Что реально изменилось после «вздыбливания» Руси, опричных казней, возникновения и расформирования опричных армий? Реально… несколько иной стала карта высшего яруса русской военно-политической элиты. Многие семейства высокородной знати сошли со сцены. Причем иногда это означало физическую смерть, а иногда — потерю статуса, влияния. Зато на их место продвинулось несколько родов, прежде бывших аристократией «второго сорта». Место у самого трона получило незначительное количество худородных семейств, абсолютно не сравнимых со знатью — хоть высшего, хоть первого, хоть второго сорта. Они вцепились в небольшой клочок территории при «великих делах державных» и смогли удержаться. Эту немногочисленную группировку вся остальная «головка» военно-служилого класса России… терпела. Скрепя сердце терпела, пока государь поддерживал «калик» открытым своим благоволением. Ну а когда исчерпался век царя, его выдвиженцев снесли с политической сцены исключительно быстро.

Вот и весь действительный позитивный итог опричнины: она влила сколько-то капель свежей крови в сообщество аристократов, контролировавших вместе с монархом рычаги управления страной.

Ясно и другое: опричнина не являлась бессмысленной прихотью полубезумного деспота. У этого «проекта», говоря языком наших дней, имелась значительная социальная база. Положение, при котором сравнительно небольшой круг высших аристократических родов из числа княжат подобрал под себя слишком многое в армии и в управлении державой, привело к печальным последствиям. Социальная мобильность русской элиты снизилась. Целый слой старомосковской нетитулованной знати оказался в стесненном положении. Даже княжеские рода, не принадлежавшие к самой верхушке, делали карьеру с трудом. А уж многотысячное сонмище нашего дворянства, бившегося макушками о низкий карьерный потолок, не имело ни малейших оснований радоваться подобному порядку вещей.

Опричнина сыграла роль новой, «молодой» иерархии, откуда на первом этапе воля Ивана IV исключила высший этаж «княжат». Убрать такого конкурента — действие радикальное, почти революционное! Общественные группы, ранее отжатые от лестницы, ведущей к вершинам службы, получили доступ к «лифту наверх». Кто-то — в большей степени, кто-то — в меньшей. Лифт позволял подниматься, минуя ступени «старой» иерархии. Опричные «правила игры» дали кое-кому возможность этим лифтом воспользоваться и даже «закрепиться на высоте». После отмены опричнины положение «княжат» осталось непоколебленным, но кое-кто влился в ряды высшей аристократии или хотя бы остался с нею наравне по службе.

Таким образом, опричнина сыграла роль своего рода клапана: через нее был стравлен пар нарастающего конфликта. Беда в одном: пар пришлось стравливать с кровью. И крови пролилось слишком много.

Худо ли это? Да, безусловно. Уже одного того хватит, что масштабное политическое душегубство именно тогда — не раньше! — вошло в общественный быт русского народа. А войдя туда, худо повлияло и на веру, и на нравственность. Господь наш проповедовал любовь. И как ни вертись, невозможно исказить Его заповедь любви то такой степени, чтобы она оправдывала великое кровопускание грозненской эпохи. Если видеть в старомосковской аристократии тупых жирных «зверообразных» бояр, отсиживавших задницы в Думе и мешавших государям проводить реформы, если видеть в них «ленивых богатин», загородивших путь наверх бедному, но храброму и украшенному высоким интеллектом дворянству, если видеть в них сплошь «изменное семя», тогда конечно: поганой метлой такую аристократию…

Но ведь было не так. На протяжении всего периода Московского царства страна располагала правящей элитой такого уровня, до которого никогда позднее не сумела подняться. Наша служилая аристократия того времени состояла из людей, навычных книжному слову, с детства получавших опыт управления и военных действий. Князья и бояре старомосковские были плоть от плоти страны, они выросли из нее и составляли устоявшуюся национальную элиту и по происхождению, и по культуре. Все они были православными и, за редкими исключениями, хранили православию верность в самых сложных ситуациях.

Конечно, аристократия того времени страдала недугом своеволия. Оборотной стороной высокого качества правящей элиты была ее чудовищная амбициозность и склонность к интриганству. Чуть государь выпускал из рук вожжи, как знать принималась вырывать для себя «шляхетские вольности», подсмотренные у соседей, а то и пыталась устроить русское подобие сейма…

Но, думается, все-таки лучше было для России располагать сотнями ярких, сильных личностей, прирожденных управленцев и военачальников, хотя бы и честолюбивых до умопомрачения, нежели ровным бесцветным строем «хороших исполнителей» — как сейчас. А сколько их легло под топор, сколько «голубой крови» пролилось?

В 1584 году умер царь Иван Васильевич, получивший у потомков прозвище Грозный. Он оставил в наследство сыну крайне пеструю и сложно устроенную политическую элиту. Она включала в себя небольшое количество тех самых «худородных» администраторов, поднятых государем на высоту, которая до опричнины им и присниться не могла. По сравнению с древней русскою знатью, обладавшей — даже после грозненского «чёса»! — обширными земельными владениями, способной выложить на стол родословные от Рюрика, от Гедимина, от старинных слуг Московского княжеского дома, да еще сплоченной брачными союзами, эти были — провинциальная голь, никтошечки. «Новые люди», сильные царской милостью да службой. Они лихорадочно обзаводились теми же брачными союзами с великими родами и между собой, но к 1584-му по-настоящему укрепиться в Москве еще не успели.

Правящая элита того времени включала в себя также несколько упомянутых «великих» родов (Шуйские, Трубецкие, Воротынские, Мстиславские, Романовы-Юрьевы и т. д.) и несколько десятков родов — как бы получше выразиться? — аристократов-«середняков». Знатные, но из младших ветвей. Состоятельные, но не фантастические богатеи. Знающие толк в службе и в управлении, не настолько заносчивые, как могучие семейства, но и не настолько парвеню, как «худородные волки». Их-то, последних, Борис Федорович Годунов и объединил в качестве опоры для прорыва к единоличному правлению.

Сначала он позволил большим аристократам скушать «выскочек». «Калики» за два года повылетали с высоких постов и больше никогда не назначались на должности воевод, глав дипломатических миссий, судей в приказах (министерствах того времени). Затем Годунов дал высшей аристократии погрызться между собой, а потом ударил по главнейшим ее группировкам. За ним оказался сплоченный клан людей, готовых действовать в полном единстве, подобно пальцам, сжатым в кулак. Его противники договориться не сумели. Вот разгромлены Шуйские… Получили удар Мстиславские… А вот и Романовы-Юрьевы… Всё! Больше сопротивляться некому. Оставались другие великие рода, но они временно утратили контроль над центральным управлением.

В царствование Федора Ивановича, а затем и Бориса Годунова (1598–1605 гг.) складывается правящая элита, более или менее однородная, весьма сплоченная, видевшая в своем вожаке первого среди равных — венчан он на царство или нет… Она делится на думные чины (бояре, окольничие, думные дьяки, думные дворяне), придворные чины (стольники, стряпчие и т. д.), а также чины московских дворян. Всё это вместе взятое называлось «Государев двор» и состояло из нескольких сотен человек. А у них уже подрастали детки, которым требовалось дать должности всё там же, в пределах Государева двора… Рангом ниже пребывало еще 700–900 так называемых выборных дворян, сочетавших службу в Москве со службой вместе с низшим слоем дворянства — уездными корпорациями. Чем дальше, тем меньше оставалось связи между «выборными» и «московскими» дворянами, тем меньше привлекали первых на службу в столицу, тем меньше давали им ответственные должности… Не говоря уже о тех, кто стоял еще ниже и о службе «по выбору» мог только мечтать.