Он редко имел какие-то возражения против работы любого рода, лишь бы она позволяла ему сидеть спокойно и дышать неглубоко. Единственное, что ему не нравилось в кухонной работе, – мескитовый дым. Каждый раз, как только Эллен Мэй поворачивалась к нему спиной и принималась возиться с кастрюлей, Алекс быстро вытаскивал свою бумажную маску, чтобы перехватить хоть несколько глотков отфильтрованного воздуха.

Пока Эллен Мэй хлопотала, крутясь в своем бесконечном кругу таинственных кухонных ритуалов, Алекс сидел поодаль, под единственной в юрте струйкой свежего воздуха. Утро понемногу переходило в день, и на кухню начали забредать бригадиры в поисках глотка воды. Увидев Алекса сидящим у ног Эллен Мэй в скромной, внимательной позе подмастерья, они приподнимали брови и наделяли Эллен Мэй удивленными, даже уважительными взглядами. Через некоторое время она значительно потеплела к Алексу, и вскоре эта странная, похожая на ведьму, стареющая женщина уже не смогла бы закрыть рот даже для спасения собственной жизни.

– Начать с того, какая у нее странная манера говорить, – продолжала Эллен Мэй.

– Вы имеете в виду акцент? – спросил Алекс.

– Ну да, и это тоже…

– Это просто, – сказал Алекс. – Мы, Унгеры, – немецкие мексиканцы.

– Что?

– Ну да, мы произошли от одного парня родом из Германии, по имени Генрих Унгер, он эмигрировал в Мексику в тысяча девятьсот четырнадцатом. Он был немецкий шпион. Пытался заставить мексиканцев вторгнуться в Соединенные Штаты во время Первой мировой войны.

– Ха! – сказала Эллен Мэй, помешивая похлебку.

– Правда, у него мало чего получилось в этом смысле…

– Уж я думаю!

– Другой немецкий шпион, по имени Ганс Эверс, написал пару книжек об их миссии. Говорят, очень даже неплохие книжки. Сам-то я не знаю, я не читаю по-немецки.

– Немецкие мексиканцы, вот как, – задумчиво произнесла Эллен Мэй.

– Немецких мексиканцев целая куча. Наверное, несколько тысяч. Это довольно большая этническая группа. – Алекс пожал плечами. – Мой папаша перебрался через границу и принял гражданство Соединенных Штатов, когда сделал кое-какие деньги на своем бизнесе.

– И когда это произошло?

– Около две тысячи десятого. Как раз перед тем, как я родился.

– Должно быть, в связи с тогдашней свободной торговлей. В основном это значило, что Штаты высылали всех своих рабочих в Мексику, а мексиканцы переселили в Штаты чуть ли не всех своих богачей.

Алекс пожал плечами. Связь его семьи с историей мало значила для него. К отдаленному и романтическому тысяча девятьсот четырнадцатому году он еще мог чувствовать слабый интерес, но постиндустриальная деловая карьера его папаши уж точно была самим средоточием скуки.

– Однако Джейни говорит совсем не как немка – да и не как мексиканка, если уж на то пошло. И у тебя тоже не слышно ни немецкого, ни мексиканского акцента, малыш.

– У меня появляется сильный немецкий акцент, когда я говорю по-испански, – признался Алекс. – Можно мне еще чая?

– Конечно, пей сколько хочешь, – к его удивлению, ответила Эллен Мэй. – Мы завтра сворачиваем лагерь, а в дорогу все равно много воды не возьмешь.

Она щедро, с верхом, налила ему в бумажный стаканчик резкого на вкус травяного настоя, который делала из глянцевозеленых листьев одного местного кустарника. Это с чертовской очевидностью был не чай, но все же питье не настолько ужасное, как некоторые мексиканские безалкогольные напитки, которые ему доводилось пробовать.

– Так что мы будем расходовать весь запас воды сейчас. Вечером мы все сможем помыться!

– Bay! – с энтузиазмом вскричал Алекс, прихлебывая мерзкое варево.

Эллен Мэй, сдвинув брови, глубоко задумалась.

– Скажи, Алекс, а чем ты, собственно, занимаешься?

– Я? – переспросил Алекс.

Он обдумал вопрос. Его нечасто спрашивали об этом.

– Я консультант по тестированию игр.

– А что это такое?

– Ну там сетевые игры, компьютерные лабиринты… – расплывчато пояснил Алекс. – В компьютерных играх теперь осталось не так много денег из-за путаницы с авторскими правами и всего прочего, но все-таки еще остались – я не знаю, криптографические материалы, и испытательные версии программ, и службы подписки, так ведь? Есть парни, реально глубоко ушедшие в игры, которые по-прежнему могут сделать на этом хорошие деньги. Иногда я помогаю им с работой.

По виду Эллен Мэй можно было сказать, что она испытывает сомнения, хотя это была почти правда. Большую часть своих подростковых лет Алекс провел, истово играя в лабиринты, и поскольку он не скупился на апгрейдинговые выплаты и регистрацию лицензионных программ, то в конце концов оказался уже на краю игрового маркетинга. Не то чтобы он сам рисовал игры или что-то подобное – у него не было необходимого маниакального внимания к мелким деталям, – но он действительно любил быть среди тех, кто играет в новые игры первыми, и не имел ничего против опросов на предмет его потребительской реакции. От случая к случаю Алексу даже давали за это немного денег – что составляло, может быть, процентов пять от тех сумм, которые он выбрасывал на свое хобби.

В восемнадцать лет он, однако, забросил это занятие. Его вдруг осенило, что многочисленные двойники в компьютерных лабиринтах крадут то небольшое количество жизненной силы, которое еще оставалось у него в настоящей, повседневной жизни. Да и лабиринты, в общем-то, не настолько уж превосходили искаженную, лабиринтоподобную реальность сменявших друг друга больничных палат. Осознав это, Алекс оставил игры и с тех пор посвящал свое время и деньги исследованию бредовых глубин собственной больничной судьбы и чудесам фармацевтического полусвета.

– А еще я собираю комиксы, – продолжал он.

– Зачем? – спросила Эллен Мэй.

– Ну… мне всегда казалось, что это действительно интересно – что вот была такая странная поп-культура, которая до сих пор издается на бумаге, а не в Сети.

Это замечание не произвело на Эллен Мэй видимого впечатления, и Алекс принялся неловко объяснять:

– У меня есть масса старых американских бумажных комиксов. Понимаете, бумажных комиксов в Штатах никто больше не делает, а некоторые из этих древних – ну там андеграунд и все такое – никогда не копировались и не сканировались, так что в сетевом доступе их нигде нет. Поэтому серьезным коллекционерам часто удается доставать такие вещи, которые просто недоступны широкой публике. Такие вещи, которые больше никто не сможет увидеть, к которым никто не притрагивался, даже не смотрел на них уже многие годы!

Эллен Мэй выглядела разве что озадаченной – она явно не могла уловить, в чем же состоит столь волнующий момент этого хобби.

Алекс продолжал:

– Моя основная специальность – современные мексиканские бумажные комиксы: fotonovelas, детективы-манга, УФОзины и все в этом роде. Понимаете, это современный контекст на антикварном носителе, и это на самом деле такой кошмарно крутой фолк-арт… Мне они нравятся, и к тому же их довольно трудно достать… – Алекс улыбнулся. – У меня, правда, их полно.

– И что ты с ними делаешь? – спросила Эллен Мэй.

– Ну, не знаю… Каталогизирую, перекладываю в воздухонепроницаемые мешочки… Они у меня все в Хьюстоне. Я думал, что когда-нибудь, может быть, я их все отсканирую и вывешу в Сети, чтобы множество других людей тоже могли посмотреть, как это круто. И увидеть, сколько классных вещей я собрал. Но не знаю – на самом деле это вроде как испортило бы все удовольствие.

Тут Эллен Мэй покосилась на него уже с явным недоумением, и Алекс понял, что забрел слишком глубоко. Он выдал лучшую из своих улыбок, скромно преподнес ей пару хорошо очищенных корней и спросил:

– А что взламываете вы, Эллен Мэй?

– Я взламываю команчей, – сказала Эллен Мэй.

– Что это значит?

– Я родилась здесь, в Западном Техасе, – поведала она. – Я местная.

– Вот как?

Она совсем не была похожа на индианку из племени команчей. Она была похожа на крупную англо-американку с характерным для ее возраста выпирающим животом, в заляпанном кровью бумажном комбинезоне.