Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Внезапно одна фигурка отделилась от оргии – голая, девичья – и скользнула к нему. Он узнал Солнце.

– «Здесь чудеса, здесь леший бродит, русалка на ветвях сидит», – произнесла она ему в ухо.

Она гибко и молниеносно вплелась в него, влилась в узор его ветвей, он ощутил ее поцелуй – бесконечно пьяный и свежий поцелуй рассвета, потому что именно в этот момент первый луч еще невидимого солнца пронесся над морем. Языки их соприкоснулись, исследовали друг друга, и показалось в какой-то момент, что они обменялись глубинными знаниями, что отныне она сможет говорить на языке деревьев, он – на языке лучей.

Тела их соединились в любви. Во время этого соития Солнцу, возможно, казалось, что ей лет семь и она до сих пор любит взбираться на деревья сада, и вспоминалось ей эротическое ощущение, когда она сидела голая и веселая на горячих от солнца ветвях, обхватив их ногами, ощущая нежной кожей мудрое прикосновение коры… На него же так щедро хлынула молодость из глубины ее тела, что в нем не осталось больше вообще никакой старости, даже древесной. Он стал просто совокупляющимся мальчиком или даже оранжевым кенгуренком, чем-то вроде пушистого футлярчика для мобильного телефона. В нем вспыхивали сигналы, через него проходили сложнейшие информационные потоки, скрученные в золотые жгуты или свитые в темно-синие косички, а он знай себе запрыгивал и запрыгивал в ее нежный кармашек, ни о чем не помышляя, кроме как об эйфории.

Казалось, они кончили несколько миллионов раз, и столько же раз застывали в объятиях друг друга словно навечно, и каждый раз их уносили немыслимые видения, разворачивающиеся до тех самых пор, пока лишь ясный свет не оставался плескаться в анфиладах дворцовых комнат их сознания, выходящих окнами в светлую пустоту оргазматической нирваны. Но свастика снова начинала раскручиваться. Сначала медленно, потом быстрее, и они возобновляли свои простые движения…

Потом они вдруг оказались стоящими на самом обрыве. Двумя взявшимися за руки детьми стояли они там, приветствуя восходящее солнце.

– Ты все понял, Онт? – спросила Солнце.

– Да, – ответил Онт. – Я все понял.

– Тогда пришло время совершить чудо. Прыгнем вниз.

– Чудо смерти?

– Нет, чудо возвращения. Севастикайа – это свастика собирающая, она все возвращает. Поэтому, если мы прыгнем, ничего не будет. Мы не погибнем.

Она вернет нас. Она нас соберет – в отличие от знаменитого Шалтая-Болтая, которого Вся королевская конница, Вся королевская рать Не может Шалтая, Не может Болтая, Шалтая-Болтая, Болтая – Шалтая, Шалтая-Болтая собрать.

Да, не может, но если бы за это дело взялась севастикайа, то даже такой вконец расплескавшийся парень, как Шалтай, был бы собран.

Они спустились еще немного и встали на узком уступе, напоминающем ступеньку. Прямо вниз уходила отвесная скала, и было так высоко, как вроде бы и не может быть. Далеко внизу у моря синели городки, где люди еще не проснулись.

Онт посмотрел на себя и на Солнце. Севастикайа собирала их к истоку: они продолжали молодеть.

Молодело и Солнце. Если в начале их соития они сравнялись в возрасте и было им лет по шестнадцать, то теперь бы они уже не смогли заняться сексом – тела их стали на вид семилетними, и они продолжали молодеть с нарастающей скоростью.

Они постояли на уступе, закрыв глаза, наслаждаясь светом за веками, а когда открыли их, то уже двое четырехлетних стояли на обрыве.

А четырехлетним чего бояться? И они прыгнули.

Вначале они захлебнулись скоростью падения, а затем все замедлилось, они вздохнули свободнее и повисли, глядя на свои крошечные синие тени, упавшие далеко внизу на морщинистый камень.

Затем словно медленно заработал какой-то засасывающий могучий механизм, словно поворачи валась обратно огромная катушка, и какая-то разлитая в воздухе сила стала поднимать их обратно, словно затягивая. И вот они снова стояли на уступе.

И они снова прыгнули, и все повторилось: головокружение падения, потом торможение и реверс.

То, что тысячи раз видано ими было в различных клипах и кинофильмах, то, что порою мелькало в сновидениях, теперь переживали они наяву.

И снова они прыгнули…

Чем больше они прыгали в бездну и возвращались, тем сильнее было наслаждение от игры, и они хохотали, и ветер развевал их младенческие волосы. Это напоминало секс – туда и обратно – ведь они вступали в сексуальный контакт с необозримо огромным и кристальным пространством…

И становилось им три года.

Два.

Один.

И вот уже парочка блаженно исчезающих эмбрионов плескалась над бездной.

Курский открыл глаза. Обнаружилось, что он лежит на заднем сиденье автомобиля. Он приподнялся.

Автомобиль двигался сквозь яркий солнечный свет, за рулем сидел Цитрус. Больше никого в машине не было. Они уже подъезжали к дому «Свастика». Курский вышел из машины и, протягивая руку Цитрусу, произнес:

– Я хотел спросить про слова… – тут он запнулся, целый поток слез неожиданно пролился из его глаз, и ему пришлось доставать платок. – Эти слова – «узнайа», «авенна»… Откуда они?

– Та Кристина и Рома придумывают, чисто прикалываются, шобы было интереснее, – пожал плечами Цитрус. – По типу индийские.

– Спасибо, я возьму это на вооружение.

Курский спрятал платок. Цитрус уехал. Курский поднялся по лестнице.

Ему безумно захотелось спать. Но поспать не удалось. В коридоре он встретил старика Кушакова.

– Парчова приболела. Всю ночь от кашля надрывалась.

С ней это бывает: ночные кашли. Просила вас зайти к ней.

Курский зашел к Парчовой. Она лежала в комнате с четырьмя железными кроватями, поставленными почти вплотную друг к другу. Старуха помещалась на одной из этих кроватей, и все это напоминало сцену в нищей больнице. Возле кровати больной топорщилась убогая тумбочка, заваленная какими-то старыми рецептами и лекарственными пузырьками. В углу стоял включенный телевизор, где шел фильм «Семнадцать мгновений весны». Дело было в канун Дня Победы, и фильмы про войну и разведчиков показывали целыми днями.

– А, белый голубок! – приветствовала старуха.

– Садись, кино посмотрим.

37
{"b":"89550","o":1}