– Потому что тот, кто украл наши пробирки, был осведомлен, что именно надо брать. И я точно знаю, что это сделал сотрудник нашей лаборатории Валентин Валентинович Лепесточкин. Он вчера ночью исчез с этими тремя контейнерами в неизвестном направлении. И я хотел бы, чтоб вы его разыскали. Его и, главное, то, что он похитил. И чем быстрее, тем лучше будет для всех нас.

– Да… Однако… – ляпнула я, потому что не знала пока, что еще сказать и как вообще вести себя дальше.

Вообще-то с чумой я как-то раньше дел не имела. Да и не больно-то хотелось!

– Помните, в семидесятые годы в Поволжье была сильная эпидемия холеры? – помолчав, задумчиво спросил Адам Егорович, но тут же сам поправился: – Ах, да, вы не можете этого помнить. Вы тогда, Танечка, еще не родились или лежали в пеленках. Но многие помнят, как повсюду было запрещено купаться в реке, продавать молоко из фляг, отпускать покупателям хлеб, если у них не было с собой целлофановых пакетов, которые в то время, заметьте, были еще дефицитом…

– Вы хотите сказать, что это дело рук вашей лаборатории?

– Отчасти, – скромно заметил Адам Егорович. – Сам я тогда еще здесь не работал, но в документах зафиксировано об утечке из лаборатории нашего материала, и именно такого, о котором я рассказываю. Как раз в это время. В общем, Танечка, страшное дело. Боюсь, как бы снова не началось…моровое поветрие.

– А грипп? – спросила я, вспоминая, как тяжело болела нынешней зимой моя подруга каким-то особым гонконгским гриппом, о котором прежде отродясь никто не слыхивал. – Может, эпидемия гриппа нынешней зимой – тоже ваши делишки?

– Ну что вы, Танечка, – укоризненно покачал головой Адам Егорович. – Никакой утечки материала последние десять – да что там! – двадцать лет из лаборатории не было. И потом, вы сразу должны понять четко: мы занимаемся исключительно научной деятельностью, выполняя специальные задания и программы, которые рекомендует нам руководство из центра, не более того. Ведь мы же не диверсанты какие-нибудь, мы просто ученые. Делаем чисто лабораторные исследования, которые представляют интерес только для специалистов, но затем используются в последующих разработках.

– Хорошенькое дело! А ваша чума? – спросила я удивленно. – Вы думаете, если пробирка разобьется где-нибудь, микробы будут выбирать только специалистов?

– Вот то-то и оно! – тяжело вздохнул он. – Поэтому то, что произошло этой ночью, – случай вопиющий! Кошмарный! Я даже не знаю, с чем его можно сравнить! За всю историю нашей лаборатории такого еще не бывало. Представляете, если в Тарасове вспыхнут эпидемии чумы, сибирской язвы и желтухи одновременно? Вы можете себе такое представить, а?

– Средневековье какое-то, – пробормотала я, смутно вспоминая про костры, на которых сжигали зачумленные трупы, какие-то особые телеги с колокольчиками, куда их собирали по городу, и еще что-то, прочитанное в книгах или увиденное когда-то по телевизору.

Но почему-то мне никак не удавалось перенести эти картины на улицы своего Тарасова, не хватало воображения.

И вообще – ужастик какой-то, причем с самого утра!

– Значит, вы хотите, чтобы я провела расследование дела о пропаже ваших пробирок вместе с вашим… товарищем?

Я чуть было не сказала – «сумасшедшим товарищем», но на ходу несколько сбавила обороты.

– Вот именно, – кивнул Адам Егорович. – Именно этого я и хочу от вас, дорогая Танечка. И еще – чтобы дело это от начала до конца осталось исключительно между нами.

– А вам известно, что у меня не районное отделение милиции и работаю я только за большой гонорар? – спросила я своего клиента напрямую.

Честно говоря, я приготовилась уже к тому, что сейчас Адам Егорович начнет громко и долго возмущаться и стыдить меня за то, что я не хочу бескорыстно спасти родной город от чумы, сибирской язвы и от какой-то еще не менее ужасной заразы. А потом он непременно толкнет речь про патриотизм, припугнет, что я сама, все мои родственники, знакомые, знакомые знакомых тоже в скором времени могут «зачумиться» или «заязвиться», или даже «зажелтиться…» И на этой ноте мы с ним преспокойно расстанемся.

Что-то не очень мне хотелось ввязываться в эту заразную историю – и других дел хватает!

Но Адам Егорович только торопливо запустил руку в свой бездонный портфель, выудил оттуда толстую пачку долларов и молча положил ее передо мной на стол среди своих бумажек.

– Вот, – сказал он. – Здесь должно хватить на все. Дело слишком серьезное, чтобы нам экономить сейчас и торговаться.

– Понятненько, – сказала я, с интересом разглядывая пачку купюр и пытаясь прикинуть, какая это примерно сумма. На первый взгляд – раза в три-четыре превышающая мои запросы. – А можно поинтересоваться: откуда у вас столько денег?

– О, не сомневайтесь! – улыбнулся Адам Егорович трогательной беззубой улыбкой. – Некраденые. В нашей лаборатории нам очень, я бы даже сказал, неестественно много в обычном понимании платят. Еженедельная оплата в валюте. Причем сумасшедшие надбавки за риск, за секретность, постоянные премии за удачные опыты. В смысле оплаты наши шефы точны, как часы.

– А вы уже сообщили… этим вашим шефам о случившемся? – поинтересовалась я.

– Что вы? Тише, тише! Не нужно так громко! В том-то и дело, что нет, – тут же перешел на шепот Адам Егорович и на всякий случай оглянулся по сторонам, словно боясь, как бы кто-нибудь из могущественных шефов не оказался случайно за его спиной. – В том-то все и дело! Если эта информация дойдет до Москвы, а оттуда – еще куда-то дальше, может произойти скандал международного масштаба. Я же вам с самого начала сказал, что дело, о котором пойдет речь, – международное и крайне деликатное. Говорил или нет?

– Ну да, говорили.

– Я даже представить боюсь, что сразу начнется! Ясное дело, что мне тогда в лаборатории больше ни в жизнь не работать, хотя мой контракт должен действовать еще больше года. Но дело сейчас даже не только во мне, хотя и в этом тоже, – я должен буду на себе как на ученом поставить крест. Но вот Валентин, мой Валечка! Вот он…

– О каком Валентине вы говорите? О человеке, который похитил из лаборатории эти ящички, то есть контейнеры? Об этом самом воре?

– Да, конечно. Но только не стоит отзываться о нем так резко. Валечка очень, очень хороший человек, на редкость замечательный мальчик. Его ведь тогда просто… сотрут с лица земли. Я нисколько не сомневаюсь, что благодаря всевозможным спецслужбам его смогли бы достаточно быстро разыскать и обезвредить… Возможно, буквально за несколько часов. О, насчет этого у меня ни малейших сомнений! Ведь вы просто пока не имеете представления, с какой могущественной силищей мы имеем дело. Но больше мы Лепесточкина после этого никогда в жизни не увидим. Это я гарантирую. И даже имени его не услышим. Нет, так я тоже не согласен, не хочу, совершенно, категорически против…

– Значит, вы сейчас готовы заплатить деньги, чтобы я нашла Лепесточкина до того, как информация о вашей ужасной пропаже докатится до шефов?

– Вот именно, вы очень хорошо меня поняли, Танечка, – быстро заговорил Адам Егорович. – Именно так. Бог с ними, с чумными палочками, мы новых сколько угодно вырастим, только бы Валечка не успел что-нибудь начудить, что-нибудь такое против наших шефов. По моим расчетам, дня три-четыре у нас в запасе все же есть. Ни в чем нельзя быть абсолютно уверенным, но пока приблизительно так. И мы должны успеть за это время найти Валечку… Он молод, горяч. На него просто что-то нашло, при замкнутом образе жизни такое может случиться с любым. Но я уверен: только стоит нам с ним увидеться и разок переговорить, Валентин сразу же опомнится, и мы тихонько вернемся к прежней жизни, и все у нас будет, как раньше, без глупостей и шума. В противном случае, если мы не сумеем найти его за три дня… Нет, об этом даже подумать страшно. Для меня это – тоже конец.

– Получается, что, скрывая от своих шефов важную информацию, вы идете на риск? – спросила я Адама Егоровича, внимательно выслушав его рассказ.