Но первые победы сбили с толку и вскружили голову некоторым слабым людям. Как некогда утопические социалисты обращали внимание лишь на конечную цель и, ослепленные ею, совершенно не замечали или отрицали реальное рабочее движение, развертывавшееся на их глазах, так некоторые русские социал-демократы, наоборот, все свое внимание уделяли лишь стихийному рабочему движению, его повседневным нуждам. Тогда (пять лет назад) классовое сознание русских рабочих было очень низко. Русский рабочий только-только просыпался от векового сна, и его глаза, привыкшие к темноте, конечно, не замечали всего происходящего в том мире, который открылся ему впервые. У него не было больших потребностей, и его требования не были велики. Русский рабочий еще не шел дальше незначительного увеличения заработной платы или сокращения рабочего времени. О том, что необходимо изменить существующий строй, что нужно уничтожить частную собственность, что необходимо организовать социалистический строй, — обо всем этом русская рабочая масса и представления не имела. Она мало решалась думать также об уничтожении того рабства, в котором прозябает весь русский народ при самодержавной власти, думать о свободе народа, об участии народа в управлении государством. И вот в то время как одна часть российской социал-демократии считала своим долгом внести в рабочее движение своп социалистические идеи, другая ее часть, увлеченная экономической борьбой, борьбой за частичное улучшение положения рабочих (как, например, сокращение рабочего времени и повышение заработной платы), — готова была совершенно забыть свой великий долг, свои великие идеалы.

Как и их западноевропейские единомышленники (так называемые бернштейнианцы), они говорили: «Для нас движение — все, конечная цель — ничто». Их совершенно не интересовало, для чего борется рабочий класс, — лишь бы была сама борьба. Развилась так называемая грошовая политика. Дело дошло до того, что в один прекрасный день петербургская газета «Рабочая Мысль» объявила: «Наша политическая программа — 10-часовой рабочий день, восстановление праздников, отнятых законом 2 июня» (!!!)*.

Вместо того, чтобы руководить стихийным движением, внедрить в массу социал-демократические идеалы и направить ее к нашей конечной цели, эта часть русских социал-демократов превратилась в слепое орудие самого движения; она слепо следовала за недостаточно развитой частью рабочих и ограничивалась формулированием тех нужд, тех потребностей, которые были осознаны в тот момент рабочей массой. Одним словом, она стояла и стучалась в открытую дверь, не смея войти в самый дом. Она оказалась неспособной разъяснить рабочей массе конечную цель — социализм или хотя бы ближайшую цель — свержение самодержавия, и, что еще более печально, все это она считала бесполезным и даже вредным. Она смотрела на русского рабочего, как на ребенка и боялась запугать его такими смелыми идеями. И даже помимо этого, по мнению некоторой части социал-демократии, для социализма не требуется никакой революционной борьбы: необходима лишь экономическая борьба — стачки и профессиональные союзы, потребительские и производственные общества) — и социализм уже готов. Она считала ошибкой учение старой международной социал-демократии, доказывающей, что, пока политическая власть не перейдет в руки пролетариата (диктатура пролетариата), невозможно изменение существующего строя, невозможно полное освобождение рабочих. По ее мнению, социализм сам но себе ничего нового не представляет и, собственно говоря, не отличается от существующего капиталистического строя* социализм легко вместится и в существующий строй, и каждый профессиональный союз, даже потребительская лавочка или производственное общество является уже «частью социализма», — говорили они. И вот таким нелепым потопам пнем старой одежды они думали сшить новую одежду страждущему человечеству! Но печальнее всего и само по себе непонятно для революционеров то обстоятельство, что эта часть русских социал-демократов до того расширила учение своих западноевропейских учителей (Бернштейн и Ко ), что бесстыдно заявляет: политическая свобода (свобода стачек, союзов, слова и т. д.) совместима с царизмом ) и поэтому особая политическая борьба, борьба за свержение самодержавия, является совершенно излишней, ибо для достижения цели достаточно, оказывается, одной экономической борьбы, достаточно) чтобы стачки происходили почаще, вопреки запрещению власти, и тогда власть устанет наказывать стачечников, и свобода стачек и собраний придет сама своим ходом.

Таким образом, эти якобы «социал-демократы» доказывали, что русский рабочий все свои силы и энергию должен пожертвовать лишь экономической борьбе и не должен следовать за различными «широкими идеалами». Практически их действия выражались в том, что они считали своим долгом лишь местную работу в том или другом городе. Для них никакого интереса не представляла организация социал-демократической рабочей партии России, наоборот, организация партии являлась для них смешной и забавной игрой, мешающей исполнению их прямого «долга» — экономической борьбе. Стачка и еще раз стачка и сбор копеек для боевых касс — вот альфа и омега их работы.

Вы, несомненно, подумаете, что раз они так сузили свои задачи, раз они отказались от социал-демократизма, эти обожатели стихийного «движения» сделают многое, по крайней мере для этого движения. Но и тут мы обмануты. В этом нас убеждает история петербургского движения. Его блестящее развитие и смелое продвижение на первых порах, в 1895–1897 годах, впоследствии сменилось блужданием вслепую, и, наконец, движение остановилось на одной точке. Это не удивительно: все усилия «экономистов» создать прочную организации) для экономической борьбы неизменно наталкивались на крепкую стену власти и всегда разбивались о нее, Ужасные полицейские условия уничтожали всякую возможность каких бы то ни было экономических организаций. И стачки не приносили пользы, так как из 100 стачек 99 душились в полицейских тисках, рабочих беспощадно выбрасывали из Петербурга и их революционную энергию безжалостно высасывали тюремные стены и сибирские морозы. Мы глубоко убеждены, что в этой задержке (конечно, сравнительной) движения виноваты не только внешние, полицейские условия; тут не меньше повинна задержка в развитии самих идей, классового сознания, и отсюда — падение революционной энергии рабочих.