– Он не выходит на связь. Может, и правда партизанит, – отозвалась Мария на мои расспросы.

Неподалеку от нас уселся коммунист Иван Железный. Он кивнул стоящему у стены муниципальному депутату Андрею Семеновичу. Тот тоже ответил сдержанным кивком. Проследив за ними, я снова повернулась к Марии.

– Так он против реновации, потому что какая-то бабка плюнула ему в лицо?

– Не какая-то, – поправила меня Мария, подняв указательный палец вверх, – а Марианна Константиновна, доктор философских наук, обществовед, при Союзе работала в институте марксизма и ленинизма. В девяностые она ударилась в эзотерику. – Мария пожала плечами, – я просто предположила. Черт его знает, что творится их партийном болоте.

28 июня. В темно-синем зале кинотеатра организовали очередную встречу префекта с жителями соседнего района. На экране крутилась советская юмористическая короткометражка. Фаина Георгиевна Раневская пришла к чиновнику, который распределял квартиры в новостройках. Фаина Георгиевна жила в старом деревянном домике. Чиновник предлагал ей комнаты в разных домах и даже квартиру, но она капризничала и довела его до обморока.

"Кошечки у меня!" – восклицала Фаина Георгиевна представителю советской власти во времена, когда собственности как права не было вообще. Сейчас же, когда собственность неприкосновенна, меня пытались выселить двумя третями голосов соседей.

– Ну, обидно, да, – ответил мне с ухмылкой зампрефекта по вопросам жилищно-коммунального хозяйства Алексей Иванович. Сам префект отсутствовал, предпочтя в это смутное время оказаться в отпуске. Передо мной через два ряда сидели глава управы и ее заместитель по вопросам строительства Александр Лаврентьевич. Они озорно хихикали и шушукались о чем-то – было видно, что все у них хорошо. Я смотрела на всех них с внимательным интересом, ведь именно от этих людей зависела моя дальнейшая жизнь. Они вторглись в мое личное пространство, добавили седых волос и страха перед будущим. Мой голос дрожал от волнения, когда я разговаривала с ними, а они в ответ меня с улыбкой сливали.

– Предлагаю двумя третями присутствующих проголосовать за выселение Алексея Ивановича из его наверняка шикарной резиденции в приятном месте Москвы! – Мария добралась до микрофона. Из соседнего кресла на нее завопила бабка-старожил, желавшая попасть в реновацию.

– Дайте уже другим людям пожить нормально! – возмущалась она.

Я открыла блокнот на последней странице и вписала туда фамилии префекта и его заместителя Алексея Ивановича, расставив порядковые номера. Кроме них в моем черном списке есть глава управы и ее заместитель Александр Лаврентьевич. Я не собиралась сидеть на берегу и ждать, когда трупы врагов проплывут сами мимо. Я пойду вверх по течению, и это будет мой посильный вклад.

– Вот, – Мария, увидев мои записи, дописала адрес внизу страницы, – приходи в понедельник в семь вечера.

После духоты зала свободно дышалось ночной прохладой. Прошел дождь и прибил дневную пыль, звуки стали звонче в наступившей влажной темноте. Переливались листья деревьев огнями светофоров, в лужах отражались фонари и зеленые кресты круглосуточных аптек. Вспыхивала молния между туч вдали, печальный шелест мокрых шин заглушал звуки грома от удаляющейся грозы. Плотными, черными тенями скользили прохожие по шершавым тротуарам, и я, полная горьких размышлений, тащилась вслед за ними домой. В квартире было пусто и темно, муж ушел в ночную смену. Открыв ноутбук, я еще некоторое время неподвижно сидела, погрузив лицо в ладони и собираясь с мыслями.

– А ты упорная, – сказал муж, листая мою жалобу на пяти листах мелким шрифтом с приложениями еще на тридцати.

Два дня назад на двери нашего подъезда вывесили протокол общего собрания собственников с результатами голосования. 21 июля. Закон о программе реновации был принят двадцать дней назад и с тех пор дома больше не включали в список на снос, но были нюансы.

"Протокол датирован двадцать четвертым июня", – написала соседу в телеграм. Он спустился ко мне и мы вдвоем сели на кухне изучать документ.

– Леонидовна же говорила, что кворума не набрали. – удивлялся сосед.

Через две недели после завершения голосования я подослала его к Веронике Леонидовне. По правилам именно такой срок дается для подсчета голосов и составления протокола. Сама Вероника Леонидовна от меня скрывалась, после того, как узнала, что о всех реновационных перипетиях нашего дома я дисциплинированно отчитывалась в прокуратуру и жилищную инспекцию.

– Скорее всего им помогли подсчитать так, как надо, – я изучала цифры в протоколе, – вот! – указала я пальцем в подозрительно малую площадь дома, – они исключили нежилые площади департамента городского имущества и те, что в частной собственности.

Протокол гласил, что данные организации воздержались от голосования, но в Жилищном Кодексе не была предусмотрена возможность исключить долю кого-то в общем количестве голосов собственников. Без такого исключения поданных голосов набралось бы на сорок девять процентов, то есть кворума, при котором собрание могло вынести решение по вопросу, не было. Счетная комиссия же добилась семидесяти двух процентов голосов. А дальше, на семнадцатой странице были уже проклятые две трети голосов за включение дома в программу реновации от числа проголосовавших. "Решение принято" – торжественно объявил протокол.

– Погоди, – сосед пролистал свои записи в телефоне и показал мне выдержку из постановления правительства Москвы, – должно быть не менее двух третей от общего числа голосов собственников помещений в многоквартирном доме, – процитировал он.

С полминуты мы молча смотрели друг на друга.

– Скоты! – сделал он вывод.

– Нас пытаются обмануть, – подтвердила я.

– Дарья Александровна, – театрально положив руку на грудь, уверяла меня ведущий специалист инженерной службы района, – мы все делали в строгом соответствии с инструкциями!

Я сидела у нее в кабинете спустя полчаса после обнаружения замысловатого подсчета в протоколе и вежливо улыбалась. Светлая и законопослушная часть моей души требовала честного, справедливого суда над всей этой управской шайкой. Другая, темная сторона предлагала простой и эффективный ход – вцепиться ей в лицо и выдавить большими пальцами глазные яблоки.

– Окей, – сказала я, отбрасывая свои соблазнительные, но антигуманные идеи, – откуда тогда столько нарушений?

– Каких нарушений? – удивилась ведущий специалист так, что мне захотелось стукнуть ее по голове.

– Протокол должен был появиться месяц назад.

– Он и был вывешен месяц назад на дверях вашего подъезда, – она кивала в такт каждому своему слову.

– Неужели? – я пристально посмотрела в ее широко раскрытые, искрящиеся недоумением глаза, – мой муж ведет инстаграм. Фотографирует дверь нашего подъезда утром перед работой и вечером, возвращаясь домой. До сегодняшнего дня никакого протокола на двери не было и я могу это доказать.

Шах и мат. Ведущего специалиста парализовало, она явно набиралась сил, чтобы спросить:

– Простите, а зачем он это делает?

– Хочет и делает.

Драгоценный мой супруг увлекся современным искусством и, вдохновившись примером какого-то ультрамодного фотографа, год назад решил рассказать миру о тщете своего бытия. Подписчиками, а равно и ценителями его искусства, были я и его мама. В конечном итоге его проект оказался весьма полезен.

– Правильно, – говорил муж, обнаружив несколько скриншотов из своего инстаграма в моей жалобе прокурору, – пусть все узнают, что мы поехавшие.

– Скорее всего они уже все прекрасно знают, – спокойно ответила я.

Весь месяц я провела в попытках найти протокол. Его должны были отправить в префектуру и жилищную инспекцию.

"На момент 1 июля протокол общего собрания собственников дома 8 корпус 3 на рассмотрение не поступал. Ваши замечания будут учтены" и так далее, пока в августе, наконец, префектура не ответила, что «протокол от 24 июня 2017 года поступил и находится в работе». Мне показалось даже, что составитель письма мерзко хихикал, когда писал эту строчку. В каждом слове чувствовался бюрократический триумф.