— Спасибо тебе, внучка, за добрые слова! — от души поблагодарил я девушку, принимая из её рук чистую одежду. — Только мне бы помыться не помешало бы — не хочется одёжку добрую измарать.

— Давай, дедунь, я тебя в баню отведу, — предложила девчушка, — она, хоть и не топлена, но освежиться и грязь лесную смыть — можно.

— И то дело! — довольно согласился я. — В такую жару не замерзну поди.

— А к вечеру я тебе её истоплю, — пообещала Василинка, — попаришься перед праздником…

— Мне бы ножницы еще, красавица, — попросил я, вспомнив о спекшейся в печке Стриги бороде, — али бритву какую? Расчесать этот колтун я, — я прикоснулся рукой к растительности на лице, — боюсь, уже не смогу.

— Найдем конечно, деда! — уверила меня девчушка. — А что это вы, мужики, до сих пор и не поели ничего? — Заметила она до сих пор пустующий стол. — Никак в себя после моего спасения прийти не можете? Нет больше Ведьмы! Сама видела, как её на кусочки разнесло вместе с её клятой избушкой! Ну, чего вы как не живые? — продолжала щебетать Василинка, расставляя перед нами глиняные расписные миски и раскладывать деревянные резные ложки.

Метнувшись к большой русской печи, девчонка открыла заслонку, а после выудила ухватом чугунный закопченный котелок, от которого просто разило съестным духом. У меня мгновенно заурчало в животе, да еще так громко, едва не напугав хозяев. А что? Я ведь и не помнил, когда набивал пузо именно этому родному телу в последний раз? Последняя, во всех смыслах, трапеза вспоминалась лишь в нацистском Вевельсбурге. Да и то, поесть, как следует, никому не довелось — потравили нас с ребятами тогда гадские фрицы! Так что сейчас я был готов оторваться за все проведенное впроголодь время.

Горшок смачно встал в центре стола, а когда Василинка сдернула с него крышку — я так и вообще слюной изошел. Это ж каша! Перловая! Да еще и с мясом! Давненько я шрапнелью^[17] не баловался. Хотя, в свое время, «всласть» откушать мне её довелось. Особенно в свою первую молодость на фронте. Еще Петр I считал перловку главной на своем столе, потому и ввел ее в рацион питания войск. И с тех пор так и повелось: перловая каша — основное солдатское блюдо.

Так-то оно правильно: во-первых, перловая каша очень полезная, содержит множество витаминов и минералов. Во-вторых, она достаточно сытная, способна удовлетворить голод взрослого мужика относительно небольшой массой продукта. В-третьих, при длительном хранении перловку фактически не портят разнообразные вредители. Ну, и в-четвертых, объем выхода перловой каши в 5—6-ть раз превосходит начальный объём крупы! А для снабжения войск и логистики — это очень важный момент!

При всем при этом, ни наш брат солдат, ни товарищи офицеры перловую кашу в советской армии не любили. Все потому, что есть у перловки один «страшный» недостаток: чтобы каша была действительно вкусной, ее следует правильно готовить. Сначала вымочить крупу в воде часиков эдак пять-шесть. Это в корне изменит вкусовые качества в лучшую сторону.

Но кто в армейской кухне так заморачиваться будет? Тратить время и силы на подобные изыски? Ведь как размышляют кухонные деятели? Солдату что главное? Поскорее и посытнее брюхо набить! А вкусно-не вкусно — дело десятое. И так сожрет, чай не барин какой. Вот звали её солдатики «кирзой» и «болтами» — за степень и равномерность проварки. А между тем, название этой крупы происходит от слова «перл», что значит жемчужина. Разве еда с таким названием может быть невкусной⁈

Но раздумывать над этим вопросом мне абсолютно не хотелось — девчушка уже навалила в мою миску добрую порцию отлично разваренной и благоухающей каши. И тоже, что примечательно, шикарного изумрудного оттенка. Все вокруг пропитал этот подозрительный изумруд. Ну, не верю в его заявленную чудотворную силу. А может это просто маразм, и я стараюсь везде какой-то скрытый подвох найти?

А каша-то, каша — прямо во рту тает! Здесь-то её явно умеют правильно готовить. Ложка так и летала со сверхзвуковой скоростью между миской и моим ртом, под изумленными взорами кромешников. Шикарно же живет деревенский голова. Думается мне, что у обычных местных пейзан^[18] мясо на столе не каждый божий день бывает. Ну, да ладно, чего это я опять завелся? Я же сюда не революцию устраивать явился? Хотя, своим геройским поступком уже умудрился власть придержавших основательно ущемить. И чем-то серьезным, возможно, это еще аукнется.

Но я не жалею о случившимся! Ну, вот нисколечко! Если бы отмотать «пленку» назад, то точно так же бы и поступил! Как говорил незабвенный Глеб Жеглов: вор должен сидеть в тюрьме, а злобная мерзкая Тварь тихонечко лежать в могиле, и не отсвечивать! Извините за мою скромную редакцию этого поистине крылатого выражения! Но Тварей я давил, давлю и давить буду!

— Да что же вы без хлеба-то кушаете, деда? — укоризненно произнесла Василинка, поставив пере мной резной деревянный поднос с разделанной краюхой замечательного ржаного хлеба.

Из-за его темной и ноздреватой мякоти вездесущая зелень этого волшебного и неизведанного края, оторванного от обычной земли, была абсолютно не заметна.

— Сфафифо! — Поблагодарив радушную хозяйку с набитым ртом, я ухватил с подноса здоровенный кусок хлеба и с превеликим удовольствием вонзил в него зубы.

Толстая, но свежая корочка приятно хрустнула, наградив меня непередаваемым вкусом ферментированного ржаного солода, что образуется в хлебе только при специальной длительной выпечке. Нечто подобное я пробовал еще в первой своей жизни, в побежденной Германии — хлеб «Пумперникель», если мне память не изменяла. Такой же насыщенный темно-коричневый цвет мякиша из ржаной муки грубого помола с включениями частей непромолотого зерна, и непередаваемым, ярко выраженным специфическим ароматом хлеба. Между прочим, гордость Вестфальской кухни!

Этот хлеб там пекут в неизменном виде уже несколько столетий. Оказывает весьма положительное воздействие на пищеварительный процесс! Кстати, считается, что слово «Pumpernickel» вначале означало на вестфальском наречии «пукающий Николай», что связано с ускорением пищеварительной функции желудка, производимой данным продуктом. А еще во время «ведьмовских процессов», происходивших в Германии в 16−17-ом столетиях, это словосочетание служило эвфемистическим^[19] обозначением дьявола. Символично в моем случае, не правда ли?

Сначала я не понял, чего это на меня так уставились добры молодцы, когда я смачно вгрызался в хлебную краюху. Просто-таки в рот мне заглядывали. А потом дошло, это они на мои зубы пялятся, крепкие и белоснежные, словно у голливудской звезды. Таких-то белоснежных в моем возрасте и быть-то не должно, да вообще быть никаких не должно. Вон, у того же Невзора, желтые, сточенные, да через один. А он-то помоложе меня будет!

Может быть, хоть сейчас-то они на веру мои слова примут? Что не такой уж и простой старичок их прекрасную раскрасавицу Василинку от злой Ведьмы избавил. Да не только её, но и остальных бедолаг, над которыми столько лет как Дамоклов меч нависал Кровавый жребий — тоже.

Огромную кучу каши, щедро наваленную девчонкой в мою миску, словно бешенный ураган слизнул. Я еще не успел поднять глаза от опустевшей тары, как последовала не менее щедрая добавка, да еще на стол передо мной она поставила большую глиняную кружку, наполненную до краев молоком из запотевшей крынки.

Со второй порцией я разбирался дольше, но ненамного. Вскоре и она опустела, а мой живот раздулся, словно огромный оркестровый бас-барабан. хоть колотушкой по нему колоти. Выдув напоследок кружку отдающего зеленью, но не менее вкусного, чем обычно, молока, я отвалился спиной на бревенчатую стену избы.

— Спасибо, хозяева, за хлеб, за соль! — радушно произнес я слова благодарности, сыто отдуваясь. — А сами чего ж не откушали? — Заметил я нетронутые тарелки, стоявшие пред каждым из мужчин.

— Зато ты, чужеземец, за троих уписывал! — Не удержался от колкости Нечай. — А по виду и не скажешь, глиста-глистой. И куда только все влезло?