Но в этой невероятной игре судьбы, начавшейся пять лет тому назад, хозяином положения в эту минуту был не рейхсфюрер, всесильный шеф СС и гестапо, министр внутренних дел Третьего рейха и повелитель «Фау-2» и концлагерей. Им был иностранец, не имеющий никакой официальной власти, толстый и добродушный человек: доктор Феликс Керстен.

Семнадцатого марта во время одного из последних сеансов лечения доктор с совершенно естественным видом спросил Гиммлера:

— Что вы скажете, если представитель Всемирного еврейского конгресса приедет согласовать с вами все детали освобождения евреев, которое вы мне обещали?

Гиммлер подскочил на кровати и закричал:

— Да вы с ума сошли! Вы бредите! Гитлер меня расстреляет на месте! Как! Евреи — наши смертельные враги, и вы хотите, чтобы я, второй человек в рейхе, принял их представителей?

Керстен покачал головой:

— Теперь уже не время ни Германии, ни вам рассуждать, кто вам враг, а кто друг. У вас осталась только одна забота: что о вас скажет мир и История. И вот если после всего того, что сделали с евреями в Германии, вы примете одного из их представителей, то об этом скажут: «В Третьем рейхе есть только один по-настоящему умный и храбрый германский руководитель — Генрих Гиммлер».

Рейхсфюрер уже не был так уверен, он сомневался. Он спросил:

— Вы и вправду в это верите?

— Абсолютно, — сказал Керстен.

И Гиммлер принял убежденность доктора как свою собственную. Но он все еще боялся Гитлера — самого безумного из всех безумцев.

— Но как, как я смогу сделать так, чтобы Гитлер об этом не узнал?

Доктор осторожно похлопал по дряблому болезненному животу, который он массировал.

— Я уверен, что вы найдете средство. Ваша власть для этого достаточно велика.

Накануне отъезда Керстена решение было принято. Гиммлер сказал доктору:

— Предупредите Всемирный еврейский конгресс, что я приму их представителя. Я организую все так, что его приезд останется в абсолютной тайне. У него будет пропуск. И клянусь честью, что ни один волосок не упадет с его головы. При одном условии: если с ним будете вы.

Было решено, что встреча состоится в Хартцвальде и при этом будут присутствовать два свидетеля: Брандт и Шелленберг.

И опять Керстен выиграл дело.

Но если задуматься, какое главное чувство вызвала у него эта победа? Поскольку на самом деле причины, которую он приводил Гиммлеру, было недостаточно для того, чтобы объяснить желание требовать этой встречи, почти кощунственной очной ставки между представителем замученного народа и главным мучителем. Не было ли у Керстена скрытой и неосознанной потребности показать себе самому, до каких пределов простирается его власть? А особенно — дать жизнь легенде о покаянии: посланник жертв, почитаемый их палачом?

А Гиммлер? Почему он пошел на отступничество, на такое бесстыдное унижение? Из-за мнения цивилизованного мира? Его личность, статус, будущее? Как мог он предположить, что такая короткая встреча, которая к тому же должна остаться в полной тайне, сможет простить его перед народами и перед Историей? И не будет ли большей правдой, что ему, рожденному для слепого подчинения, всю жизнь отчаянно и органически нуждавшегося в том, чтобы им командовали, теперь, когда у него наконец открылись глаза на неизбежную катастрофу и на ту пропасть, куда скоро скатится его поверженный кумир, понадобился новый хозяин?

Глава тринадцатая. Еврей Мазур

1

Двадцать второго марта 1945 года Керстен прилетел в Стокгольм. В тот же вечер он увиделся с Гюнтером и вкратце изложил все обязательства, взятые на себя Гиммлером: немецкая армия в Норвегии капитулирует; концлагеря, спасенные от взрыва, получили приказ вывешивать белые флаги при подходе союзников.

Министр иностранных дел попросил Керстена повторить, прежде чем поверил окончательно.

— Потрясающе, — пробормотал он наконец.

— Это еще не все, — сказал ему доктор. — У меня есть карт-бланш на то, чтобы привезти в Германию представителя Всемирного еврейского конгресса для встречи с Гиммлером.

Кристиан Гюнтер был человеком хладнокровным и чрезвычайно сдержанным. Но при этих словах он вскочил с кресла.

— Я хорошо расслышал? — воскликнул он. — Как! Гиммлер примет еврея? Который представляет еврейскую организацию? Помилуйте, это же абсурд! С ума сойти! Я прекрасно знаю, что вы творите чудеса, но такое даже вам не под силу!

— Посмотрим, — ответил ему Керстен.

На следующий день он встретился с Хиллелем Шторхом и объявил ему, что пять тысяч евреев скоро освободят, а лагеря, где находятся остальные, не будут уничтожены.

— И наконец, — улыбаясь, закончил Керстен, — у меня для вас сообщение. Гиммлер приглашает вас на чашку кофе.

Лицо Шторха, до этих пор полное благодарности, вдруг окаменело и стало почти враждебным. Он сказал:

— Я был бы вам очень благодарен, если бы вы не шутили на этот счет. Сейчас неподходящее время. Дело, о котором мы с вами говорим, слишком серьезное и болезненное.

— Уверяю вас, я еще никогда не был столь серьезен, — возразил Керстен.

Понадобилось много времени и сил, чтобы убедить Шторха, что это правда. Он полностью поверил только после того, как стал свидетелем нескольких телефонных разговоров Керстена с Гиммлером. Только тогда он решил послать телеграмму в Нью-Йорк, чтобы запросить у Всемирного еврейского конгресса разрешение на поездку к Гиммлеру.

Ему ответили:

— Если вы считаете, что должны это сделать, — делайте.

В последующие дни Керстен много работал то с Гюнтером, то со Шторхом, выверяя последние детали, которые каждый из них хотел согласовать с Гиммлером.

Наконец, в первую неделю апреля Гюнтер сказал Керстену:

— Я прошу вас еще раз съездить в Германию. У нас серьезные осложнения с Кальтенбруннером, он опять затягивает дело. А кроме того, было бы полезно иметь точную информацию о капитуляции немецкой армии в Норвегии.

— Хорошо, — сказал Керстен. — Я воспользуюсь этим путешествием, чтобы привезти Шторха.

Гюнтер замахал на него руками.

— Ну нет, — сказал он, — я все еще не могу в это поверить. Это не укладывается в голове. Если у вас получится, то это будет чудо… Я не знаю… неописуемое чудо.

Двенадцатого апреля Керстену сообщили из Хартцвальде, что Гиммлер ждет его вместе со Шторхом ровно через неделю, 19 апреля.

Хиллель Шторх согласился поехать в этот день. Но за несколько часов до отъезда он позвонил Керстену и изменившимся от огорчения и сожаления голосом сказал, что вынужден остаться. Его семья посчитала поездку в Германию слишком опасной для его жизни — семнадцать человек из числа его родственников уже погибли в концлагерях.

Но Норберт Мазур, шведский гражданин иудейского вероисповедания и представитель Всемирного еврейского конгресса, предложил сесть вместо него в самолет, добавил Шторх.

Керстен позвонил Мазуру, чтобы тот подтвердил, что согласен пойти на риск. Он ответил:

— Так как это может послужить еврейскому народу, нельзя упускать такую возможность, мне кажется.

Керстен немедленно предупредил Гиммлера, что вместо Шторха приедет другой еврейский представитель.

— Неважно, — сказал рейхсфюрер.

— У него нет немецкой визы, — возразил Керстен.

— Это не имеет значения, — сказал Гиммлер. — Я предупрежу свои службы. Ваш спутник, кем бы он ни был, въедет свободно. Но, главное, не обращайтесь в наше посольство. Они сразу сообщат Риббентропу.

Девятнадцатого апреля двое мужчин сели в один из последних самолетов со свастикой. Других пассажиров в салоне не было.

Это было понятно. В окрестностях Берлина уже была слышна русская канонада. В подземном убежище под рейхсканцелярией разъяренный Гитлер метался, как зверь в клетке, изрыгая чудовищные приказы, продиктованные отчаянием, бешенством и безумием.

В самолете оба путешественника хранили молчание — отчасти из-за шума моторов, а отчасти — из-за того, о чем им приходилось думать.