- Кто? – обернулся Фандорин.

- Ай, не слушайте меня. Я сам не соображаю, что говорю. Боже мой, почему он заперся и не отзывается на стук?

А Фандорин и стучать не стал. Разбежался, прыгнул, как та лягушка, и бах ногой по двери. Она - с петель. Что треску, грохоту! А музыка стала прямо оглушительной.

Первым делом  Фандорин подбежал к граммофону и остановил иглу.

Большая комната, где наш горе-скульпотор лепил своих уродов, была вся ими заставлена, так что я не сразу разглядел самого Кальмана.

Он лежал грудью на столе и блестел неподвижным глазом – совсем как утром его папаша.

Рядом лежал опрокинувшийся бокал, из которого вылилось густое красное вино, какое пьют в субботу.

- Кальманчик, ты напился пьяный и уснул?  - пугливо спросил Ханан. – Переживаешь из-за папаши?

- Не смешите меня, - сказал я. - Живые люди так глазом не блестят. Вы что не видите, он совсем мертвый?

Ханан закричал, хотел броситься к бедному Кальману, но Фандорин ухватил приказчика за ворот.

- Не подходить!

А сам подошел. Потрогал Кальману шею. Нагнулся, понюхал разлившееся вино.

- Запах горького м-миндаля... Цианистый калий.

- Ох! Он отравился! – охнул я. - Заперся, выпил яду, включил музыку – и того. Хорошие дела, нечего сказать.

- Как отравился? – пролепетал Стефанович. - Зачем отравился?

Я объяснил:

- Кальман убил отца, это ясно. Четверть часа назад подслушал, как мы с моим помощником решили, что преступником может быть только наследник. Понял, что ему не отвертеться, и вот. Это, Стефанович, называется «дедукция».

- Ай, горе какое! – запричитал он. - Ну коли так, я вам расскажу, чего теперь скрывать... Либера Горалика убил не Кальман, нет.

- А кто же? – поразился я.

- Не кто, а что. Белый порошок. В Париже Кальманчик пристрастился к опиуму, будь он неладен. Говорил, что все настоящие художники или на опиуме, или – еще лучше - на кокаине. Но где в Брест-Литовске возьмешь кокаин? А опиум дадут в аптеке, если хорошо заплатишь. Как я умолял мальчика взяться за ум! Я говорил, что до добра это не доведет! И нате вам. Хороший, богобоязненный молодой человек свихнулся от дурмана.  Может, ему привиделось что-то или я не знаю, и он угробил родного папашу. Это такой грех, такой грех! Но еще хуже для еврея наложить на себя руки. Правильно пишут в газетах, что наркотики – чума нового века.

Я про опиум ничего не знаю. Крепче перцовой настойки ничего в жизни не употреблял.

- А какой он, этот опиум? – спрашиваю. – И где он?

- Кальман прятал его в шкафу, за книжками.

Я открыл шкаф – и точно, за книжками стояла банка, а в ней что-то белое. Я понюхал. В нос шибануло тягучим, горьковатым. Пробовать на язык я не стал. Вдруг сразу втянешься? У меня семья.

- Действительно опиум? – спросил Фандорин.

 Чтоб я знал? Но кивнул: «Он самый».  Потому что какой я Шерлок Холмс, если не могу отличить опиум от неопиума. Немножко занервничал, конечно. Сейчас Фандорин подойдет, тоже понюхает и скажет: «С ума вы сошли, Бразинский, это сода от изжоги или еще что-нибудь такое». Но Фандорин к шкафу не подошел. Он рылся в бумагах на столе. Вытянул большой белый лист, на который опустил свою забубенную голову мертвый Кальман Горалик. Взял в руки конторскую книгу.

- Что вы делаете, когда у нас такое несчастье? Один за другим два Горалика отдали б-гу душу!  – укорил его Ханан. - Оставьте вы бумажки, лучше помогите перенести этого грешника на диван. Какой он был хороший мальчик, вы бы знали! Кто бы мог подумать, что из него выйдет убийца и самоубийца! Бедная заблудшая овечка! И бедная фирма «Горалик»! Хозяина нет, наследника нет, вдове ничего не достанется. Весь груз свалится на плечики малютки Нетании, а она несовершеннолетнее дитя!

- Не складывается, Холмс, - сказал мне Фандорин.

Стефанович оглянулся – нет ли в комнате кого еще.

- Это вы кому?

- Помолчите, Стефанович, - велел я. - Что не складывается, Ватсон?

- Ваша версия. Она построена на том, что за дверью подслушивал Кальман, запаниковал и наложил на себя руки. Так?

- Ну а как еще?

- Кальман весил десять пудов. Под его шагами т-тряслись ступеньки и гнулись половицы. А тот, кто стоял за дверью, потом взбежал по лестнице почти бесшумно. Стало быть, подслушивал не Кальман. Это раз. Далее. Вам не кажется странным, что Кальман сидел перед совершенно чистым листом бумаги?

- Может быть, хотел написать предсмертную записку?

- На эскизной уатмановской бумаге? Не великовата ли она для подобной цели? Нет, Кальман просматривал бухгалтерскую книгу, когда в дверь п-постучали. Молодой человек не хотел, чтобы его застали за подобным занятием, и накрыл книгу листом для эскизов. Это два. Опиоманом он не являлся, я повадки этой публики хорошо знаю. Это три. Господин Стефанович, банку с опиумом в шкаф поставили вы, не правда ли?

- Что?! Почему бы я стал это делать?! – очень сильно удивился приказчик. Может быть, даже слишком сильно.

- Потому что наследник фирмы заинтересовался бухгалтерией. Это сулило вам очень серьезные неприятности, вплоть до тюрьмы. Взгляните, господин Бразинский, вот сюда, на банковскую страницу. На счету фирмы ноль денег. Помните, мы проходили по коридору и услышали, как Кальман спрашивал: «Как это пуст? Почему пуст? А где же они?». Речь шла о том, что счет пуст и новый хозяин желал знать, куда подевались деньги. Стефанович, денежными делами фирмы ведали вы. Тут всюду ваши подписи. Теперь понятна и причина, по которой убит Либер. Он обнаружил исчезновение средств и готовился принять меры.

Ханан жалобно поглядел на меня.

- Реб Арон, ваш помощник с ума сошел! Сейчас окажется, что я убил Либера, я отравил Кальманчика, всё я! Да посмотрите на мои руки! По-вашему этими спичками можно сбить с ног бугая Либера и проткнуть его насквозь аршином? Всё, я больше не Ханан Стефанович. Зовите меня Ханан Поддубный!

- Полагаю, дело было так, - спокойно продолжил Фандорин. - Вы подсыпали хозяину в вино опиума, а когда Либер Горалик уснул, проткнули беспомощное тело. Готов биться об заклад, что при вскрытии в желудке покойного обнаружится наркотик. Так же поступили вы и с Кальманом, увидев, что, хоть он и художник-импрессионист, но до пропавших денег докопался. Вы подслушали наш разговор с господином Бразинским и решили, что теперь без помех свалите всё на Кальмана. Пришли сюда с вином – помянуть Либера Горалика или что-нибудь подобное. Только на сей раз подсыпали не опиум, а яд. Подождали, когда молодой человек испустит дух. Поставили в шкаф банку с наркотиком, завели пластинку и побежали за нами.

Стефанович оскалил зубы. Они оказались мелкие и неожиданно острые.

- Очень художественно вы всё описали. Только забыли, что дверь была изнутри заперта на ключ!

- Помилуйте, этот маленький фокус знают даже гимназисты-первоклассники. В скважину, где с другой стороны ключ, просовываются щипчики, поворот и готово. Сейчас покажу, у меня всегда с собой маленькие ножницы. Как говорится, «быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей».

Фандорин насадил дверь обратно на петли, вышел. Ключ начал будто сам собой поворачиваться в скважине.

- Послушайте, Бразинский, - шепотом обратился ко мне Ханан, очень быстро. - Я вам дам десять тысяч. Это деньги, которых не видали вы, ваш папаша, ваш дедушка и ваш прадедушка, вместе взятые.

- За что мне такая награда? – отодвинулся я, потому что он дышал очень жарко. Когда человек сильно напуган, от него пахнет страхом, а это вам не фиалки.

- За то, что вы не будете идиот и сообразите свою выгоду. Сейчас войдет этот гой, вы его займете разговором, а я ему воткну в спину вот эту штуку.

И что вы думаете? Безобидный приказчик Стефанович вынул из кармана остро заточенный напильник!

- И будто не было никакого господина Фандорина. Знаете, я вам накину еще пять тысяч, если вы поможете мне избавиться от трупа. Тссс!