех правил работы. Любое пренебрежение чревато неприятностями, и я это твёрдо осознал спустя два месяца с небольшим.
Пока Начальник отряда, методично постукивая пальцем по столу, заунывно зачитывал параграфы инструкции, я рассматривал комнату, подчиняясь одному любопытству. Я ещё плохо принимал упрощенную реальность, с которой пришлось столкнуться по необходимости. Но чем больше действительность, от которой я так старательно прятался несколько месяцев, меня раздражала своей глумливой реальностью, тем настойчивее мое внимание порабощали окружавшие меня предметы, совращая разум быстрой усталостью и следующей за ней скукой, и тем яснее меня тянуло домой к влажной нежности лёлиного тела. Помещение, где мы сидели, было размером немного больше кухни Хрущева. При входе справа на стене висел ящик с ключами, которые сдавались сторожу на хранение. Из мебели находились стулья, расставленные по разным углам комнаты, топчан, длиной от стены до стены, и стол, со стопкой рабочих журналов и допотопным черным телефоном на нем. Самым примечательным были два широких окна с громоздкими деревянными рамами. То, что находилось через комнату от входной двери, нависало тяжестью своих стекол над топчаном, и открывало вид на парковую стоянку. Второе выходило на выездную площадку, и окна располагались так, что сидя за столом, сторож мог знать все, что происходит в парке и перед воротами. Уже вечерело, размывались очертания некоторых предметов, но я вдруг отчетливо разглядел два черных живых глаза косматого вислоухого существа, с интересом и любопытством наблюдавшего за тем, что происходило здесь в комнате. Более странно сотворенной собаки мне никогда не приходилось видеть. Разум уже оскверненный скукой был разбужен удивлением от неопределенности ее форм – разглядывая ее через стекло, мне было трудно составить хоть какое-то описание.
– Это главное. Это самое главное! Понятно? – отвлек меня от моих наблюдений голос Начальника отряда, и я, соглашаясь, кивнул головой. В ответ, однако, я всё-таки поинтересовался о том, нужно ли мне спрашивать пропуск у входящих, на что тут же услышал:
– Повторю, общее правило одно: всех впускать, никого не выпускать. Распишись.
На этом мой инструктаж был закончен. Я решил на всякий случай уточнить, как меня признает собака.
– Шарка – хорошая собака, – успокоил меня Начальник отряда, и через минуту мы остались наедине со Сменщиком.
До окончания его работы оставалось четверть часа, и он терпеливо дочитывал главу своей объемной книги. Я предложил ему идти домой, но тот отказался. С другим человеком это могло оказаться темой для разговора, но Сменщик на все мои вопросы отвечал только молчаливым пожиманием плечами. Я заговорил о каузальной конгруэнтности едкого православия раннего Достоевского и кафедр добродетели Заратустры, судя по невзрачному виду собеседника, что ему это будет интересно. Но он, никак не реагируя, продолжал чтение. Уже теряясь, я упомянул референдум и мягко намекнул на глупость случившегося. Тогда Сменщик ответил одной фразой, не вязавшейся с его внешним обликом:
– Умный человек везде проживет.
Позже я узнал, что он учился на вечернем отделении юридического факультета, и ему не было никакого резона покидать рабочее место раньше отведенного срока, так как заехать домой времени не оставалось. Он работал с восьми до восемнадцати и только в будни. Ночные сторожа несли смены две через две, по выходным дням заступая на суточное дежурство с утра до утра. Сменщик попал на эту работу вопреки существовавшим до того правилам. Он был слаб здоровьем и маялся язвой желудка, не служил в армии и, соответственно, не мог служить в милиции. Но ему требовался стаж работы в министерстве внутренних дел, и его отец, руководивший районной милицией, нашел нужный язык с Начальником отряда. Если до этого сторожа сменялись через каждые двенадцать часов, то с приходом Сменщика была введена должность дневного сторожа. Я все это узнал от сторонних людей, подтвердив для себя справедливость мнение, что лучшим источником информации является сплетня.
Первая беседа между мной и Сменщиком прекратилась, по существу так и не начавшись. Судьба отложила наши разговоры до конца января следующего года. В тот момент, вероятно, мы оба оценили свое отношение к собеседнику, определив лучшим исходом молчание в присутствии друг друга. Лично я, окрестив про себя Сменщика обидным матерным прозвищем, счел более интересным смотреть в окно, чем думать о нем. Тогда мне пришлось снова вспомнить о собаке. Я разглядел в углу железобетонного забора конуру, сколоченную из обычных ящиков и покрытую сверху рубероидом. Цепь, на которую сажалась собака, крепилась к металлическому кольцу, торчавшему из плиты парковой ограды. За бетонной стеной нависала темная зыбкая тень деревьев, прятавших парк от любопытных взоров готовившегося ко сну города. На Украине ночь опускается на землю тихо и незаметно. Я опомниться не успел, как липкая непроглядная акварель растворилась в ноябрьском воздухе. Уже трудно было наблюдать за собакой, однако, можно было догадаться, что интерес ее к происходящему в сторожке не уменьшился. Она вытягивала морду и, как будто, привставала на задние лапы, возбужденная своим любопытством. Собака отвлекала свой взгляд от окна только на короткие секунды, достаточные, чтобы, доверительно кивая головой, проводить взглядом человека, покидавшего парк. Её не ослабевавшее любопытство воскресило мои сомнения о мире наших хотя бы последующих взаимоотношений.
