В основе произведения лежат реальные события, произошедшие аномально жарким летом 1936 года в посёлке лесозаготовителей Курша-2, построенном в глухих Мещёрских лесах к северо-востоку от города Рязани.

Справочно: 3 августа 1936 года рабочий посёлок Курша-2 был полностью уничтожен крупным лесным пожаром. Погибло практически всё население посёлка – более 1000 человек.

Страшнее равнодушия, может быть только забвение…

..................................................................................................

Примечание автора

29 июля 1936 г.

Рельсы узкоколейки[1] о́жили, загудели едва уловимым характерным звуком, и из-за поворота лесного массива показался чёрный паровоз, лениво тащивший за собой пару пассажирских вагонов со сцепкой пустых платформ[2]. Полуденное солнце нещадно палило, и стройные сосны, образующие коричнево-зелёный коридор вдоль железной дороги, не могли скрыть под своей тенью вторгшегося в их мир чужака. Казалось, что это вовсе не поезд, а мираж – настолько его контуры были расплывчаты в потоке раскалённого воздуха, исходившего от нагретого металлического корпуса. И только столб серого дыма, вырывавшийся из трубы локомотива и оставлявший за собой реальный шлейф, делал кажущийся мираж явлением материальным.

Это лето выдалось на редкость жарким и засушливым. Зной стоял невообразимый! Третий месяц кряду земля не видела дождей. Обмелели водоемы и реки; усохли травы в лугах; опустилась, пожухла листва на деревьях; даже небо – и то выблекло! Днём не только люди, но также звери и птицы стремились укрыться в спасительной тени, всё живое как будто умирало, или впадало в летаргический сон. И лишь назойливые слепни в поисках добычи нарушали воцарившуюся тишину своим противным жужжанием, не сулившим ничего хорошего. Иной раз под вечер можно было услышать раскаты грома, но на этом всё и заканчивалось – небесная канцелярия не спешила радовать жителей Рязанщины спасительным дождём.

– Нет, нет больше моих сил! – с распаренным как после бани лицом, переключил на себя внимание машиниста молодой паренёк лет семнадцати-восемнадцати. Его посоловелые глаза уже не изучали с прежней увлечённостью многочисленные приборы и механизмы управления паровозом, – теперь они бесцельно смотрели куда-то в одну точку перед собой.

– Да… Жарковато… – осипшим голосом отозвался пожилой машинист. – Не припомню на своём веку подобного…

– Бросить бы всё, да на речку! Такую, как наша, но только чтоб водица прозрачная-прозрачная, словно хрусталь. И ледяная! Как полагаете, дядь Вань?.. – оживился паренёк подобно маленькому ребёнку, получившему одобрение взрослого.

– Полагаю я, что голова твоя не тем, чем требуется занята! Тебе, Колька, учиться надо. Ещё многому учиться… Вот и давай, перенимай опыт, так сказать! – на сей раз строгим, наставническим тоном произнёс Иван Фомич.

– Гори оно всё огнём! Вторую неделю подряд без продыху по такой жаре! Так и вся жизнь молодая пройдёт, а я уже и не помню, когда последний раз Катьку видел.

– Вообразите себе – обработался, сударь! – усмехнулся машинист. – Вот скоро в Куршу прибудем, мужики лес начнут грузить, тогда и посмотришь у кого работа не сахар. Так что считай, тебе повезло!

– Да я не о том, дядь Вань… – что сказать дальше Колька не знал, ведь в душе он прекрасно понимал, что дядя Ваня был прав – из родного села не только все без исключения мальчишки, но и многие взрослые мужчины ему завидовали. Да и девчата с тех пор, как он стал работать на железной дороге, не давали прохода. Большинство его товарищей дни напролёт гнули спины на колхозном поле. А он – без пяти минут помощник машиниста! Некоторые сельчане даже стали называть его уважительно Николай, а соседка баба Настя – Николай Харитонович! Отчего Кольку распирало чувство гордости и собственной значимости.

– Решительно, в Куршу приедем…

– Прибудем. – перебив ученика, поправил опытный машинист.

– Вот и я говорю, в Куршу прибудем – так первым делом на пруд, – освежиться! – стараясь держать фасон[3], продолжил Колька, следом поднял козырёк фуражки и вытер ладонью пот с лица.

– Освежишься… – задумчиво произнёс Иван Фомич и тут же, спохватившись, уже как можно серьёзнее, добавил: «А вообще, начальству оно видней: нам приказано – мы исполняем! Тут хочешь, не хочешь, наше дело маленькое. Вот план выполним, тогда и будем отдыхать».

Колька сделал вид, что слушает скучную речь машиниста, а сам уже рисовал в воображении, как завтра он, наконец-то, увидит Катьку… Как преподнесёт ей сюрприз в виде жестяной коробочки дефицитных леденцов «Монпансье»… Катька непременно состроит огромные от удивления глазки, потом по обыкновению хитро их прищурит и скромно поцелует его в щёку. Вдохнув полной грудью и расправив худощавые плечи, Николай Харитонович всё глубже и глубже погружался в мечту о предстоящей встрече…

…А за окном величественно проплывали корабельные сосны[4] с зарослями дикой ежевики и деревцами крушины, именуемой в народе «волчья ягода».

Приближаясь к станции, паровоз подал резкий протяжный гудок и застонал колёсами… Первым из него выскочил Колька. Оглядевшись по сторонам, он демонстративно за козырёк натянул пониже фуражку железнодорожника и важной походкой направился в сторону маленького пруда на краю посёлка, при этом поздоровался с кем-то на ходу, кивнув головой с широко посаженными глазами и курносым носом. Измученные дорогой немногочисленные пассажиры с разномастными корзинами, одинаковыми как под копирку чемоданами и перекинутыми за спину, разбухшими от внутреннего содержимого, мешками, спешили покинуть душные вагоны.

– Вот молодёжь пошла! – ворча себе под нос, Иван Фомич спускался по крутой металлической лестнице, крепко удерживаясь за поручень. – Всё бы им отдыхать да ничего не делать. – обращаясь неизвестно к кому, уже громче произнёс он.

Носок стоптанного кирзового сапога коснулся земли. Отойдя от паровоза на несколько шагов, машинист остановился и стал разминать затёкшую поясницу. Воздух был пронизан целым букетом разных запахов: тяжёлый запах железной дороги и раскалённого пыльного локомотива перемешивался с ароматом хвойного леса, вот подул ветерок – и повеяло скошенными травами, тут же чувствовалось присутствие расположенной неподалёку от станции конюшни. Само же здание станции представляло собой деревянное строение (по виду – небольшой домик) совсем рядом с железной дорогой, из треугольной крыши которого торчала печная труба, а над козырьком висела белая табличка с выведенной чёрной краской надписью «Курша-2»[5].

Дверь домика со скрипом открылась, оттуда вышла женщина среднего возраста и стремительно направилась к только что прибывшему поезду. Несмотря на изнуряющую жару, поверх белой блузки на ней был надет строгого покроя приталенный синий пиджак, и такого цвета юбка длины ниже колен.

– Уже заждались вас! – с ходу бросила женщина в синем пиджаке.

– Лидия Петровна, так мы это… – попытался оправдаться пожилой машинист, но растерялся с ответом. Несмотря на то, что Лидия Петровна годилась ему в дочери, он старался держаться от неё подальше и при всяком удобном случае обходил стороной.

Лидия Петровна имела должность диспетчера станции, одновременно являясь официальным представителем власти в посёлке, и стояла на хорошем счету у партийного руководства. Она росла старшим ребёнком в многодетной бедной семье, с ранних лет ощутив всю безысходность и трудность крестьянской жизни. Рано выйдя замуж и так же рано овдовев в период гражданской войны, одна воспитывала дочь, а когда та, повзрослев, сочеталась браком, родила первенца и переехала молодой семьёй в большой город, – осталась в полном одиночестве. Всё это только закалило и без того волевой характер русской женщины, поэтому за глаза многие называли её «железной бабой», а в лицо уважительно обращались – Лидия Петровна.