Леоне немедленно захотелось раздробить свой телефон дубинкой. Подсунуть единорожной соседке: «Будьте так любезны». И телефон Гамельна заодно. А что? Неадекватное поведение! Но это, наверное, перебор. Или нет?..

— То есть никакой связи? — в разговор неожиданно вступил Гамельн, который, судя по взгляду, просчитывал тысячу и один вариант удачного разрешения дела.

— Почему же, — Найджел улыбнулся. — Сьюзен однажды напела одну мелодию… Эсиопии Хамелини, как она назвала. Я подарил ей за это охотничий свисток. Звук у него хорошо разлетается. И ни с чем не спутаешь. Похож на крик буревестника.

— Во сколько?..

Найджел изысканно задрал рукав и сверился с часами.

— После восьми. До девяти у детей свободное время. Сьюзен выйдет порисовать. Она всегда рисует за корпусами. А там и калитка рядом.

— А дети шум не поднимут? — Леона вспомнила девочку-гимнастку и таинственную «без языка».

— У Джорджии ночное дежурство, а они со Сьюзен любят читать допоздна, — доктор Найджел сложил карту и покачал головой. Видно, врачебный долг боролся в нем с человечностью. Да что там: просто расставаться — это всегда грустно.

— Спасибо большое, — Леона постаралась вложить в простую фразу всю горячую благодарность.

— Пока не за что. На всякий случай для общей легенды… — Найджел отследил взглядом значок камеры на заправке. — Я объяснял вам дорогу. Бенедиксимус.

— Гратиам аджимус, — Гамельн причудливо взмахнул рукой, и у доктора в улыбку закралось тепло.

Ну нет уж. Гамельн — ее, Леоны! Ее. Написать большими буквами, что ли? Найджел пускай к лисичке подкаты делает. Рестораны, то да се. Пока Леона пыхтела — Найджел успел не только выйти, но и уехать. Его машина выворачивала с заправки, моргая поворотником, будто подмигивая.

— У нас чуть меньше часа. Чем займемся? — Гамельн почти улегся на руль, лукаво стреляя глазами.

— Ты тоже знаешь этот колдовской язык? — Леона игривого настроения не разделяла и хотела хоть как-то отвлечься от тревожных мыслей. — Что такое «эгрегиэ»?

— «Прекрасно» или «превосходно» на латыни.

— А «эсиопии Хамелини»?

— Колыбельная Гамельна, — Гамельн выпрямился и поджал губы. Свою колыбельную он пел всем детям, и это была еще одна связующая нить.

— Тебе не страшно?..

— Не боится только мертвец, львенок. А я вроде как жив.

Гамельн развернулся к ней, взял ее ладони в свои, дыхнул — сначала холодно, потом тепло, приложил к сердцу, которое билось не громко, не взбалмошно, но как-то завораживающе, потянул к паху — почти без намека, доверием. Хотя щеки у Леоны все равно запылали.

— Чувствуешь? Я чувствую. Волнуюсь. Злюсь. Радуюсь. Ликую. Люблю. Так много всего, Лео, что боюсь, а хватит ли меня? Но ты открываешь все новые и новые грани. Срываешь замки. Лезешь в пекло. Настоящая бесстрашная львица.

— Ничего подобного! — Леона вскинулась и разбилась о невозможно серьезного Гамельна. — Я кучу раз сомневалась. Аж поджилки тряслись. Хотелось спихнуть дело на кого-нибудь другого и уползти в домик. Я представляла все себе совсем по-другому. Что р-раз! — и…

— Лео, мы же не в волшебной стране, — Гамельн приобнял ее за плечи, погладил по спине. — Никакой магии, только сила духа и немного везения. А еще упрямство и упорство.

Он поцеловал Леону — прикосновением. Нежным и ужасно многословным, ужасно трепетным. Уткнулся носом в изгиб плеча.

— Не знаю, что бы без тебя делал. Как бы без тебя жил. Спасибо, что ты есть в моей жизни. Такая невероятная, потрясающая сорвиголова.

Леоне казалось — она сейчас айсберг растопит! Лицо полыхало адовой бездной. Слова застревали в горле «Т-ты чего вдруг?» и «Так обычно прощаются в мелодрамах!». Пока она пыталась родить хоть что-то — Гамельн отстранился, супервзрослый и фантастически красивый. Сердце сжалось.

— Ну, по кофе и погнали потихоньку? На заправке кофе паршивый, но взбодрить должен.

— Гамельн… — Леона поймала его за край куртки, вцепилась дрожащими пальцами: смотреть прямо не получалось. Тот терпеливо ждал. — Гамельн… — Леона скомкала тонко выделанную кожу, неловко потянула на себя и сразу испугалась, что порвет.

— Ну чего ты, глупая? Лео… — Гамельн развернулся, приподнял ее лицо ладонями. — Рабы, еда и рабы с едой. Вот что такое мир для тебя. Ты — хозяйка, ты — царица. Чего ты хочешь?

— Я н-не хочу ни с кем тебя делить! Не хочу. Даже с детьми. Но они — семья, и ревновать к ним глупо. Я же не маленькая. Я знаю, что людей не присваивают себе в рабство. Ну, не в наш век, но… Р-р-р-а. Это порой невыносимо! И так глупо, и так…

— Ты хотела бы, чтобы я был твоим рабом? — Гамельн выгнул бровь — пока еще не насмешливо.

— Ты и так раб с едой, — Леона буркнула в сторону, и накопившееся напряжение лопнуло мыльным пузырем. Над какой херней она порой парится, ну а?!

— Знаешь, когда я влюбился в тебя? — У Леоны чуть глаза из орбит не вылезли на это спокойное, уверенное признание. — На берегу реки. Когда я вышел из тюрьмы, и ты оказалась единственной, у кого все наладилось с мамой. Тогда, спустя пять лет разлуки, ты сказала, что сама украдешь меня. Ты была такой… сексуальной. Но я не привык поддаваться мимолетным чувствам, да и тебе следовало… подрасти. Зато теперь, Лео, ты от меня так просто не избавишься.

Леона в который раз за день приложила костяшки к пылающим щекам.

— Ревность уже не так сильно гложет? Теперь точно глотаем кофе и гоним на место встречи.

Гамельн уже открыл дверцу и высунул ногу, когда Леона рывком потянула его на себя, разворачивая голову и целуя. Рычаг болезненно упирался под ребра, но было все равно. Гамельн ответил. И мягко отстранился, подставляя указательный палец к губам.

— Ты иногда такой тормоз, львенок. Хотя мне льстит, что для тебя это не просто так. Однако нам правда пора. Сьюзен ждет.

Лео вздохнула. Да, Сьюзен ждет. Ее и — Гамельна.

Не ревновать, не ревновать, не ревновать… Подростки затаились-сгрудились, словно чувствовали, словно внутри сработали предупреждающие маячки.

Навстречу Сьюзен вышла одна Леона, затаенно-сраженная ночным лесом. Черно-изумрудным с дышащим, хлюпающим темным мхом. И воздухом, клубящимся у самой земли.

Крик буревестника загонял душу в пятки. Леона касалась коры деревьев, и та корябала ладонь, подпитывалась и будто посылала обратный пульс-импульс. Сильная воля, горячая кровь. Сьюзен не шла, а будто парила среди пронзающих небо стволов. Уверенная и потусторонняя, улыбающаяся чему-то своему. В зелено-желтом комбинезоне, ветровке и с деревянным чемоданчиком в руке. На шее болтался цветной шнурок со свистком. Она безбоязненно подошла к Леоне, так, будто они вышли охотиться за светляками и теперь возвращались домой. Леона коротко и крепко обняла ее и повела к машине. Лес провожал их шорохами и уханьем совы.

Они устроились на заднем сиденье вплотную друг к другу. Гамельн не оборачивался, ничего не спрашивал, и Сьюзен — тоже. Леоне показалось странным и стремным встревать. Так и доехали в тишине.

А при входе в дом Леоне резко захотелось, чтобы все спали, чтобы Гамельн для них остался видением-сказкой. Есть, точно есть, но находиться с ним рядом могла бы только Леона. Видеть, встречаться, трогать, целовать…

Но подростки как почувствовали их приближение. На кухне организовалась целая мини-делегация. Кучкующаяся возле ночника. И рассматривающая старые фотоальбомы. Да за что ей все это?..

Гамельн сказал просто:

— С возвращением.

Для «Я дома» было еще слишком рано и самонадеянно. И ему отозвались в унисон:

— С возвращением!

Они смотрели на ее — ее! — Гамельна с восхищением, радостью и легким неверием.

— Ты поседел, Гамельн, — Оллин склонила голову к плечу. Из кармана ее платья выглядывал силуэт принцессы.

— И похудел! — Сьюзен чуть не кругом Гамельна обходила, длиннющая, уже почти догнавшая Гамельна по росту.

— И ниже стал. К земле клонит? — Чарли прищурился, насмешливый, а сам — сплошное напряжение, как только обнимать не кинулся…