Вечерело. Невиданный для сентября зной сменялся зябкой прохладой. В опустевшем летнем кафе негромко играла музыка. В такой час в будни здесь, как правило, никого уже не бывало. Но в этот вечер за крайним столиком сидел одинокий посетитель – седовласый мужчина преклонного возраста в светлом льняном костюме – и как будто не собирался уходить. Молоденькая официантка уже несколько раз демонстративно проходила мимо и порывалась забрать пустую кофейную чашку, но посетитель никак не выпускал её из рук. Перед ним на столе лежали белая фетровая шляпа и раскрытое потрёпанное портмоне с фотографией – красивая статная блондинка лет шестидесяти, застывшая в танце с невидимым партнёром. У ног посетителя, высунув розовый язычок и часто дыша, лежала маленькая лохматая собачонка, привязанная к стулу тонким поводком.

Старенький динамик сделал паузу, сдержанно фыркнул и принялся изливать в эфир тёплую и нежную, как байковое одеяло, песню «Лаванда» в исполнении Софии Ротару.

– Что-нибудь ещё будете заказывать? – спросила официантка, в очередной раз подходя к столику с припозднившимся клиентом

– А… Нет, нет. Благодарю, – спохватился мужчина. – Сколько с меня?

– Сто пятьдесят рублей.

– Вот, пожалуйста.

Посетитель надел шляпу, взял на руки собачонку и вышел из кафе.

Путь его пролегал через Екатерининский парк, что раскинулся неподалёку от Олимпийского проспекта, – один из тех небольших московских парков, о существовании которых не подозревают даже многие москвичи. Яркий и нарядный днём, это парк казался таинственным и немного пугающим ночью. Но мужчина уверенно шагал по тёмной аллее, неся на руках свою четвероногую подружку, беспокойно поглядывающую по сторонам. Очевидно, он частенько ходил этой дорогой.

Внезапно из темноты, со стороны притаившейся у пруда ротонды, донёсся странный звук. Поначалу мужчина не придал этому значения, но когда до него долетели слова, произнесённые до боли знакомым голосом, он замер как вкопанный.

– Веничка-а-а! – завывал голос в такт нарастающему ветру.

Из-за ротонды медленно выплыла одетая в белое тонкая женская фигура. Невесомая, она словно зависла над землёй, излучая призрачное сияние. Мужчина машинально сунул руку в карман пиджака в поисках очков. Но очков там не оказалось – видимо, оставил дома.

– Нателла? – щурясь, пробормотал мужчина.

– Потанцуем?

Нателла вытянула вперёд руки и медленно двинулась в его сторону. Собачонка тихонько завыла.

– Нет! Этого не может быть! – вскричал мужчина.

Он в ужасе попятился, оступился и, выронив собачонку, рухнул навзничь. Собачонка, обнюхав бесчувственное тело своего хозяина, принялась отчаянно тявкать в темноту.

Из подъезда дома номер три, что по улице Советской Армии, выпорхнула стройная дама в элегантном спортивном костюме. Издалека её можно было принять за молодую женщину, однако проступающая сквозь безупречный макияж сеточка морщинок на лице, предательские складочки на шее и излишне суховатые пальцы на руках выдавали в ней даму весьма почтенного возраста. Но, несмотря на свои семьдесят лет, Екатерина Андреевна Романова выглядела не более чем на пятьдесят пять. Высоко поднятая голова, гордая осанка говорили о её знатном, благородном происхождении. Хотя в те годы, когда родилась Екатерина Андреевна, знати в нашей стране давно уже не было, а благородство не имело никакого отношения к благости рода.

Итак, моложавая пенсионерка вышла на утреннюю пробежку. Близость Екатерининского парка располагала к подобным моционам. И поскольку Екатерина Андреевна никогда не пренебрегала физкультурой, то её там знали все, кто по той или иной надобности оказывался в парке утром. Даже собаки, выгуливающие своих зевающих хозяев, замирали при виде бегущей Екатерины Андреевны и принимались весело махать хвостом.

Неподалёку от пруда два таджика – низкорослый степенный Сархат с лицом, похожим на пересушенный урюк, и долговязый суетливый Анзур, у которого только-только начали пробиваться усы, – собирали первую опавшую листву. Сархат неторопливо помахивал метлой, формируя небольшие кучки, Анзур руками перекладывал листья в тачку.

– Ассалому алейкум, Екатрин Андревна! – воскликнул Сархат, завидев пробегающую мимо Романову, и низко поклонился.

– Субх ба хайр! Корхоятон чи хел?1 – ответила Екатерина Андреевна.

– Хуб. Аз шумо пурсем?2 – Сархат расплылся в улыбке, демонстрируя четыре золотые коронки.

– Ташаккур, хама кор хуб3, – улыбнувшись в ответ, пропела Екатерина Андреевна и побежала дальше.

– Саломат бошед!4 – крикнул ей вслед Сархат и, нахмурившись, повернулся к Анзуру. – Пачиму она таджикски можит учить, а ты руски ни можишь?

Анзур смущённо потупил взгляд.

Тем временем Екатерина Андреевна, пробежав трусцой до конца аллеи, уже собралась повернуть назад.

– Может, вам показалось? – произнёс поблизости раздражённый мужской голос.

Екатерина Андреевна остановилась и оглянулась. Никого. Мгновение она прислушивалась, потом слегка присела и юркнула в заросли сирени.

На лужайке стоял растерянный седовласый мужчина в белой фетровой шляпе с маленькой лохматой собачонкой на руках. Перед ним нетерпеливо расхаживал взад-вперёд утомлённый жизнью капитан Завадский, старший оперуполномоченный районного отдела полиции, вечно одетый в мятый костюм неопределённого цвета, с потёртой кожаной папкой подмышкой. Чуть поодаль переминался с ноги на ногу юный напарник Завадского лейтенант Чайкин. Он, в отличие от своего старшего товарища, предпочитал джинсы и кроссовки. Однако неизменный атрибут опера – папка – присутствовал и в его «гардеробе».

– Позвольте! Но я не сумасшедший! – воскликнул седовласый мужчина и, словно за поддержкой, посмотрел на свою собачонку.

Полицейские переглянулись. Чайкин не смог сдержать улыбки и поспешил отвернуться.

– Вениамин Аркадьевич, – с плохо скрываемым раздражением произнёс Завадский, – вы же сами сказали, что ваша жена умерла в прошлом году. Так?

– Так! – согласился Вениамин Аркадьевич, он же – седовласый мужчина с собачонкой.

– А позавчера вы видели её возле этой ротонды, так?

– Именно!

Завадский с Чайкиным вновь обменялись взглядами.

– Вам не кажется это странным? – со вздохом спросил Завадский.

– Ещё как! Поэтому я к вам и обратился!

Чайкин неприлично громко фыркнул. Завадский осуждающе посмотрел на молодого напарника.

– Минуту, пожалуйста, – сказал он Вениамину Аркадьевичу и, схватив Чайкина за плечо, отвёл его в сторону. – Ты чего лыбишься?

– Сан Саныч, он же… того!

– Послушай, Чайкин! – прошипел Завадский. – Он пришёл в отдел, написал заявление, дежурный его принял. Теперь, если ты с него показания не снимешь и не пообещаешь во всём разобраться, он будет приходить снова и снова! И писать свои дурацкие заявления. Пока мы сами не станем… того! Так что засунь свои улыбочки куда поглубже и работай с заявителем. Понял?

– Понял, товарищ капитан! – смущённо пробормотал Чайкин.

Завадский вернулся к Вениамину Аркадьевичу, а Чайкин, с недовольной миной на лице поглядев ему вслед, достал сигарету и закурил.

– «Работай», – передразнил он Завадского и, отвернувшись, столкнулся нос к носу с Романовой.

– Опять куришь! – сдвинув брови, произнесла Екатерина Андреевна.

– Тёть Кать! – От неожиданности Чайкин чуть не проглотил сигарету. – Ну… я сказал – брошу! Честное слово!

Екатерина Андреевна молча вытащила у него изо рта сигарету и, затушив, бросила в урну.

– Тёть Кать, я же на работе!

– Это он? Твой начальник? – Екатерина Андреевна кивнула в сторону Завадского.