— Погибну? А у вас оригинальные методы отбора студентов! — хмыкнул я.

— Нет, не бойтесь, — покачал головой ректор, — умрете вы не взаправду. Стоит вашему телу погибнуть здесь, как вы сразу же очнетесь у меня в кабинете с чашкой чая в одной руке и, увы, моим отказом в другой. Боли вы тоже не почувствуете. Разве что на один миг…

— Не надо меня успокаивать, Павел Петрович! Защищайтесь!

Я бросился к нему, но тут же сверкая зелеными глазами мне наперерез рванули статуи. На меня полетели кулаки, штыки, винтовки и еще куча всякой бронзовой дряни.

Я же оброс броней так плотно, насколько мог, а потом полыхнул энергией. Первая волна статуй упала на колени, а остальные налетели прямо на них. Началась свалка.

Удивительно! Похоже, в этом мире я куда сильнее. Видать, Павел Петрович, решил дать мне шанс.

Меч сверкнул, и я рассек одну статую напополам, а затем обезглавил другую. Разрубленные половинки покатились по полу, а я увернулся от штыка и прыгнул бегущему на меня бородатому партизану на голову.

Бронзовые болваны сгрудились вокруг своего хозяина, и я поскакал с одной бронзовой макушки на другую.

— А вы весьма быстры, Евгений! — захохотал экзаменатор и прыгнул мне навстречу. Его фламберг вспыхнул огнем, и острие полетело мне в грудь.

Я тоже прыгнул, вскинув клинок. Наши мечи столкнулись и, выбив сноп искр, оглушающе зазвенели.

Еле удержав рукоять, я полетел на пол. Кувырок, и вот передо мной вновь бронзовые болваны. Обезглавив двоих и располовинив одного, я обернулся.

Сквозь смыкающиеся плечи статуй мне улыбался ректор. Его фламберг был сломан пополам.

— Неплохо, — проговорил он и отбросил испорченное оружие. — Вы почти коснулись меня…

Тут снова загрохотал поезд, и Павел Петрович бросился в боковой проход. Я рванул за ним, статуи не отставали. Оставив без башки пару матросов, я выбежал к поезду. Тот немного притормозил, но и не думал останавливаться.

— Смелее, Евгений!

Двери приглашающе раскрылись перед ректором, и он скакнул внутрь.

Я тоже бросился в поезд и, выбив двери, ввалился в залитый ярким светом вагон. На сиденьях расположились едва различимые тени, но, кажется, они были вполне безобидными.

Поезд начал разгоняться, и пол слегка подпрыгивать. Я же, покачиваясь из стороны в сторону, побежал вперед и, преодолев «гармошку», я застыл на месте.

На сиденье расположилась та самая женщина в красном, в которой я признал Амальгаму. Рядом с ней сидела девочка, и нексонианка гладила ее по голове.

— Вы знаете, где моя мама? — спросила девочка.

— Твоя мама ушла, — слегка улыбнулась Амальгама. — И теперь ты моя, глупышка.

Девочка еще сильнее погрустнела, но не отодвинулась от нее.

— А куда мы едем?

— Мы едем в путешествие на другую планету. Ты бывала когда-нибудь в других мирах?

— Нет.

— Вот и хорошо. Обещаю, тебе понравится.

— Но я хочу к маме…

Я подошел к парочке и помахал ладонью у Амальгамы перед лицом. А потом попытался коснуться ее, но мой палец прошел насквозь.

Воспоминание жило своей жизнью и продолжало успокаивать расстроившуюся девочку. Вокруг слонялись тени, но похоже, окружение ребенка в тот момент вообще не волновало. Она видела лишь свою похитительницу.

— Евгений, вы про меня не забыли? — выглянул из межвагонной двери впереди Павел Петрович. — Оставьте этих двоих, у них впереди долгий путь.

Оставив хозяйку воспоминаний на попечение Амальгамы из прошлого, я бросился к ректору. Тот уже исчез, а в соседнем вагоне было совсем темно.

Шагнув туда, я увидел лужу крови. А еще двоих человек.

— Чую, долго не протяну, — бормотал юноша, нога которого была обрублена чуть ниже колена. Рядом с ним сидел его товарищ и пытался остановить кровь, хлещущую из обрубка. Свет из его рук заливал весь вагон.

— Держись! — шипел он, растирая себе ладони и снова вливая в дрожащее тело друга энергию.

Но, казалось, все напрасно — юноша откинулся на спину и его глаза закрылись.

— Сука, не смей мне тут умирать! — зарычал его товарищ и встряхнул раненого за воротник. — А ну подъем, Зубр! Это приказ!

— Я слышу, Миша… — слабо проговорил юноша, не открывая глаз. — Как там звезда?..

— Едет за нами на привязи… Ты только продержись до безопасного места, и хрен бы с ней. Я ее всю насуху выдою, но спасу тебя, даю слово!

— Не надо… Тебе нужнее… Я-то, — и он закашлялся. — Простолюдин, а тебе нужно заботиться о целом роде…

— Глупости! У тебя сестра и мать, дурья твоя башка!

Я обернулся, и внезапно осознал, что больше не в вагоне метро. Кажется, это была дрезина, и очень знакомая. В окне виднелся полувагон, громыхающий по рельсам, и вот на нем лежало нечто огромное и сияющее красным светом. Едва выглянув наружу, я сразу зажмурился.

Сука, светит как небольшое солнце!

А за пультом впереди сидели машинисты, и в одном из них я узнал молодого Яна Клавдиевича. Он ругался себе под нос и не отлипал от темного туннеля, который тянулся впереди, освещенный мощным лучом света.

— Еще чуть-чуть, ваше благородие, — бросил через плечо второй машинист. — Совсем скоро «Выхино», а там нас уже сам черт не догонит!

— Зато меня догонит, — хмыкнул умирающий и застонал.

Я прошел в глубину кабины и увидел Павла Петровича. Он сидел на лавке и внимательно смотрел на двух друзей.

Можно было воспользоваться моментом и заколоть отвлекшегося ректора, но я посчитал такое поведение ниже своего достоинства.

— А это воспоминание у вас откуда? — спросил я, присаживаясь напротив. Вроде как ни девочки (или уже старушки?), ни молодой версии Павла Петровича рядом не было.

— Когда они прибыли в ГАРМ, им устроили выволочку, — покачал головой ректор. — А меня заставили просмотреть все их воспоминания, чтобы понять, а не «купили» ли их в обмен на эту «Сферу», как двух нексопоклонников. Нет, все оказалось чисто — оба просто два малолетних балбеса, которые возжелали силы, и им крупно повезло остаться в живых. Да еще и звезду вывезти.

Он хмыкнул.

— Да, я до сих пор не верю, что им так повезло. Пусть и пересматривал их воспоминания неоднократно. Право, энергию этих двоих, да в иное русло…

Мы замолчали, и еще где-то пять минут сидели и смотрели, как отец и его будущий верный слуга пытаются развеселить друг друга, рассказывая пошлые анекдоты.

Кстати, а Зубр-то по молодости был просто красавцем. И волосы до плеч. Мой отец на его фоне даже терялся, хотя и от него, наверное, девушки были просто без ума.

— И что, меня вы можете тоже так «просмотреть»? — спросил я.

— Да. Однако, хоть я и псионик, но страшно не люблю этим заниматься, — ответил ректор. — Это все равно, что копаться в грязном белье. Знаете ли, удовольствия мало, да и потом сам несколько суток ходишь как призрак. Не можешь отличить реальность от фантазии, а уж какая каша в голове у «подопытного» и сказать страшно. Да и занимает подобная процедура довольно много времени. Пустить к себе в голову я могу, а вот лезть в чужую, и еще неподготовленную, — нет уж, увольте. Сделал я это тогда, лишь потому что мне приказали, и не более. Михаил Александрович, я думаю, так и не простил меня.

— Инквизиция тоже может вот так просмотреть воспоминания?

— Да, но есть ограничения. В «свободном доступе» есть воспоминания последних нескольких дней, а чем дальше, тем копаться сложнее. Иной раз без риска свести подопытного с ума вообще заниматься этим невозможно.

— И моему отцу?..

— Если вы о том старом процессе, то нет. Он все же аристократ, а без четких доказательств и дозволения Императора «переворачивать» голову знати строжайше запрещено. Если бы они сделали это и ничего не нашли, то скандал был бы нешуточный. Поэтому они ограничились… иными методами воздействия.

— Пытки?

— Не пытки, Евгений Михайлович, а «силовые методы дознания». Полагаю, Зубр может много про это рассказать, — и он кивнул на его молодую версию. — Как он, кстати? Не отрастил себе ногу?