Уже в прихожей, влезая в ветровку, Дан помедлил, наткнувшись пальцами на небольшую палочку, болтающуюся на шее на кожаном шнурке. Привычная до неразличимости – он подолгу не вспоминал о ней. Гладкая, всегда чуть теплая, по виду нечто вроде дерева (Дан понимал: не дерево, но что именно – не знал, пожалуй, никто). Поверхность змеится упругими побегами, сплетающимися в сложную вязь. Если текст, то на неведомом языке, если узор, то построенный по неведомым законам. Сегодня, чего не случалось уже давно, Дан увидел ее словно впервые и снова, как в первый раз, поразился странному, будоражащему ощущению, которое вызывала в нем эта безобидная вещица. Она лежала на его ладони, словно маленькое спящее животное, – укусит, не укусит? Иногда так и подмывало опасливо отбросить подальше и отереть ладонь. Иногда – наоборот, разбудить, и будь что будет. Живое-неживое… Было в ней что-то.
Что?
В это самое время император только-только погрузился в сон в случайном закутке своих необъятных покоев – и сон далеко не освежающий. Такое с ним случалось редко. Обычно венценосец отправлялся на боковую укуренный до того, что буквально себя не помнил. Грезы он видел наяву, а в сон валился, как мешок в черный подвал. Но сегодня выдалось странное утро. Измотанный всенощными безумствами, он вожделел забвения, но желанная чернота все не приходила, медлила ударить в висок мягким и тяжелым. И висок призывно ныл, тоскуя по удару – то ли метафорическому, то ли настоящему.
Собственно, в это время происходили миллионы всевозможных событий: и важных, даже, может быть, эпохальных, и совсем незначительных. Случались, цеплялись одно за другое, перемешивались, как пестрый стеклянный сор, засыпанный в торец калейдоскопа. И три мира тремя помутневшими от времени зеркалами высились над этим легким сором, глядя друг на друга в упор и не видя ничего, кроме бесконечной череды собственных отражений. Вращался калейдоскоп, и там, в перекрестье трех миров, из бессмысленной толкотни рождался узор беспримерной красоты и стройности. И был, наверное, кто-то, кто мог, приникнув глазом к окошечку, увидеть его весь целиком. Оценить с холодком знатока и, легко оторвавшись от несерьезной забавы, вернуться к прежним занятиям. Хотя бы к примерке новой пижамы совершенно роскошного (не слишком ли экстравагантного?) цвета. Но и этот некто не крутил калейдоскоп – все шло своим чередом, не нуждаясь в божественном вмешательстве и питаясь ничтожными на первый взгляд импульсами.
Император метался и плакал во сне. Дан строил планы на день, а заодно обдумывал маршрут. Генерал Канас, подтянутый, но все-таки несвежий, вопреки добросовестному ночному отдыху, взирал через стол на жену, ища, на что выплеснуть хандру. Мастер Румил в очередной раз просматривал планы занятий на ближайшую неделю. Он был человеком обстоятельным и заботам Ордена, даже самым обыденным, отдавался целиком. Может, потому, что иначе все вдруг замирало, линяло, теряло смысл? И тогда Румилу становилось не по себе, а жить с этим ощущением он не умел… Что делал в то утро учитель, не знал никто – кроме одного замухрышки-крестьянина, которого меньше всего можно было бы заподозрить в подобной осведомленности. Крестьянин споро семенил безлюдной по раннему времени дорогой, оставляя за спиной руины небольшого старинного дома, еще недавно прятавшегося в уединенной роще, а под руинами тела: несколько молодых, однотипно мускулистых, да еще одно в ином роде – послужившее, но еще отменно крепкое, основательное, увенчанное благородной головой с шапкой седых волос. А еще дальше, за низкой грядой холмов, осталась лежать столица. Крестьянин торопился. Нужно было уйти как можно дальше и как можно скорее найти укрытие. Чужой облик слушался плохо, то сползал струпьями, то комкался и мутнел – впору позавидовать проклятым оборотням, которым подобный фокус давался легче, чем дыхание! А Умеющая Слушать, только что вышедшая из контакта с Видящими Сны и все еще переполненная чувством единения, будто озерко после ливня, внезапно увидела прямо перед собой необъяснимое свечение. И пошла с доверчивым любопытством к пузырю света, расширяющемуся и вдруг лопающемуся черной прорехой…
Покончив с экспертизой, Дан решил прогуляться до конторы. Все-таки любил он этот почтенный район и это время года – тоже, как ему казалось, почтенное и словно бы мужского пола: уже не безоглядно жизнерадостное лето, еще не взбалмошная истеричка-осень… И где-то на полпути почувствовал Зов. Это было настолько неожиданно, да и ощущение успело подзабыться, что в первое мгновение он растерялся. Однако Зов был совершенно отчетливым, не очень далеким, не больше сотни метров, и направление определялось совершенно явственно. На ближайшем перекрестке Дан свернул в нужную сторону и размеренно двинулся к параллельной улице. Пока он не очень задумывался, что будет делать, выйдя на жертву. Ведомый властным инстинктом охотника, он не размышлял и не колебался, не замечая очевидной несуразицы – здесь, в этом мире, не было и не могло быть оборотней. Исключено! Но сейчас это было неважно. Ничто не имело значения, кроме одного, ясного, необоримого – Зова. Убить оборотня. Убить.
Уже рядом. Крохотный глухой проулок, ни души, и бежать твари будет некуда. Здесь! Тварь будет убита прямо здесь. Дан, не сбиваясь с темпа, нырнул в сумрачную щель между домами, шагнул навстречу Зову – и врос в асфальт.
Это был не оборотень. То есть оборотень там тоже был, брел в сопровождении двух мужчин, причем сопровождение это скорее смахивало на конвой. Один придерживал тварь за рукав, другая рука в кармане. Второй шел на шаг позади. Оба молодые, крепкие парни, обоих Дан знал по той, прошлой жизни. Не слишком близко, оба ходили тогда в стажерах, потому и не узнал сразу, не сложилось в голове. Тем более что никто из их команды не должен был объявиться здесь, да еще в компании оборотня…
Дану нравились местные поговорки. Мастерство не пропьешь, и прочее в том же духе. И вот выдался случай испытать их на собственной шкуре. Дан, правда, не пил, совсем не пил, ни капли. Не мог – не приживалось как-то. В этом ли было дело, или попросту годы бездействия не прошли бесследно, но он стоял в оцепенении недопустимо долго, две-три секунды. А вот бывшие коллеги сориентировались быстрее. Узнали моментально, он понял это по неуловимо изменившимся лицам – вот только что были нейтрально-деловыми (обычная в меру опасная рутина, ничего личного!), а стали… включенными, что ли? Впрочем, удивляться нечему, в свое время он был для них едва ли не живой легендой. Вот только их реакция была неожиданной. Дан, понятно, не надеялся, что ребятишки кинутся к нему за автографами, все-таки напоролись на живого мертвеца, но чтоб так…
