Двадцать минут спустя, Макс уже наслаждался видами пролетающего мимо города, удобно расположившись в кресле. В салоне маглева1, просторном и чистом было довольно много пассажиров. И вскоре почти все кресла заняли. Макс в кой-то веки почувствовал, что не зря живёт в своём захолустье, и что до густо заселённых районов ему нужно преодолеть не одну станцию. За окнами пролетала реклама. Яркая, даже ядовитая. Частью на экранах, частью создаваемая голографическими проекторами. Огромные надписи на кириллице и латинице, нередко сменяемые иероглифами, призывали купить, заказать, оформить, не откладывать. Объёмные изображения полунагих девушек сопровождались адресами мест и сайтов Сети. Новые модели авто и эйров сопровождались заоблачными ценниками. Известные блогеры и актёры предлагали кредитные и страховые услуги. Гамбургеры и жирные куски синтомяса пробуждали аппетит. А огромные анимированные таблетки обещали не дать умереть тому, кто всё это испробовал.
Экраны и световые проекторы облепляли здания, будто паразиты днище корабля. Рядом с рекламой Центров, пурпурные знамёна с орлами соседствовали с призывом присоединиться к программе нейропосмертия. Исполинские «VITA AETERNA» отливали золотом в воздухе.
«Удивительно, что такой программе, как нейропосмертие, требуется столько пропаганды, – думал Макс. – А её ведь действительно прославляют из каждого утюга и отпаривателя. Хотя, с другой стороны…».
Тут он вспомнил про своего друга Сергея. Тот пошёл в отказ: нейрочип себе не вживлял, от подписки на посмертие отказался. Сергей был такой не один. Отказники существовали, и хоть они были неприятны государству и корпорациям, с ними приходилось считаться. В конце концов, вживлять себе нейрочип или нет – вопрос твоей телесности. А нейропосмертие – вопрос твоей души. И как бы системе не хотелось прибрать к себе и эти две субстанции, всё же предыдущие два века, начиная с двадцатого, чему-то человечество научили. Так Максу хотелось верить.
Поэтому отказники получали не срок и даже не клеймо еретика, а скорее ярлык чудика и фрика. Немного общественного порицания, да и только.
Макс порой сравнивал Серёгу с веганом или кем-то из меньшинств похуже. Но, однажды чуть не словив от друга по лицу, Макс перестал его дразнить. Не хотелось терять последнего друга.
«И, однако, делай с собой, что вздумается, но подбивать других не смей» – как бы говорило государство, серьёзно карая тех, кто начинал проповедовать свой «девиантный» образ жизни. Макс помнил один публичный процесс, обернувшийся большим скандалом. Судили сынка директора одной крупной евразийской корпы. Макс уже и забыл её название, помнил лишь, что корпа работала с фармой и биотехом, и была связана с армией. Сынок активно вёл блог, посвящённый борьбе с программой нейропосмертия. Богатство и влияние родителя некоторое время позволяли ему избегать ответственности. Но он был упёрт и активность в Сети наращивал. Многочисленные паблики и каналы породили крепкое комьюнити. Макс и Серёга следя за этим движем, тогда, пару лет назад, сильно удивлялись долготерпению властей. Но вскоре удивление прошло. Ибо когда мажор провозгласил, что основной целью их сообщества становится доступное долголетие, границы папиного покровительства закончились. Сынка отправили в изолятор, а папаша нанял свору лучших в стране юристов, чтобы те развалили дело. Сынку дали восемь лет, – ничего страшного, когда собрался жить больше ста пятидесяти, – а папу из совета директоров выдавили. А через полгода его застрелили на подземной парковке. Видимо, чтобы сынку было веселее сидеть.
Серёга долго представлял эти события как доказательство своей правоты. Макс соглашался с другом, что всё это полная жесть, но позицию его разделить не мог. Он всегда считал её странной, искренне полагая нейропосмертие благом.
От мыслей Макса отвлекла милая азиаточка в белом обтягивающим платье. Она села напротив. Взгляд его скользнул по её фигуре, остановился на декольте, но когда она посмотрела на него, раздался звонок. Окружающие его не слышали, ибо он раздался в голове Макса. Мысли исчезли, он сконцентрировался на нейроинтерфейсе.
В открывшемся окне показался портрет его мамы, точно такой, как в цифровой фоторамке на стеллаже. Макс принял вызов. А в груди разлилось тепло, которое тут же сменилось холодом. Он чувствовал любовь и трепет, даже некоторое благоговение.
– Привет, сынок, – сказала она своим обычным голосом, который нейрочип и побочные импланты прекрасно воссоздавали в сознании Макса.
Портрет матери был хорошо анимирован. Создавалось ощущение, что они говорили по видеосвязи.
– Привет, мам. Я как раз к тебе еду.
Мать на портрете улыбнулась.
– Не поверишь, я будто бы сердцем чувствовала, – весело сказала она. – Но, постой… тебя что-то тревожит? Я подключилась к твоему эмоциональному состоянию. Знаю, не стоит этим злоупотреблять, но мне важно знать…
– Злоупотребляй, что уж там, – смущённо, но тепло ответил Макс. – Не жалко. Для тебя не жалко.
– Чего стряслось-то, Максимка? Из-за работы?
– Точнее, из-за её отсутствия, – вздохнул Макс. – А еще точнее, из-за отсутствия денег.
– И опять проблемы с оплатами, да? – жалобно проговорила матушка, от недавней весёлости не осталось и следа. – Ты знаешь ведь, что я помочь не могу, Максимка.
– Знаю. Не потому ведь еду. Давно не навещал… Ну, что ты в самом деле?! Не плачь!
На анимированном портрете слёз видно не было.
– Тоже подключился к моим эмоциям? – всхлипнула она.
– А куда без этого.
– Я бы так хотела помочь…
– Ну всё, прекращай. Слезами делу не поможешь. И не из такого выбирались. Жди, я скоро буду.
– Жду, Максимка, – дрожащим голосом ответила ему мать.
Макс завершил вызов. К любви и благоговению примешалась ноющая боль.
Окно с портретом матери закрылось, уведомления он свернул, очаровательная азиаточка в белом снова предстала перед взором. Но Максу уже было не до неё. Внутри властвовали другие чувства. Когда маглев остановился на нужной ему станции, Макс поймал её взгляд и улыбку.
«Жаль, но не сегодня. Не время начинать ещё жить по-новому» – подумал он, когда покинул поезд и встал на эскалатор маглев-станции.
Когда он спустился вниз, то побрёл в сторону огромного здания, напоминающего стадион по размерам и древнегреческий храм по форме. Пурпурные знамёна висели между величественных колон здания, а на фронтоне, словно венец, его украшала надпись «Vita Aeterna». Площадь перед зданием была многолюдна, а на парковке стояли самые разные марки авто: от бюджетных евразийцев и персов до западноевропейских суперкаров. А говорило это об одном: умирали все, и страта так и не стала щитом от смерти. Что по мысли Макса не отменяло желание иметь хорошую тачку и полный кредитов счёт.
На массивной чёрной табличке перед зданием, которая больше напоминала обелиск, золотыми же буквами было написано:
«Всесоюзный государственный Центр социальной программы переноса сознания на небиологический носитель и продолжения жизни в виртуальной среде «Vita Aeterna». Всесоюзный государственный дата центр программы «Vita Aeterna».
Министерство технологического обеспечения Евразийского Союза».
На широкой, как автобан, лестнице Макс видел множество людей разных возрастов, что спускались и поднимались, преисполненные надежды или опустошённые. Казённость слов на табличке так разнилась с тем, как эти люди, и Макс в том числе, воспринимали это место. Для одних Центр и в самом деле был храмом, знаменующим собой новую эпоху, попрание смерти и победу трансгуманизма. Для других посещение Центра только бередило рану, оставить в покое которую не позволяла слабая воля или чужие мнения. Третьи просто радовались тому, что у них есть возможность, о которой предки могли лишь мечтать.
Многолюдный, в строгих белых и металлических тонах, холл государственного учреждения, ставшего храмом новейшего времени, украшали интерактивные панели, и голограммы. Посетители Центра стояли в очередях, подставляли лицо, глаза и руки сканерам, консультировались с сотрудниками центра. Мужчины и женщины, работавшие здесь, носили белые халаты и бейджи с эмблемой программы «Vita Aeterna». Они смотрели на посетителей, как жрецы на паству.
