Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Что с тобой не так? — смотрю на Гордея.

И если он может меня заткнуть, отодвинуть в сторону, когда ему не хочется говорить, то я лишена такой силы.

У меня не выйдет его просто выгнать. Он просто положит на мое требование большой и толстый.

— Это с тобой что-то не так… — глухо отзывается он.

Какой внимательный козел.

А с ним рядом еще и Пастухов, который тоже не уйдет, пока не нажрется грязи. О, вот он точно будет в восторге от того, что Славик снимал невестку на скрытую камеру.

— Я повторяю, — недобро щурюсь. — Я в порядке и хочу побыть одна. Это так сложно?

А женщина в нашем мире не имеет права побыть одна. Это мужики у нас могут требовать того, чтобы их не трогали, а мы — нет.

— Ладно его, — Пастух фыркает, — но меня-то за идиота не держи, дорогуша.

Я перевожу на него взгляд, и он замолкает, подозрительно прищурившись.

— Задержался я, кажись, — понижает голос, не отводя от меня взгляда. Тяжело поднимается, — нет, не полезу я к тебе, Лиля. Что-то там у тебя… — он вытирает лоб ладонью, — что-то… не хочу даже знать…

Видимо взгляд у меня вышел очень говорящим и многозначительным, раз наглый толстяк решил, что ему пора валить.

Ну, хоть он не совсем тупой.

Разворачивается и плетется прочь, покачиваяюсь из стороны в сторону:

— Ну его… Ну его… Задержался… И зря…

Оглядывается на меня и медленно моргает, шепнув:

— Резко стало не до смехуечков.

Пастухов скрывается на лестнице, а Гордей, отодвинув меня в сторону, заходит в кабинет. Недоуменно озирается по сторонам поисках причины, из-за которой он уловил во мне тревогу, и оборачивается на меня.

Я успела спрятать папку в сейф, быстро и бесшумно прибраться.

Щурится.

Я скрещиваю руки на груди и вскидываю бровь, пряча за надменностью отвращение, которой пожирает меня изнутри.

— Что не так? — хрипит он.

— Все так.

— Не юли. Что с тобой?

— Тебе покурить не надо? Побыть одному? А еще тебе не мешало проспаться.

— Что-то не так.

— Все так. Я, как и ты, имею право запереться одна и подумать.

— Над чем? — Гордея покачивает, но он не отводит от меня горящих, как в лихорадке, глаз.

— Над смертью твоего отца, над твоей изменой, над беременностью Верочки и нашем скором разводе, — твердо чеканю каждый слог, скрывая в пренебрежительном тоне липкую грязь.

Гордей молчит, и через несколько секунд тяжелого мыслительного процесса в пьяном мозге, выдает итог:

— Нет, тут что-то другое. И это тебя… Аллочка… так завела, да?

— Я не буду с тобой вести сейчас разговоры по душам, Гордей. Ты пьяный, отвратительный урод, которому можно еще ко всему прочему похрюкать, чтобы полностью соответствовать образу.

Я хочу его оскорбить намерено. Я хочу, чтобы он ушел, но он, мудила, игнорирует мои грубости и продолжает всматриваться в мое лицо.

Я не уверена, что я бы раскрыла карты не будь его измен, а сейчас тем более не хочу делиться откровением, что все эти годы его отец пылал совсем не родственными чувствами.

Да и толку делиться этой грязью?

Он же мертв, а меня ждет развод.

Господи, это нечестно, что на меня, обманутую женщину, навалилось столько мерзости, будто вселенная намекает, что слезы из-за измен мужа — глупости. Это только вершина айсберга, и самое противное — это то, что я не смогу, просто не смогу ни с кем поделиться этим.

Как мне теперь смотреть в глаза свекрови? Я ни в чем не виновата, но ее муж хотел меня, и в нашем браке с Гордеем он мог быть очень близко ко мне.

А я ничего не подозревала.

Я, как восторженный щенок спаниеля, видела от свекра лишь заботу, отцовскую любовь и радость за сына, что он так удачно выбрал себе жену.

Вот тебе и Цветочек.

— Уже поздно, — в кабинет заглядывает моя мама. — Я думаю, что пора всем спать.

И никто не подозревал.

Чему я удивляюсь? Я же, например, не думала, что Гордей может мне изменять. Мои дети о таком не думали, наши родители, а на деле оказалось, что мой муж вполне способен на мерзости.

Весь в отца.

Удивительно. Один штрих, и все изменилось. Я теперь не хочу оплакивать свекра, который обратился из хорошего человека в тихого извращенца.

— У нас тут разговор не окончен, — Гордей пошатывается.

— Завтра поговорите, — мама тянет меня за руку. — День был сложным, а говорить надо на трезвую голову, Гордей.

—Ты что-то скрываешь, дорогая, — цедит сквозь зубы Гордей. Над бровью вздувается венка гнева. — Я тебя хорошо знаю, чтобы понять это.

Глава 19. Как же я ошибалась

— Что между вами происходит? — шепчет мама.

— Все, мам, спокойной ночи, — мягко толкаю ее к двери.

— Папа тоже ничего не говорит, — сердито отмахивается. — Прекрати, Лиля.

— Он мне изменяет, — шиплю в ее лицо. — Вот что происходит. Изменяет с бывшей одноклассницей.

Мама недоуменно моргает, а затем прижимает к губам пальцы и опять моргает.

Отказывается верить.

Мы же такая красивая семья, а муж у меня — золотой мужик, хорошо воспитанный прекрасным отцом.

Разве Гордей мог?

— Господи, — мама сипит. — Может, ты ошибаешься?

— И все остальные разговоры потом, мам, — вновь подталкиваю ее к двери.

— Ляль… Ты не руби так все сразу…

— А я рублю? — приближаю свое лицо к ее. — Я эти дни как в аду. Ничего я не рублю, но развод будет. Ясно? К черту эту семейку.

— Алису точно удар хватит, Ляль… Она же…

Меня внутри передергивает от имени свекрови, перед которой я чувствую дикую нелогичную вину, стыд и страх, что будет с ней, если все вскроется.

Не хотела бы я узнать, что, например, Гордей хранит голые фотографии жены нашего сына Льва.

— Давай, мам, — мне все же удается вытолкнуть маму в коридор. — Я хочу спать. День, как ты сказала, был тяжелым.

Понимаю, что в полумраке в шагах пяти стоит Гордей и тяжело дышит. Мама смотрит в его сторону, потом на меня и торопливо уходит, что-то невразумительное буркнув себе под нос.

Закрываю дверь на защелку, которую при желании снаружи можно без труда открыть. Во всем доме — только в кабинете свекра стоит замок, который закрывается на ключ.

И теперь понятно почему.

— Открой дверь, Ляля, — раздается тихий голос Гордея, который медленно давит на ручку с другой стороны.

— Теперь твоя очередь мне мозги жрать? — сжимаю защелку, которой не позволю провернуться. — Мы все для себя уяснили, Гордей.

— Пап, — раздается тихий сонный голосок. — Ты еще не спишь.

— Нет, не сплю, — вздыхает Гордей, — а ты чего не спишь?

— Вот проснулась. Мама спит уже?

— Да, — Гордей лжет.

— Идем к нам, — тихо предлагает Яна. — Не буди ее. Она сегодня очень устала.

— Да, знаю.

Отпускает ручку, которая с тихим скрипом возвращается в горизонтальное положение. Я хочу выскочить в коридор с криками, что я не сплю и самой спрятаться в комнате с детьми от Гордея, но я же, благородная душа, решила лишний раз не травмировать детей.

Хотя бы в первую неделю после смерти дедушки.

И они любят Гордея, и сейчас он им нужен, чтобы залечить раны. Даже пьяный очень нужен.

— Потом к утру вернешься к маме, — шепчет Яна.

Раздается тяжелые шаги, а закусываю губы до боли.

Пытаюсь отдышаться. Дом свекров для меня уютным гнездышком, в котором я могла отдохнуть, расслабиться, а теперь я хочу его сжечь, и начала бы я с нашей Гордеем комнаты.

Как я могла так обмануться?

Выдыхаю. Лезу в комод. Из верхнего ящика достаю пилочку, маникюрные ножнички и решительно иду в ванную комнату.

Судя по ракурсу на одной из фотографий, камера спрятана в душевой лейке.

Я хочу проснуться. Пусть все это будет кошмаром, но я вскрываю диск, на котором центральный выпуклый и зеркальный кружочек теперь не кажется просто частью дизайна.

Так и есть.

Под зеркальной круглой штучкой спрятана маленькая камера, которую я в ярости выдергиваю из корпуса и сжимаю в ладони.

11
{"b":"895132","o":1}