– Неужели? – говорю и подальше ее от себя отодвигаю. – Это каким же способом?

– Дайте только взгляну, Джейсон. Ну пожалуйста. Больше я у вас никогда ничего не буду просить.

– По-твоему, выходит, я лгу? – говорю. – Вот в наказание за это и не дам.

– Но как же так, десять долларов только, – говорит. – Она же сказала мне, что… сказала… Джейсон, ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Мне очень надо. Очень-очень. Отдайте мне, Джейсон. Я все сделаю, только отдайте.

– Скажи, зачем тебе деньги, – говорю.

– Они мне обязательно нужны, – говорит. Смотрит на меня. Потом раз – и перестала смотреть, хотя и не отвела глаз. Понятно, сейчас врать начнет. – Я в долг брала, – говорит. – И мне надо отдать. И обязательно сегодня.

– Брала – где? – говорю. Она пальцами этак задвигала. Прямо видно, как старается испечь ложь. – Опять в магазинах? – говорю. – И не трудись, не поверю. Если найдется в городе торговец, который продаст тебе в долг после того, как я их всех предупредил, то пускай это мой убыток будет.

– У девочки брала, – говорит, – у девочки. Заняла у нее деньги. И надо вернуть. Отдайте мне, Джейсон. Пожалуйста. Я все сделаю. Мне надо обязательно. Мама вам заплатит. Я напишу ей, чтобы заплатила и что больше я никогда у нее ничего не попрошу. Напишу и письмо вам покажу. Ну пожалуйста, Джейсон. Мне без них никак нельзя.

– Признайся, зачем тебе, а тогда посмотрим, – говорю. – Признавайся. – Стоит, платье теребит. – Ну, что ж, – говорю. – Если десять долларов тебя не устраивают, то я этот перевод доставлю домой матушке, и сама знаешь, что с ним тогда будет. Конечно, если ты такая богачка, что десять долларов для тебя не деньги…

Стоит, опустила глаза, бормочет словно про себя;

– Она сказала, что пришлет мне денег. Сказала, что все время сюда шлет деньги, а вы говорите, что нет. Сказала, что прислала уже очень много. На мое содержание. И что часть их я могу брать себе. А вы говорите, никаких денег нет.

– Ты сама не хуже меня знаешь, – говорю. – Сама видела, что матушка с этими чеками делает.

– Да, – говорит. – Десять долларов, – говорит. – Десять долларов.

– Благодари еще судьбу, что десять, – говорю. – Ну-ка, – говорю. Положил перевод оборотной стороной кверху и рукой придерживаю. – Распишись вот тут.

– Но дайте же взглянуть! – говорит. – Я просто взгляну. Все равно, на сколько б ни был, я возьму только десять долларов. А остальное берите. Я хочу только взглянуть.

– Нет уж, – говорю, – раз ты действовала нахрапом.

Придется тебе усвоить одну вещь, а именно – что если я тебе чего велю, то надо выполнять беспрекословно. Вот на этой черте распишись.

Взяла перо, но не расписывается, а стоит понурясь и перо в руке держит. В точности как мать ее.

– О господи, – говорит. – О господи.

– Вот так-то, – говорю. – Если ничего другого, то уж это ты наверняка усвоишь у меня. Расписывайся и ступай отсюда.

Расписалась.

– Где деньги? – говорит. Я взял перевод, промокнул, спрятал в карман. Потом дал ей десятку.

– После обеда чтоб обратно в школу, слышишь ты? – говорю. Молчит, Скомкала деньги в кулаке, как тряпку какую-нибудь, и вон из лавки. А тут как раз Эрл входит и ведет к прилавку покупателя. Я собрал свои бумаги, надел шляпу, вышел к ним.

– Ну как, народу густо было? – спрашивает Эрл.

– Не слишком, – говорю. Он выглянул на улицу.

– Это твоя машина там стоит? – говорит. – Не ездил бы ты сегодня обедать домой. Перед самым представлением опять надо ждать наплыва. Поешь у Роджерса, а чек мне в стол положишь.

– Покорнейше благодарю, – говорю. – Уж как-нибудь сами прокормимся.

И вот так он и будет торчать, глаз не спускать с двери, пока я не войду в нее обратно. Что ж, придется ему подзапастись терпением – я разорваться не могу. Еще в прошлый раз говорю себе: заметь, последний бланк расходуешь; не откладывая, надо новых раздобыть. Но кто может что-нибудь упомнить в этом тарараме. А теперь, плюс ко всем домашним заботам, гоняй по городу, ищи в последний момент бланки чеков, а тут еще сегодня этот балаган проклятый в городе и Эрл зыркает, как ястреб.

Заехал в типографию и говорю хозяину, что хочу подшутить над одним парнем, но у него не нашлось ничего. Посоветовал заглянуть в бывший театр, там полно бумаг свалено и рухляди, что остались от прогоревшего Коммерческо-сельского банка. Я дал крюку переулками, чтоб не попасться Эрлу на глаза, разыскал старика Симмонса и взял у него ключ. Рылся там, рылся, нашел книжку чеков на какой-то банк в Сент-Луисе. И, уж конечно, именно сегодня ей взбредет в голову поближе приглядеться к чеку. А, ладно, сойдут и эти. Больше времени терять я не могу.

Я вернулся в магазин. «Кой-что забыл тут из бумаг. Мать хочет сегодня в банк идти», – говорю. Сел к столу, заполнил чек. Все наспех делается. Хорошо хоть, у нее зрение стало сдавать, а тут еще эта потаскушка в доме – каково все это матушке. Действительно, можно сказать, христианка многотерпеливая. Говорю ей, сами знаете не хуже моего, кем она станет, когда вырастет, но, говорю, дело ваше, если желаете держать и воспитывать ее у себя в доме потому, что отец так хотел. Тут она в слезы: мол, родная плоть и кровь, а я на это: ладно. Пускай по-вашему. Вам терпится – и я могу терпеть.

Вложил письмо обратно, заклеил опять, выхожу.

– Постарайся не задерживаться, – говорит Эрл.

– Постараюсь, – говорю. Зашел на телеграф. А там все эти умники в полном сборе.

– Ну как, ребята, – говорю, – кого поздравить с миллионом?

– Как можно сделать что-нибудь при такой конъюнктуре? – говорит Док.

– А сколько теперь? – говорю Вошел, посмотрел. На три пункта ниже начального. – Да ну, ребята, – говорю, – неужели вы дадите этим маклеришкам – хлопковикам вас нагреть? Вам же ума не занимать.

– Ага, не занимать, – говорит Док. – В полдень на двенадцать пунктов было понижение. Как липку меня ободрали.

– На двенадцать пунктов? – говорю. – Какого же дьявола меня не известили? Почему вы мне не сообщили? – спрашиваю телеграфиста.

– Мое дело принять сводку, – говорит. – У меня не подпольная биржевая контора.

– Смотри ты, какой умник, – говорю. – Я тут плачу столько денег, а у него и сообщить мне нет, видите ли, времени. Или, может, ваша чертова компания в одной шайке с этими проклятыми нью-йоркскими акулами?

Молчит. Делает вид, будто занят.

– Много на себя берете, – говорю. – Избаловались вы легких хлебах, как бы вы их не лишились.

– А чего ты горячишься? – Док мне – у тебя и сейчас еще три пункта в запасе.

– Да, говорю. – Это если б я продавал. А я пока вроде не говорил, что продаю. Так, значит, вас, ребята, всех обчистили?

– Меня дважды, – говорит Док, – и отключился.

– Что же, – говорит Ай. О. Сноупс. – Так и положено. Не все ж мне их уделывать, надо, чтоб иногда и они меня.

Ушел я, а они остались продавать – покупать меж собой по пять центов за пункт. Я подозвал Нигера, послал за моей машиной, сам стою на углу, жду. Эрл там обязательно торчит в дверях, одним глазом на часы, а другим меня высматривает, и если я его не вижу, то лишь потому, что отсюда дверей не видно. Часов примерно через сто подъехал тот нигер в машине.

– Ты где околачивался? – говорю. – Перед черномазыми шлюхами ездил покрасоваться?

– Я никак быстрей не мог, – говорит. – Там все фургонами забито, пришлось в объезд площади.

Я еще не встречал такого черномазого, у которого бы не было припасено железной отговорки на все случаи жизни. Но ты только дай ему машину, обязательно форсить покатит перед бабами. Я сел, взял в объезд. На той стороне мельком Эрла в дверях заметил.

Дома я прошел прямо на кухню и велел Дилси поскорей накрывать на стол.

– Квентины еще нету, – отвечает.

– Ну и что? – говорю. – Скоро ты мне еще скажешь, что Ластера придется подождать. Квентине известно, в котором часу здесь обед. Поторапливайся.

Матушка была у себя в комнате. Я дал ей то письмо. Распечатала, вынула чек и сидит, держит его в руке. Я пошел, взял в углу совок, подаю ей спичку.