- Это тебе, дураку, в исполком идти надо! Ты мужик или кто? Тютя!
- А меня моя жилплощадь удовлетворяет! — заносчиво отвечал Егор Петрович.
- Тебе, пьянице, и в хлеву хорошо будет! — заводилась Зинаида. — А я вот пойду! Я все скажу про этого деятеля культурного фронта! В ресторане он себе окопы вырыл! Люба, ты чего молчишь? — второй раз обращалась к ней уже разъяренная Зинаида.
- Да идите вы все! Надоело! — в сердцах махала рукой Люба и уходила к себе.
- Ну да, у тебя другая политика! — ехидничала вслед Зинаида и косилась на Степана Егорыча, который по своему обыкновению сидел у окна на стуле и курил.
Такие перебранки по поводу комнаты Розы Абрамовны случались раз или два в месяц, потом как-то все забывалось. И конечно же, Зинаида никуда не ходила и ничего не требовала — ее хватало только на скандальные протесты и возмущения на кухне. Такой уж характер: главное — накричаться, навозмущаться, отвести душу — и опять можно жить так же, как жил прежде.
Но один человек ни в одном скандале, связанном с комнатой Розы Абрамовны, не участвовал — это бухгалтер Семен Григорьевич. Комната у него была самая маленькая и вроде его вполне устраивала, потому что, придя с работы, он скрывался в ней и почти не выходил.
Но вот однажды вечером, когда Сергей Андреич собирался отправиться на кухню писать роман и ждал, когда последний обитатель квартиры уйдет с кухни, в комнату к нему постучали, и на ответ «да-да!» вошел Семен Григорьевич. Сергей Андреич был удивлен не меньше, чем если бы к нему явился собственной персоной сам министр здравоохранения.
- Вы позволите? — кашлянув на пороге, спросил Семен Григорьевич.
- Конечно, Семен Григорьевич, заходите, присаживайтесь. — Сергей Андреич отодвинул от стола стул, предлагая гостю сесть.
Люся тоже смотрела на бухгалтера изумленными глазами, спросила:
- Может, чаю?
- Нет, нет, не беспокойтесь, я чай у себя пил.
Да и время для чаев позднее. — Семен Григорьевич сухо улыбнулся, присаживаясь на стул. — А я питаюсь по часам — язва, знаете ли, мучает.
- У вас язва? — удивился Сергей Андреевич. — А я, ваш сосед, и не знал.
- А чего людей по пустякам тревожить? Каждый, знаете ли, сам должен справляться со своими трудностями и не досаждать другим. — Семен Григорьевич достал большой клетчатый платок и трубно высморкался.
- И давно вас язва мучает? Простите, что интересуюсь, но я врач все-таки, чисто профессиональный интерес.
- С фронта…
- Вы воевали? — опять удивился Сергей Андреич и подумал о том, что до чего же мало они знают о человеке, с которым не один год живут бок о бок.
- Воевал, знаете ли... — вздохнул Семен Григорьевич. — Вас интересует, где воевал? Да я в Ленинграде был, на Ленинградском фронте, почти всю блокаду… н-да-а... трудное было время, — раздумчиво проговорил Семен Григорьевич. — Да оно для всех было трудное, так что уж тут жаловаться... Вот вы роман пишете, это очень интересно. А у меня всяких разных историй... множество правдивых историй в памяти сидит. Мог бы рассказать при случае. Может, пригодится?
- С удовольствием послушаю. — Сергей Андреич смотрел на седой, коротко стриженный ежик, на сухое, со впалыми щеками лицо Семена Григорьевича и не уставал поражаться. — А семья ваша, Семен Григорьевич?
- Умерли все... в Ленинграде, от голода умерли.
Жена, мать, трое детей, — спокойно, без всяких эмоций сообщил Семен Григорьевич. — Я-то сам и не видел.
Приехал с фронта на побывку, ну паек им привез, а они все мертвые, н-да-а... — Семен Григорьевич задумался, добавил с тем же спокойствием: — А не было меня два месяца — бои начались, не мог вырваться... Дети с матерью в кровати лежали, а мама в другой комнате. Хоронить было трудно, вот беда. На санках возил по очереди... — и он опять замолчал, глядя в одну точку.
У Люси задрожали губы, она умоляюще посмотрела на Сергея Андреевича, упрашивая его прекратить расспросы.
- Да, так я зачем к вам пришел, Сергей Андреич, — оживился Семен Григорьевич. — Я по поводу комнаты покойной Розы Абрамовны. Я думаю, справедливо будет этот вопрос решить следующим образом. Я перееду в комнату покойной Розы Абрамовны, а мою бывшую комнату передадут вам, то есть вашей семье. Ведь вам, насколько я понимаю, кабинет нужен для работы над романом, не так ли?
- Ну... вообще-то... — ошарашенно пробормотал Сергей Андреич. — Нужен, конечно... но я нисколько не претендую…
- Сережа... — умоляюще перебила его Люся, и было непонятно, почему она его перебила, что еще хотела сказать. Люся замолчала.
- А что, Люсенька? Нужен мне кабинет? Конечно, нужен. Но я не хочу ущемлять ничьих интересов, Семен Григорьевич, вы меня понимаете? На эту комнату много претендентов. Тут такая война идет, не приведи господи, — и Сергей Андреич выразительно махнул рукой.
- Я знаю, Сергей Андреич, больше всех на эту комнату претендует Игорь Васильевич, — кивнул Семен Григорьевич. — Но он этой комнаты не получит.
- Почему? — искренне удивился Сергей Андреич. — Одному богу ведомо, сколько он затратил сил, сколько порогов обивал. Говорят, даже у третьего секретаря горкома на приеме был…
- Давайте, уважаемый Сергей Андреич, про Бога говорить не будем, потому что его вовсе нет, — ровным голосом отвечал Семен Григорьевич. — А что касается…
- Как это? Ну, знаете, Семен Григорьевич... — Сергей Андреич покрутил в воздухе рукой, — так безапелляционно заявлять. Даже самые заядлые материалисты допускают возможность…
- Его нет... то есть Бога, — так же спокойно и тихо перебил Семен Григорьевич, и была в этом спокойствии какая-то леденящая уверенная сила. — После того, что я видел в блокадном Ленинграде, знаете ли, уважаемый Сергей Андреич, я это осознал бесповоротно... Когда, знаете ли, матери убивали одного ребенка и давали его есть другому, чтобы спасти ему жизнь, и ели сами — это, знаете ли... Какой Бог? О чем вы? — Семен Григорьевич провел ладонью по седому, коротко стриженному ежику на манер Керенского и продолжал: — А что касается третьего секретаря горкома партии, то Игорь Васильевич у него не был и быть не мог. Я это знаю точно.
- Откуда, если не секрет?
- Я его знаю лично... еще с фронта... Так уж случилось, что в январе сорок третьего нас вывезли, пятерых офицеров, по льду Ладоги. Была такая «Дорога жизни», если знаете. Мы уже совсем на ладан дышали.
Привезли в деревню. Врач нас осмотрел и сказал: «Ничего не есть, по стакану воды в день и вот по кусочку хлебной кашицы». Трое офицеров не поверили, побрели в деревню и наелись там всего — курицу, хлеба, молока напились и к вечеру умерли. А мы с Николаем Афанасьевичем приказ врача выполнили, и вот, как видите, сижу перед вами живой. Правда, две трети желудка вырезали, — Семен Григорьевич позволил себе чуть улыбнуться.
- Сколько же вам довелось пережить... — тихо проговорил Сергей Андреич, покачав головой и с сочувствием глядя на бухгалтера.
- Не больше, чем другим, — опять-таки без всякого выражения, словно робот, ответил Семен Григорьевич. — Так вот Николай Афанасьевич, о котором я упомянул, нынче и является третьим секретарем горкома. И я с ним на днях разговаривал. Мы, знаете ли, видимся иногда, войну все вспоминаем... Я никогда его ни о чем не просил, да мне ничего и не нужно.
Но вот об этой комнате я в разговоре упомянул, и Николай Афанасьевич весьма твердо (а он, должен вам сказать, человек слова) обещал мне посодействовать в получении ордера на эту комнату. Я ему и про вас сказал, то есть про ваше жилищное положение…
Простите, Люся... — Он повернулся к жене Сергея Андреича. — Простите за нетактичный вопрос, вы ведь беременны, не так ли?
- Д-да... — заикнувшись, ответила Люся. — Третий месяц пошел.
- Еще раз простите, но я Николаю Афанасьевичу и об этом упомянул.
- Н-да-а... — промычал вконец озадаченный Сергей Андреич. — Поставили вы нас, Семен Григорьевич, в положение... как снег на голову…
- Ни в какое положение я вас не ставил, — сухо возразил Семен Григорьевич. — Вам нужно только ответить, нужна ли вам моя комнатенка. Она, правду сказать, неказистая, всего шесть метров, но для кабинета очень может сгодиться. К тому же она с вами рядом через стенку, что тоже очень удобно.
