Погода стала проясняться, и когда я подъезжал к Кронштадту, за разорванными ветром тучами выглянуло осеннее солнце, очень яркое, но его свет был уже по сезонномуму холодным, чувствовалось приближение зимы. Я одел солнцезащитные очки.

Это было одно из моих любимых состояний природы – яркое солнце, рваные несущиеся облака и сильный ветер, а здесь картину ещё дополняли капли то ли дождя, то ли сносимые ветром брызги морских волн.

Так я и мчался в своей астре навстречу солнцу, сквозь ветер, под музыку Сфериса.

5.

Когда проезжал тоннель под заливом, на выезде из Кронштадта мне почему-то вспомнился старый французский студенческий фильм «Мёбиус» – там был похожий тоннель, он как раз открывался после строительства и въезд в тот тоннель очень был похож на этот. Хотя наверное въезды во все тоннели выглядят похоже. Но в этот раз эта ассоциация возникла почему-то особенно ярко.

На скорости в сто сорок километров в час расстояние тоннеля в один километр семьсот метров пролетаешь меньше чем за минуту. Когда я проезжаю это место у меня всегда слегка закладывает уши – едешь не только под землёй, но и под водой, под морем – это захватывает дух, но вместе с тем хочется побыстрее пролететь этот участок, вырвавшись из морской пучины.

Вскоре дамба закончилась и я был уже на земле. Участок от Краснофлотского шоссе до Петергофа самый разгруженный на КАДе. Я мчался с высокой скоростью там, где ещё каких-то пятнадцать лет назад росли могучие деревья, где был самый настоящий лес, а вот теперь – автомагистраль. И вот в этой самой точке пространства, где сейчас в движении нахожусь я – росло дерево, сотня деревьев, потом здесь проезжала строительная техника, ходили рабочие, а пятьсот лет назад был дремучий северный лес, ходили звери, когда-то здесь вообще было древнее море, а за год по этой самой полосе, где сейчас летит астра, пронеслись также наверное сотни тысяч автомобилей, с самыми разными людьми, хорошими и плохими, скромными и дерзкими и ещё неизвестно какими. Ещё помню как с бабушкой и дедушкой мы ехали на электричке от Петергофа до Балтийского вокзала и в окно поезда я видел как в районе Дачного проспекта шла масштабная стройка этой самой магистрали. Ровнялись территории, сносились старые деревеньки, прорубались просеки, насыпалась подушка из песка, бульдозеры и катки всё это ровняли и трамбовали. Я тогда был ещё совсем мальчиком, даже и не думал, что через десяток лет сам буду проезжать по этой дороге, на своей машине по своим делам. Да, память. Сколько всего в ней укрыто! И вот теперь тот мальчик в прошлом, его уже и нет вовсе – вместо него взрослый дядька, мускулистый, с жилистыми, обвитыми толстыми венами руками, грубой кожей и щетиной, коротко стриженый и пахнущий смесью машинного масла с французским парфюмом. Что во мне осталось от тех детских лет?

Тем временем я уже проезжал развязку с Ропшинским шоссе – здесь ещё пятнадцать лет назад и в помине не было никакой автомагистрали! Я каждое лето с бабушкой и дедушкой на четыреста двенадцатом москвиче ездил здесь на дачу, которая была на Мшинской. Здесь наше путешествие только начиналось, или наоборот завершалось, если мы возвращались, до дома отсюда примерно пятнадцать минут спокойной езды. Тогда здесь с одной стороны было огромное поле, один дом, похожий на ферму, а с другой – лес, достаточно дремучий по детским меркам, мы как-то ходили туда по грибы. А ещё там был грунтовый съезд, и в метрах двухстах от дороги можно было набрести на круглое озерцо. Есть ли оно там сейчас..

Это поле, что здесь было, помню как-то мы ехали на дачу, скорее всего это уже была поздняя весна, поскольку всё поле было в жёлтых одуванчиках. Это был, как сейчас помню, яркий солнечный день, утро – и бабушка смотря на это поле придумала короткое стихотворение:

Одуванчик золотой наклонил головку.

Поседею скоро – подумал горько.

Да, «поседею скоро», пронеслось в моей голове «горько». В Пулково я прибыл без десяти семь часов вечера. Дождь совсем прекратился, ветер очистил небо, и всё было залито светом заходящего Солнца. Я въехал на парковку аэропорта, в очередной раз испытав некоторое волнение при подъезде ко всей этой развязке, поскольку никак в моей голове не укладывалась схема дорожного движения по территории аэропорта. То я заезжал на отправление, в то время как нужно было встречать, или наоборот; а на парковке – так я вообще редко бывал здесь. Сейчас же мне нужно было встретить Ангелину Михайловну Березину непосредственно в самом терминале, иначе бы она не нашла меня.

Разобравшись с парковкой, я около девятнадцати часов был в зале ожидания прибывающих рейсов. Рейс из Хабаровска прибыл без задержек. Я набрал номер телефона, который мне отправила Вика, и буквально через две секунды мне ответил приятный женский голос:

– «Здравствуйте, Сергей, это вы?»

– «Здравствуйте. Да, жду вас в зале. Я по центру, в чёрной кожаной куртке и джинсах» – и поднял вверх левую руку, обозначая себя в толпе.

– «Да, вижу вас, сейчас буду», ответила мне мама Евы.

Через несколько секунд ко мне быстрым шагом подошла женщина. На вид ей лет сорок, она была среднего роста, в светло коричневом пальто и длинной юбке. Она выглядела очень элегантно и эффектно, светлые тона одежды сочетались с длинными светлыми волосами, свободно развивающимися по её плечам. Она была очень похожа на свою дочь. Хотя наверное всё же это Ева была похожа на неё. Ангелина Михайловна подошла ко мне, сняла коричневую кожаную перчатку и протянула мне свою руку, ухоженную, красивую, очень нежную, но без яркого маникюра и всевозможных побрякушек.

– «Ангелина» произнесла она, пожимая руку. Её голос был тем же голосом, которым говорила Ева, только старше.

– «Очень приятно. Пойдёмте к машине», я не стал продолжать разговор, по её лицу видно было, что ей сейчас не хочется говорить. Лицо было бледным и напряжённым, по глазам было видно, что она не спала.

До машины мы дошли молча. Вещей у неё с собой не было, только небольшая сумочка. Я открыл дверь и посадил её. После чего сам сел за руль, и мы выехали с парковки.

– «Вы её знали?» – спустя несколько минут неожиданно нарушила молчание Ангелина.

– «Нет», выдавил пересохшим голосом – «Я владелец квартиры, которую снимала ваша дочь, мы виделись один раз, когда с моим агентом заключали с Евой договор» и добавил спустя мгновение «мы виделись меньше минуты.. », после этих слов к моему горлу подступил ком.

– «Это сердце» промолвила Ангелина, «у Евы было очень слабое сердце, мы это знали, и она это знала. Бедный ребёнок!» Голос Ангелины дрогнул и она заплакала.

Спустя несколько минут она продолжила:

– «Уже в пятнадцать лет доктора нам всё сообщили и сказали, что нужно быть готовыми ко всему, что сердце Евы не проживёт долго. Нам предлагали встать в очередь на пересадку или заменить на искусственное, но Ева категорически была против, говорила, что сердце – это её душа, и она не хочет жить без души, и что готова умереть, прожив столько, сколько отпущено прожить её сердцу. Она никогда не плакала, и не боялась этого» голос Ангелины снова дрогнул «Когда я начинала убеждать её сделать эту операцию и плакала в истерике, она молча подходила ко мне, обнимала так, что я полностью утопала в её пушистых волосах, и говорила: «Мамочка, не плач, так должно быть, это судьба, пойми пожалуйста меня, не бойся», а потом, когда я успокаивалась – всё было как и обычно. Она была чудесным ребёнком, постоянно читала, но основное чем она занималась – это живопись, она с самого детства рисовала, мы отдали её в художественную школу, досрочно закончила её, она была лучшей ученицей, преподаватели ей восхищались, она чувствовала цвет, её картины шли словно из каких-то других миров, у нас дома десятки её картин. Она мечтала поступить учиться в Петербургскую академию. Она мечтала о Петербурге, первый раз, когда мы сюда приехали, ещё был жив её отец, Еве было лет десять, это было лето, белые ночи, дворцы, мосты, это потрясающее небо, архитектура, но особенно её тянуло к заливу – огни кораблей, закат где-то за Кронштадтом.. Она тогда сразу мне сказала, что хочет здесь жить» при слове «жить» она замолчала.