Баба ринулась было обратно в лес, но растерянно остановилась… Пока бежала на плач ребёнка, не заметила, что почти стемнело. Вон и в деревне уже видно тусклый свет в окнах и дым давно валит из труб. Она обреченно села на землю и горько зарыдала.
Назад, в лес, пути нет. Солнце вот-вот скроется за горизонтом: и дитё не найдёт, и сама пропадёт. Вперед, в дом мужа, ноги не несли… За то, что потеряла в лесу первенца, да и корзину с ягодами, её жаловать не будут. Трёпку зададут не малую.
Но не трёпка её пугала больше всего, а то, что от лесу, в котором ребёнок остался отойти придётся и ждать покуда солнце не взойдёт. Горькие слезы текли по щекам, сердце сжималось от горя и тоски, руки беспорядочно рвали волосы из-под сбившегося с головы платка.
Солнце село, стало совсем темно. В деревне забрехали псы. Сидеть больше не было смысла. С трудом поднявшись на ноги Палаша побрела в крайнюю избу, где её уже давно заждались домочадцы. Их обеспокоенные крики доносились даже до сюда.
В избу нырнула со стороны сарая и прошмыгнув мимо матушки, едва успевшей открыть рот для вопроса, быстро юркнула в бабский угол. Здесь разгневанные муж и батюшка не достанут. Теперь если только матушка за косы оттаскает. Матушка – сердешная, знает каково дитя лишиться. У самой Мара троих прибрала.
Весть о том, что Палашка вернулась из лесу без ребёнка быстро разнеслась по дому. Бабы заохали, мужики же начали костерить непутёвую на все лады в бессильной злобе, что не могут достать из бабского угла. Матушка, спасибо, за косы не вытащила к ним, но побранить, побранила. За тем и оставила невестку горевать в полном одиночестве.
Домашние пошумели и угомонились, разбредясь по своим углам на ночь, а Палашка так и осталась в бабском угла среди утвари. Одна в своём горе.
Сердце ныло в груди, или это переполненная грудь ныла в ожидании дитя, или то и другое. Паланья прикоснулась к затвердевшей груди и тут же по животу потекло ничем не сдерживаемое молоко. Жалко. Добро пропадает… Она взяла крынку и начала сцеживать в неё драгоценную жидкость. Мерный процесс немного успокоил, белое молоко с тихим шуршанием пенясь потихоньку наполняло глиняный кувшинчик. А ведь должно было достаться ребёнку. Слезы снова подступили к глазам. Нельзя плакать – молоко горчить будет. Пусть не Демиду, соседским деткам отдаст. Опустошив обе груди, Паланья отложила крынку в сторону, накрыла её чистой тряпицей и, опустив голову на сложенные на столе руки, дала волю слезам. Да так и уснула.
*****
Ночь выдалась бессонная, богатая на впечатления и новые эмоции.
Йеге, как и любой бабе, было жалко каждого детёныша: будь то рысёнок, волчонок, бельчонок. Она была готова приложить все усилия чтобы выходить и спасти мальца, а то и найти ему приёмную семью.
А тут не лосёнок, и даже не медвежонок. Человеческий ребенок истошно орал в коробе, размахивая маленькими кулачонками и что-то требуя от неразумной ведуньи. И это озадачило ни разу не имевшую дела с младенцами Йегу – она стояла и рассеяно смотрела на орущего бузуна. Тут на выручку пришёл Иван, старший ребёнок в большой семье, он успел побыть нянькой для младших пока сёстры не подросли.
Иван достал мальчугана из короба и велел Йеге принести чистой холстины, сухого мха и ушат теплой воды. Когда ведунья вернулась, он уже развернул тряпицы, в которые был завёрнут малыш. Запах стоял… Ух! Йега быстро вернулась к полке со снадобьями и добавила в воду отвара ромашки.
Воин передал ей перепачканного и не перестающего орать малыша:
– Давай ты, а я пока пеленало подготовлю.
Каждая ведунья, получая от Мары дар долголетия, отдает той самое ценное, что есть у женщины – возможность продолжать жизнь, возможность иметь детей. И, с учетом образа жизни лесной хранительницы, не каждой ведьме доведется держать в руках младенца. Вот и Йега испытывала почти благоговейный трепет от того, что ей предстоит взять ребёнка. Она аккуратно взяла малыша двумя руками и опустила в теплую воду. Мальчик блаженно затих и лишь слегка покряхтывал от удовольствия, пока его купали и намывали. Но стоило достать его из воды, как бузун снова начал протестовать. Иван ловко подхватил малыша вытер холстиной и завернул в другую, подложив под гузок кусок с завернутым мхом. Ведунья тем временем подготовила удобную корзину.
– Он есть хочет, – пояснил мужчина, укладывая сопротивляющегося малыша в корзину, – можно теплого молока с вечерней кашей развести пожиже. Должен осилить.
Пока Йега укачивала малыша, Иван подготовил ему жидкую кашицу и рожок. Карапуз припал к рожку и, попёрхиваясь и давясь, жадно выпил первую порцию. Вторую он пил уже спокойнее, и, так и не доев, уснул с рожком по рту.
Ведунья сидела с корзиной на коленях и жадно впитывала каждое движение малыша. Вот он нахмурил бровки, причмокнул во сне пухлыми губками. Вот вздрогнули пушистые реснички, маленькие пальчики раскрылись и снова сжались в кулачок.
Ей хотелось укрыть его от всех бед и невзгод мира. Жаль нельзя создать вечный защитный кокон: кратковременное-то колдовство забирает много сил… Йега сняла с шеи ладинец и вложила его в раскрытую ладошку. Маленькие пальчики тут же сомкнулись на деревянном кружочке. Она себе новый оберег зачарует, с лешим и водяным. А уж если Иван свои силы приложит – то и на звезду Инглии можно замахнуться. А человеку ладинец поможет: ни в воде, ни в лесу не пропадёт – зверь на него не нападёт, навка не позарится. Жаль, что от злобы, да зависти людской уберечь не сможет. Но, дай боги, у малыша всё будет хорошо.
– Пусть жизнь твоя ладно сложится…
До рассвета осталось совсем чуть-чуть, и пора было отдавать малыша Алесию, беспокойно топтавшемуся под окном. Но так не хотелось…
*****
Палашка встрепенулась с первыми петухами. В доме ещё темно, ставни закрыты – значит все ещё спят, утомлённые переживаниями вчерашнего вечера.
Распрямив затёкшее тело, она аккуратно встала, стараясь ничего не задеть из хозяйственной утвари бабского угла. Сарафан и рубаха были ещё влажными от протекшего ночью молока. Мышкой проскользнув до сеней, Паланья скинула с себя влажную одежду и схватила первое попавшее под руку рубище, висевшее на стене. Подпоясав веревкой широкое не по размеру одеяние, скорее всего мужнино или батюшкино, она опять сараем вышла во двор.
Рассвет уже окрасил край неба своим розовым цветом, но небо, чуть голубое на горизонте, было всё ещё густо синим над головой.
Поглядев на синеющую вдали полосу леса, баба сунула ноги в первые попавшиеся лапти и быстро-быстро посеменила к лесу, пока не проснулись домочадцы.
*****
Алесий терпеливо ждал под слюдяным окном избы – человеческое жилище было чуждо его природе. В избе, даже у Йеги, он чувствовал себя совсем не уютно. Но беспокойство за найденыша не давало ему далеко отойти. Он знал, что Йега ничего плохого не сделает младенцу. Да и Иван тоже тут. Но какая-то непонятная тоска, как невидимые путы, не давала ему уйти, хотя бы до рассвета. Вот он и ждал. Ждал, когда придёт его черёд.
До рассвета осталось совсем немного, когда на пороге избы появилась озабоченная Йега с коробом в руках:
– Неси, мы её приведём.
Леший коротко кивнул и бережно забрав короб с необычной кладью, направился в сторону давешней поляны. Он мог дойти до любого места в лесу очень быстро. Все тропинки, ложбинки, тайные пути ему ведомы в этом лесу. Но ноги понесли по окольной дороге. Короб Алесий держал перед собой и то и дело смотрел на маленького человечка внутри.
Милый, как и все малыши, он в то же время был гораздо более беззащитным и намного сильнее нуждался в матери, чем все остальные звериные детёныши. Вон, даже Йега не стала его оставлять у себя, ходя и с трудом отдавала короб. А лешему и подавно не вырастить человечка. Человеку нужен теплый дом и теплая пища. А для дома и пищи нужен огонь – то, чего все лесные жители, в том числе и леший, боялись больше всего на свете.
Тут Алесий приметил деревянный кругляшок в маленьком кулачке. Оберег хранительницы. Значит ведьма не оставила малыша без защиты, даже свой отдала… Леший коснулся сучковатым пальцем к торчащему из ладошки оберегу, в месте касания появился зелёный огонёк.
