Узкий, заросший бурьяном овражек был обильно усеян окурками, консервными банками и прочим мусором, который иногда выкидывали мои соседи сверху. Своего муравья я уже нигде не увидела. Но вместо него обнаружила целых два одуванчика, пробившихся упрямыми листьями сквозь высоченный бурьян. Ближайший из них был просто огромным, а его толстый стебель обнимала добрая дюжина листьев, каждый сантиметров двадцать в размахе. Опустившись на корточки, я потрогала эти листья — крепкие, набухшие свежей влагой.

И тут меня охватил нечеловеческий голод.

Я бухнулась на колени и вцепилась в одуванчик, собираясь вырвать его, по возможности, с корнем. Но сколько ни тянула за стебель у основания, мне словно кто-то сопротивлялся — так, будто земля решила поиграть со мной в перетягивание каната. Поднатужившись, я дернула изо всех сил — и цветок оторвался подозрительно легко. Завладев добычей, я заглянула в ямку, образовавшуюся в земле, и увидела толстый белоснежный корень, убегавший вниз на неведомую глубину. Здорово же ты цеплялся за эту землю, мелькнуло у меня в голове.

Распихав сорванные листья по карманам штанов, я дотянулась до второго цветка. Тот был уже не таким огромным, как первый, но земля не отпускала его с тем же упрямством. На сей раз я решила действовать осмотрительней: разрыла вокруг стебля всю почву — и потянула его осторожно, стараясь не надорвать корешка. Окружающая земля растрескалась, вздыбилась — и корневище выскочило наружу, трепыхаясь как рыба. Было оно более двадцати сантиметров в длину, толщиной смахивало на корешок лопуха и источало резкий запах сырой земли. Но что поразительно — в ямке от него остался еще целый пучок корешков. А из свежих трещин в земле на свет полезло целое полчище микроскопических букашек.

Держа одуванчики корнями вниз, я принесла их домой и тут же принялась мыть. Вместе с листьями, вытряхнутыми из карманов, вся моя добыча не заняла и полдуршлага. Но тут я заметила, что в раковине остались еще и листья от того, первого, одуванчика. С тех пор как я сорвала их, не прошло и пяти дней. Даже совсем потемневшие, они казались вполне съедобными, и я добавила их туда же.

Голод мой бушевал уже нестерпимо. Схватив нож, я покромсала всю добычу крупными кусками и забросила в кипяток. Вода быстро позеленела, и над кастрюлей поднялся запах вареных бобов. Не в силах более ждать, я подцепила кулинарными палочками кусочек стебля и вцепилась в него зубами. По языку расплылся слабый привкус зелени — нечто среднее между шпинатом и рапсом, но чуть горче.

Что говорить, я ожидала чего-то повыразительней и немного расстроилась. Хотя благодаря тому, что вкус был так незатейлив, поедать это оказалось проще, чем я боялась.

Сваренную зелень я вывалила в глубокую миску — и занялась корневищем. «Вырвала корень — съешь и его!» — подбодрила я себя. Толстый и белый, он очень напоминал корень лопуха, так что я решила его обжарить. Нарубила соломкой, наскоро обжарила в кипящем масле, разложила на блюдечке — и вместе с миской вареной зелени выставила на стол.

Зелень от варки сильно ужалась, и порция вышла совсем небольшой. Но когда я поставила рядом пиалку с размороженным рисом — этот ужин получился куда вкуснее моего обычного завтрака. Хрустящая корочка сразу после обжарки благоухала весьма аппетитно. В целом, несмотря на горчинку, корни одуванчика оказались на вкус куда легче корней лопуха, и есть их было приятнее.

У листьев же особого вкуса не ощущалось, но они были мягкими, никакого отторжения не вызывали, и даже соевый соус, на всякий случай выставленный на стол, мне почти не пригодился.

Как назло, прямо за моим окном остановились поболтать какие-то люди. Говорили они по-японски, и я, по идее, должна была их понимать, но вкус свежесорванной зелени заворожил меня так, что я не разбирала ни слова. Писклявый голос перемешивался с баритоном, но вскоре и тот, и другой напоминали уже не человеческую речь, а вибрацию в глотках животных — дикие, заповедные звуки, от которых подрагивало окно.

К среде моя простуда совсем прошла. В обеденный перерыв мы с Юки, как обычно, пристроились за столом в пустующем конференц-зале. Но когда она увидела мое бэнто, глаза ее округлились.

— О! Это не из комбини… Сама приготовила?

— А то!

Несколько секунд она с любопытством разглядывала мою стряпню. Особый интерес у нее вызвала кучка жареной зелени, завернутая в прозрачную пленку.

— Ты что же, и собирала это сама?

— Ну да. Полыни, правда, нигде не встретила. Зато нашла одуванчики! — проговорила я как ни в чем не бывало, разворачивая свое лакомство.

— Одуванчики? — поразилась Юки. — Их что, едят?!

— А как же! Например, готовят из них темпуру. Ты что, не в курсе?

— Ну, не знаю… Я бы не рисковала. Это же все равно сорняки, разве нет?

Подняв голову, я посмотрела на нее. Сейчас она больше всего походила на мать, вдруг заметившую, что ее ребенок тянет в рот какую-то гадость, которую нашел на земле. Я вспомнила, что еще недавно ощущала себя точно так же, и улыбнулась.

— Ну… Может, ты и права. Тогда обойдусь без них! — успокоила я подругу. И завернула свои жареные одуванчики обратно в пленку, решив, что вечером съем их дома одна.

— А это что? — напряженно спросила она, указывая на омлет с подорожником. Без него мне пришлось бы обедать одним голым рисом, так что пришлось соврать:

— Это мне прислала бабушка из деревни.

Юки облегченно перевела дух.

— Ничего себе! — улыбнулась она. — Она что, это на грядке выращивает?

— Да нет! Видимо, просто собирает в горах.

— Да что ты? Вот здорово… Здесь, в городе, такое и представить нельзя!

— Не говори…

Увертываясь от ее вопросов, я попробовала омлет. Определенно, у подорожника в сочетании с яйцами получался крепкий овощной вкус. Я изучала эту тему и выяснила, что раньше во многих странах те же одуванчики продавались в магазинах именно как «дикие овощи». Видимо, Юки об этом не знала. Иначе не стала бы отзываться о городских одуванчиках с таким отвращением, но тут же восхищаться подорожниками в горах. И хотя спорить совсем не хотелось, я продолжила свою трапезу, зная, что Юки явно глупит. Тот, кто хочет жить достойно, может делать это где угодно. До сих пор я и сама не понимала этого — именно потому, что всю жизнь до сих пор обитала в больших городах.

И я начала есть дикие овощи каждый день.

Лучшее время для поиска нужных трав — это вечер, когда подступает голод. Вот и сегодня, сразу после работы, я сменила служебный костюм на одежду полегче — и отправилась собирать себе ужин. Такое занятие куда больше напоминает мне настоящий труд, нежели тюканье по клавишам компьютера или калькулятора за столом в конторе.

Конечно, будь я домохозяйкой, а не служащей, я бы собирала травы, пока светло. Вечерние поиски не так эффективны: с наступлением сумерек хуже различаешь растения, да и шансов обнаружить новое место сбора остается меньше в разы.

Шагая по улице, я окинула одобрительным взглядом свои кроссовки — когда-то светло-голубые, но теперь покрытые землистым налетом, которого уже не отмыть. До последнего времени я и не помнила, что настоящие кроссовки выглядят круто, если хоть немного выпачканы в земле.

Затем мой голодный взгляд пробежался по окружавшим меня пешеходам — мужчинам в удушающих костюмах и женщинам, тщательно следящим за собой. Теперь, научившись ходить как животное, я понимаю, что раньше воспринимала городские объекты как указатели. Всем этим указателям я следовала добросовестно и бездумно, свято веря, что за этим углом — станция метро, здесь — тротуар для пешеходов, там — ресторан и так далее. Когда же взглянула на окружающий мир голодными глазами, этот мир будто сбросил броню и стал выглядеть тем, что он есть. Теперь мои светло-голубые кроссовки могут плевать на указатели, сворачивать с любого тротуара и проникать куда им заблагорассудится.

«Сегодня приготовлю ужин из лебеды!» — решила я и направилась к одной из детских площадок на задворках Нихонбаси. Та площадка была то ли плохо ухожена, то ли вообще заброшена, и лебеды на ней разрослось немерено. От одной мысли об этом у меня заурчало в желудке, и я невольно прибавила шагу.