Единственное событие на протяжении всей повести, выходящее за рамки обыденности, это сон Ивана Федоровича. Влюбившийся в младшую из двух сестер Сторченко (естественно, деловитая тетушка немедленно решает женить «ще молоду детину» и получить желанное имение в качестве приданого), Шпонька с ужасом размышляет: что такое жена? и неужто, женившись, он будет теперь не один, но их будет всегда двое? Сон, привидевшийся ему тою же ночью, ужасен: то ему является жена с гусиным лицом; то жен становится несколько, и они повсюду. В шляпе, в кармане… То тетушка уже не тетушка, а колокольня, сам Шпонька колокол, а веревка, которой затаскивают его на колокольню, жена. То купец предлагает ему купить модной материи, жены… Но сон разрешается ни во что, а рукопись повести обрывается.
Создавая образ Ивана Федоровича Шпоньки, Гоголь намечает новый тип героя, который окажется в центре его художественного мира после создания цикла «Миргород». Это герой, вырванный из легендарного полусказочного времени и помещенный в современное пространство, в измельчавшую эпоху. Он не связан ни с чем, кроме быта, ни с добром, ни со злом; он навсегда разлучен с глубинным смыслом жизни. Во время визита к Сторченко некий помещик Иван Иванович спрашивает Шпоньку, читал ли тот книгу Коробейникова «Путешествие ко святым местам». Завязывается разговор о Палестине, об Иерусалиме, то есть о местах сакральных, священных для христиан, но лишь для того, чтобы в конце концов увенчаться двумя бессмысленными сентенциями: «Я, то есть, имел случай заметить, что какие есть на свете далекие страны! – сказал Иван Федорович. <…> – Не верьте ему, Иван Федорович! – сказал Григорий Григорьевич, не вслушавшись хорошенько. – Все врет!» В следующий раз, оставшись наедине со своей невестой, Иван Федорович произносит одну-единственную фразу: «Летом очень много мух, сударыня».
И потому особенно горькой иронией пронизано замечание рассказчика (с пародийными целями позаимствованное у Вальтера Скотта) о бричке, на которой разъезжает Иван Федорович: «та самая бричка, в которой ездил еще Адам; и потому, если кто будет выдавать другую бричку за адамовскую, то это сущая ложь, и бричка непременно поддельная. Совершенно неизвестно, каким образом спаслась она от потопа. Должно думать, что в Ноевом ковчеге был особенный для нее сарай». Это ироничное рассуждение организует более чем серьезный библейский подтекст повести. Шпонька как всякий человек, полноправный наследник Адамова рода; но обсиженная мухами современность так устроена, что человек отступил от человечества. Почти как в любимом анекдоте поручика Пирогова из повести «Невский проспект»: пушка сама по себе, а единорог сам по себе.
И как ни странно, это полное «выпадение» современного человека из целостного мира, это окончательное «высвобождение» из-под власти страхов седой старины, эта разлука с Диканькой (Шпонька с ней вообще никак не связан) делают его по-новому беззащитным от зла, которое может беспрепятственно вторгаться в «пустое» сознание героя (сон Ивана Федоровича) и потрясать его до основания.
Заколдованное место. Быль, рассказанная дьячком ***ской церкви (1830)
Дед (Максим) – персонаж, уже появлявшийся на страницах «Вечеров» (см. ст.: «Пропавшая грамота». <Гонец>). Засеяв «баштан» (бахчевое поле, где выращиваются дыни и арбузы) прямо у дороги, Дед рассказчика оказывается в плену у заколдованного места. Однажды, пустившись на радостях вприсядку, не может «проскочить» в танце через середину пространства: «не вытанцовывается, да и полно», «ноги как деревянные» (образ мертвенной «автоматической пляски», противоположной веселому, полному жизни танцу, хороводу, проходит через весь цикл). Помянув недобрым словом сатану, дед вдруг оказывается в гладком поле возле леса. Ночь темная, месяц за тучей; на могиле вспыхивают свечки: клад. Следующим вечером, соблазнившись кладом (и забыв, какая сила перенесла его к лесу), возвращается и обнаруживает, что «место не то» (должны быть одновременно видны поповские голубятня и гумно; видно либо одно, либо другое). Лишь на третий день, ударив заступом в «заколдованное место», где ему прежде не «вытанцовывалось», Дед вновь перемещается в потустороннее пространство, где должен быть клад. Насмешки нечисти – птичьего носа, медвежьего рыла, бараньей головы (которая эхом повторяет все дедовы слова) – не останавливают кладоискателя; лишь «мерзостная рожа» с красными очами и дразнящим языком (заставляющая вспомнить Басаврюка из «Вечера накануне Ивана Купала») чуть было не заставляет его поворотить. Притащив выкопанный котел в хату (мать рассказчика, не разобрав в темноте, выливает на Деда помои), обнаруживает вместо золота сор и дрязг.
Переместившись из «Пропавшей грамоты» в «Заколдованное место», Д. меняет свой облик – в соответствии с сюжетной задачей последней повести цикла, где повторены все его основные мотивы, но ужасы смягчены, а юмористическая тональность усилена. Если в «Пропавшей грамоте» он был показан молодым, полным сил, и не только физических, то здесь он стар, хотя еще и не дряхл. Если там нечистая сила вынуждает его вступить с нею в «бой» (пускай хотя бы, то было сражение в карточного «дурня»), то здесь он сам попадает в ее ловушку. Если там цена поражения – смерть, то здесь – обычная насмешка «черта» над героем. Если там героя спасает его «духовная грамотность», близость к церкви (иначе бы он не сообразил перекрестить крапленые «ведьмовские» карты), то здесь он лишь задним числом делает «духовно правильный» вывод (имеющий касательство сразу ко всем сюжетам цикла): «<…> все, что ни скажет враг Господа Христа, все солжет, собачий сын! У него правды и на копейку нет!» И бывало, чуть только услышит старик, что в ином месте не спокойно: «А нуте, ребята, давайте крестить!..»
Что почитать
Виноградов В.В. Рудый Панько и рассказчик из романов Вальтера Скотта // Он же. Избр. труды. Поэтика русской литературы. М., 1976.
Немзер А.С. Сказки Рудого Панька // Гоголь Н.В. Вечера на хуторе близ Диканьки. Т. 1. М., 1985.
Немзер А.С. Становление Гоголя // Там же. Т. 2. М., 1985.
Мертвые души (поэма, 1835–1841 – том 1, опубл. – 1842)
Капитан Копейкин – герой вставной новеллы об офицере, герое Отечественной войны 1812 года, потерявшем на ней ногу и руку и подавшемся от безденежья в разбойники. В вариантах «Повести» предполагалось бегство капитана Копейкина в Америку, откуда он направил бы Александру I письмо о судьбе раненых и где получил бы милостивый рескрипт государя. Новеллу (в своем «сказовом», комически многословном стиле) рассказывает в 10-й главе поэмы почтмейстер Иван Андреич.
Повод для рассказа прост. Чиновники города, озадаченные слухами о Чичикове – покупателе мертвых душ, обсуждают, кем же он может быть. Высказываются всевозможные, причем самые фантастические, предположения; фигура Чичикова «накладывается» на губернский фон. Нет ли в выражении «мертвые души» намека на смертную драку между сольвычегодскими и усть-сысольскими, во время которой у одного из драчунов был «вплоть» сколот нос? Или на убийство крестьянами «земской полиции», который был блудлив, как кошка, и портил девок и баб? Не связаны ли слухи с объявившимся делателем фальшивых ассигнаций? Или с бегством разбойника из соседней губернии? Внезапно, после всеобщих долгих препирательств, почтмейстер вдохновенно восклицает: «Это, господа, судырь ты мой, не кто иной, как капитан Копейкин!» и предлагает выслушать историю о нем, которая «в некотором роде целая поэма». Поэмой назван и гоголевский роман; так что почтмейстер невольно пародирует самого Автора «Мертвых душ», а его «Повесть о капитане Копейкине» – роман в целом. Но это особая пародия, смешная и серьезная одновременно; она связывает в единый литературный узел все обсуждавшиеся чиновниками темы – об убийстве, о фальшивомонетчике, о беглом разбойнике – и во многом служит ключом ко всему тексту «Мертвых душ».
