Руни улыбается и покрепче натягивает эту пушистую жёлтую шапку на голову.

— Ладно, лишь бы ты правда чувствовал себя готовым.

— Правда. Ещё бы, ведь я вчера буквально целый день спал и ничего не делал.

— Впервые с тех пор, как я сюда приехала! — говорит она, подстраиваясь под мой шаг. — Хорошо же отдохнуть.

Я бросаю на неё выразительный взгляд.

— Сказала женщина, которая ввязалась в ремонт дома, когда у неё случилось обострение болезни, и она должна была отдыхать.

Она краснеет.

— Ну, всем нам ещё предстоит работать над собой.

— Это да, — я опираюсь на свою палку-посох сильнее обычного, и мы идём не слишком быстро, но так приятно размять ноги и разогреть тело. Я не пропускал утренние пробежки с тех пор, как впервые повредил спину, и несколько дней без бега вызывают во мне отчаянное желание движения.

Наши шаги тихие, свет ещё очень бледный, и когда мы добираемся до того самого места, куда я привёл её в день нашей свадьбы, Руни тихо ахает, потому что я идеально рассчитал время.

Солнце поднимается над горизонтом, окрашивая мир акварельными персиково-розовыми оттенками, а по земле тянутся длинные сливовые тени. Озеро внизу искрит как зеркало, и всё такое приглушённое, лишь лёгкий ветерок да несколько стойких певчих птичек, которые останутся на зиму.

— Аксель, — выдыхает она.

Я наблюдаю, как она смотрит на рассвет, и знаю, что мог бы делать это до конца дней: смотреть, как свет солнца рисует Руни намного лучше, чем я когда-либо смог бы, как день обхватывает её своими руками, подсвечивая то, что живёт в её сердце: тепло, надежду, глубинную радость, которую я никогда не думал познать, и уж тем более любовь, но вот он, я.

Абсолютно по уши влюбившийся, бл*дь. В неё.

Я боялся сказать ей. Мне ужасно плохо удаётся рисковать и идти на такие перемены. Что, если она не чувствует того же? Что, если это её прогонит? Что, если? Я целыми днями гонял свои шестерёнки по кругу, гадал, но меня наконец-то остановило одно: напоминание себе, кто она. Руни. Руни, которая осталась. Руни, которая хотела меня так же, как я её. Руни, самый безопасный человек из всех, кого я встречал. Если я для кого и могу быть храбрым, так это для неё.

Она бросает взгляд в мою сторону и замечает, что я смотрю на неё.

— Ты не смотришь на рассвет, — говорит она.

— Нет.

Румянец окрашивает её щёки, когда она слегка улыбается, и её лицо выражает озадаченность.

— Ты любишь рассветы.

— Тебя я люблю больше.

Её губы приоткрываются. Глаза распахиваются шире. А потом её лицо освещает улыбка, которой я никогда не видел, никогда не добивался прежде. Она бросает свою палку для ходьбы, делает шаг в мою сторону и мягко обвивает меня руками, стараясь не причинить боль моей спине.

— Скажи это ещё раз, — шепчет она.

— Я люблю тебя, — говорю я ей. — И я не… я никогда не делал этого прежде, Руни, так что поначалу у меня может получаться очень плохо. Я говорю тебе потому, что пусть я хочу, чтобы ты любила меня в ответ, я пойму, если это не так. Мне просто нужно, чтобы ты знала…

— Аксель, — она поднимает обе ладони к моему лицу, её большие пальцы скользят по моим скулам, глаза всматриваются в мои. — Это ощущается как одна из моих грёз, — шепчет она. — Это же не сон, нет?

Я провожу ладонями вверх по её рукам, затем тоже обхватываю её щёки. Мои большие пальцы поглаживают её глубокие ямочки на щеках. Я смотрю в её глаза, напоминающие головокружительный витраж из зелёных как трава и голубых как небо оттенков.

Затем, прижав свой лоб к её, чувствуя её, упиваясь тем успокаивающим запахом цветов в сумерках, что исходит от её волос, одежды, кожи, я говорю ей:

— Ты не спишь.

— Тогда я скажу тебе то, что уже знала и так усиленно пыталась скрыть, — тихо говорит она, привстав на цыпочки и шепча мне в губы: — Я тоже тебя люблю.

Мир переворачивается от этих слов (слов, которые я никогда не думал услышать), и я привлекаю её ближе, крепко обнимаю, укрепляюсь в правде того, что сейчас в моих руках — женщина, которую я люблю; женщина, которая любит меня. Цепляясь за Руни, я поцелуем передаю слова, которые не могу сказать. Я говорю ей мягкими покусываниями зубов, твёрдыми, настойчивыми ласками губ всё, что моё сердце чувствует, но не знает, как выразить. Пока что не знает. Но научится.

Её рот приоткрывается с мягким вздохом, пока я прижимаю нас друг к другу, пока наши губы встречаются и размыкаются, затем ищут и поглощают, пока наши языки делают то же, что и наши тела ранее — прикасаются, танцуют, узнают шаги, которые делают нас дикими.

Но я сейчас не хочу быть диким, и если судить по её нежным касаниям, по ленивым вдохам, то Руни тоже этого не хочет. Так что я отстраняюсь, напоследок целую её в лоб, вдыхаю её и запечатлеваю этот момент в памяти.

Руни склоняет голову набок, смотрит на меня и поправляет мои очки.

— Возможно, я их погнула. Я немножко увлеклась.

Она возится с оправой, пока я смотрю на неё.

— Мне всё равно.

— А мне не всё равно. Я чрезвычайно к ним привязана, — бормочет она, затем наконец-то опускает руки. — Вот. Я их поправила.

Я краду последний поцелуй.

— Проголодалась?

Она улыбается.

— Ну естественно.

Я распаковываю нашу ношу, передаю ей термос чая, затем достаю свой кофе и выуживаю контейнер булочек с корицей, которые я заказал у Паркера и Беннета, получив немалую дозу поигрывания бровями и знающих улыбок. Я разворачиваю одеяло и расстилаю его. Затем сажусь и показываю на место между моих ног.

— Иди сюда.

Руни устраивается, прислоняясь спиной к моей груди. Наши колени согнуты, пока мы любуемся рассветом. Её улыбка такая удовлетворённая, глаза не отрываются от горизонта, щурясь от нарастающей яркости.

— Это идеально, — шепчет она.

Я целую её в висок.

— Да.

— Ты сказал, что никогда не делал этого прежде, — она опускает голову на моё плечо. — Что это означает?

— Это означает, что мне тридцать лет, и я никогда не был влюблён или хоть отдалённо заинтересован любовью, и у меня никогда не было романтических отношений. Были обоюдно выгодные партнёры без обязательств, но ничего серьёзного. Ничего подобного этому.

Она на мгновение притихает, глядя на рассвет, затем поднимает взгляд и смотрит мне в глаза.

— Как ты понял, что это отличается?

— Просто… понял. Я… — откашливаясь, я делаю глоток кофе, затем отставляю его в сторону. — Не смейся.

— Не буду, — обещает она.

— Всякий раз, когда я видел тебя, когда ты была рядом, и особенно когда ты приехала сюда, в моей груди… что-то ныло, — я кладу ладонь на её сердце, показывая ей. — Прямо вот тут. Я думал, у меня сердечно-сосудистые проблемы. Я гуглил всякое дерьмо. думал, у меня какое-то коррозивное заболевание или самая сильная изжога в истории медицины.

Она прикусывает губу и сдерживает улыбку. Надо отдать ей должное, она не смеётся.

— Оказывается, — говорю я ей, — вот как ощущается влюблённость в человека, когда ты говоришь себе, что ты не должен, нет, не можешь влюбиться. Ну то есть, вот насколько всё это незнакомо для меня.

Руни проводит ладонью вверх по моему бедру — успокаивающее, ласковое прикосновение.

— Теперь это может быть знакомым. Только ты и я.

Я мягко целую её, убирая прядь волос, которую ветер бросил на её лицо.

— А что насчёт тебя?

Она тянется к булочкам с корицей, снимает крышку и достает одну булку.

— Я бы сказала, что я настороженно относилась к любви и скептически относилась к браку. Учитывая то, что я видела у моих родителей и у их друзей в индустрии развлечений, это реально отбило у меня всякое желание. В последние лет десять, когда я начала осознавать желание и влечение, я не смотрела на людей, гадая, могут ли они оказаться моей истинной любовью. Я гадала, весело ли будет потанцевать с ними и хорошо провести время в постели. Я не хотела ничего большего. У меня имелась траектория карьеры. Финансовая стабильность. Родители, которые по-своему любили меня и в мгновение ока приехали бы, если бы у меня случился кризис. Несколько хороших друзей, и всё время в мире. Зачем мне нужно было влюбляться? Зачем бы мне вообще понадобилось выходить замуж?