Дед толкнул калитку, и горожан с чемоданами встретил просторный палисадник. На крыльцо вышла старушка в ситцевом платье, сняла с головы косынку, обнажив седые, коротко подстриженные волосы, удерживаемые гребнем-ободком. На лице, испещрённом паутиной многочисленных морщин от жизненных радостей и невзгод, играла ласковая улыбка. Увидев родных людей, она с облегчением вздохнула:
– Заволновалась уже, дела переделала, а вас всё нет и нет.
После объятий и поцелуев они вошли в избу, наполненную дивным запахом пирогов. Калитки[2] с картошкой, шаньги[3] со сметаной и творогом, кулебяки[4] с рыбой – всем этим хозяйка была готова накормить дорогих гостей. На столе, повидавшем представителей не одного поколения, на фигурных ножках шумел жаровой самовар. Угольки в его трубе ещё не погасли, на ажурной конфорке[5] стоял заварной чайник. В сахарнице из толстого гранёного стекла лежал кусковой сахар. К ароматному морошковому чаю прилагались конфеты, печенье и галеты[6]. В деревне чаепитие происходило по-особенному, из блюдец. Вода в самоваре продолжала часами кипеть, поэтому налитый в чашки через изогнутый краник кипяток не остывал. Кубики сахара в чай не клали, а раскалывали их щипцами и ели вприкуску. Чайная церемония длилась неспешно, сопровождаясь разговорами.
– За вашей выпечкой, Мария Петровна, я на край света готов поехать, – вымолвил отец.
– Раньше женщины готовили «хлебное» с самой разной начинкой, – начала рассказ бабуля. – Из ржаной муки на опаре[7] делали каждый день шаньги с крупой или картофельной замяткой[8], грибовники, гороховики, репники. Для праздничного застолья ставили дрожжевое тесто и пекли ягодники, пироги с творогом, изюмом и рисом, рыбники. Потрошёную рыбу запекали в тесте целиком – с головой, хвостом и костями. Ячменные хлебы и караваи на специальных листах садили в печь на пёкле.
– Что такое пёкло? – спросила Аня.
– Плоская деревянная лопата с длинной ручкой.
– Слушая тебя, я словно в краеведческом музее побывала.
– Могу научить готовить ска́нцы.
– Ещё одно новое слово…
– Для этого надо замешать ржаную муку с водой, солью и сахаром в густое тесто, раскатать скалкой в круглые лепёшки и выпекать одной стороной на сковороде в печке. Сварить пшённую кашу на молоке. При подаче на стол смазать сканцы маслом и в блины положить кашу, заворачивая их в кулёчки. Русской печи у меня нет, – посетовала старушка, – в ней стряпня получалась особенно вкусной.
– Твои кулебяки с сёмгой самые лучшие во всём мире. Пальчики оближешь, – произнесла Анечка, отправляя очередной кусок в рот.
– Рыба для поморов – основная пища, – сказала бабушка, глядя на внучку. – Треску ели солёной, вяленой и сушёной. Готовили с картошкой, жаренной на растительном масле или сёмужьем сале. Завтра сделаю для вас сельдь беломорскую мачко́м.
– Что значит мачком? – поинтересовалась девочка.
– Тушенная с водичкой на ла̜дке[9].
– А ещё чем питались поморы? – полюбопытствовал папа.
– Ухой рыбацкой, грибовницей. Готовили щи из куропатки, глухаря или баранины, заправляя квашеной капустой. Из костей ног оленя делали холодец. Кстати, чугуны[10] в печь ставили с помощью ухва́тов.
– Ухватов? – перебила Анна.
– Это такие металлические рогатины, насаженные на палку. Ели каши с киселём или молоком, пили простоквашу и ряженку. Для промысловиков готовили творог, выдержанный в печи, он назывался «ста́вка». В пост хлебали редьку с квасом. Из репы делали па́реницу: резали овощ на крупные куски и парили в глиняном горшке под крышкой.
– Другая планета… – выдохнул отец. – Я родился и вырос в городе.
– К Степану племянница приехала, – сменил тему разговора дедушка.
– Видели, – подтвердила мама, – сорванец, а не девочка.
Прошло пять лет, как Степан поселился в маленьком полуразрушенном домике на отшибе деревни. Это был мужчина лет сорока пяти, внушительного роста, с красивым загорелым лицом, украшенным густыми усами и бородой. Тёмные длинные волосы с проступающей проседью он собирал на затылке в хвост – так его лоб и широкие брови приоткрывались, а грустные карие глаза делались ещё более выразительными. Степан носил удлинённый свитер с высоким горлом и прямые брюки. С жителями он не общался, да и они сначала были к нему равнодушны. Его разговоры состояли из нескольких фраз в местном магазине или на почте, при получении газет и журналов. Таких приезжих в селе не любили, постепенно его личность начала обрастать легендами. Говорили (а людей хлебом не корми – дай поговорить), что у него плохое прошлое: мол, он вступил в тайную секту и остался без родных и друзей. Мужчина же занимался повседневными делами и не думал, что о нём судачат. С утра до вечера стучал то молотком, то топором – подлатал крышу, поставил новый забор. Позже завёл собаку – дворнягу чёрного окраса с белым пятном на груди. Время шло, щенок рос, осваивая правила жизни и нужные команды. Когда Степан приобрёл катер, они вместе с Диком стали выезжать на другой берег реки. В доме установились порядок и спокойствие, которые были нарушены ранней весной письмом. И об этом письме толковали в деревне. Почтальон с интересом разглядывал, крутил, вертел конверт в руках, пытаясь догадаться о содержимом секретного послания. Не знали жители села, что в городе у него осталась больная сестра и её дочь. Женщина просила брата взять племянницу в Кузомень на лето, пока она сама будет лечиться в санатории. Племяшка запомнилась ему малышкой, похожей на куколку в кружевном платье, капроновых гольфах и лакированных туфлях. Из-за бантов, вплетённых во вьющиеся золотистые волосы, он в шутку называл её стрекозой.
Дом был отремонтирован, и стало возможным принимать жильцов. Мужчина занялся приготовлением гостевой комнаты. Не имея ни малейшего понятия, как общаться с девочками, и не представляя, как вести себя в необычной ситуации, он решил положиться на интуицию и случай.
Наступил долгожданный день. Степан отварил картофель и пожарил щуку на растительном масле, предварительно обваляв кусочки рыбы в муке. Надел рубашку, брюки, старенький, но добротный пиджак. Пробежался по комнатам, убедился, что везде чистота, вышел на улицу и направился к причалу. Стоявшие на помосте из брёвен кузомляне, с нетерпением дожидавшиеся прибытия доры, были удивлены появлению мужчины с окраины и терялись в догадках, кого же он встречает. Люди шептались: «Из-за того письма пришёл». Судёнышко, похожее на половинку скорлупы грецкого ореха, пришвартовалось, и из него стали выходить пассажиры. Среди них была девчоночка в модном плаще и шляпке. Степан нерешительно подошёл к ней:
– Здравствуй, Настя!
– Извините, но вы ошиблись, я Анна, – вежливо ответила она.
Мужчина растерянно посмотрел по сторонам. Больше девочек он не видел.
– Дядя, я Настя, – раздался голос за его спиной.
Он оглянулся. Перед ним стояла худышка лет двенадцати в джинсах, ветровке и кедах. Лицо скрывал длинный козырёк кепки, из-под которой торчали две тоненькие косички. Степан не удержался и снял бейсболку с её головы. Луч солнца коснулся девичьих волос, и они засияли золотом.
– Стрекоза, – буркнул он.
– Зачем сразу обижать? – возмутилась племяшка.
– Ещё и бойкая.
За прошедшие годы Степан впервые улыбнулся – невозможно было оставаться равнодушным, глядя в озорные зелёные глаза, выражающие одновременно радость, любопытство и удивление. Курносый нос и пухлые губы были точь-в-точь как у той прекрасной малышки, похожей на куклу и на его сестру. По пути домой они всю дорогу молчали. Дядя нёс в руке спортивную сумку и размышлял: «Вот незадача, ждал принцессу, а приехала Пеппи Длинныйчулок… Откормить девчонку надо, ноги у неё словно спички… Сливки и молоко привозят по четвергам вкусные, а хлеб и того лучше. Корехов[11] наловлю, скоро грибы и ягоды пойдут… С виду она добрая и открытая. Надеюсь, уживёмся».
