Его хмурое лицо было таким милым. До сих пор милое.

Заставив себя не зацикливаться, я продолжаю свой тур по семейным фото, пока иду дальше по коридору, и фотографии становятся более людными по мере увеличения семьи.

Вот Рен, с теми же медными волосами, что и сейчас, и светлыми серо-голубыми глазами Элин Бергман. Он сидит на руках Фрейи, а Аксель (вы угадали!) хмурится в камеру. Вот Райдер, которого легко узнать — он единственный в семье, кто получил светлые волосы в сочетании с зелёными глазами. Неудивительно, что на следующем фото запечатлены оба «щеночка», как их называет семья — Вигго и Оливер, которых разделяет всего 12 месяцев, но они как день и ночь, с одинаковыми серо-голубыми глазами, но с каштановыми и светлыми волосами соответственно. И наконец, малышка Зигги, с медными локонами её отца и яркими зелёными глазами, в окружении всех её братьев и сестры.

Моё сердце сжимается. Я знаю Бергманов всего несколько лет, с тех пор, как у Уиллы и Райдера завязались серьёзные отношения, но они стали для меня настоящей семьёй. И если неловкость между мной и Акселем не исчезнет каким-то чудодейственным образом, мне придется оставить это позади.

Я дохожу до последних семейных снимков. И от этого испытываю абсурдную печаль.

Отвернувшись от стены с фото, я замечаю дверь, которая весьма напоминает уборную. С тех пор, как я заболела в старших классах, я экспертно научилась везде находить туалеты, потому что никогда не знаешь, когда тебе понадобится посетить это место. Я узнаю дверь уборной, когда вижу её.

Уже потянувшись к ручке, я слышу звук. Очень человеческий звук. Типа, шаги.

Здесь кто-то есть.

Наверное, тот же, кто приехал сюда на джипе. Боже, что со мной не так? Почему я ничего не заподозрила, когда увидела машину? Почему я не в силах предположить худшее?

Ну если только у меня не паранойя, и я себя не накручиваю.

Я застываю, держа ладонь на дверной ручке, и прислушиваюсь. Я пытаюсь убедить себя, что вообразила это.

Но потом я это слышу: размеренные шаги, становящиеся всё громче и доносящиеся из-за двери, которую я собираюсь открыть. Это прямо-таки фильм ужасов. Какой-то мудак-убийца поднимается ко мне из подвала.

Адреналин переполняет мой организм, кожу покалывает от паники. Я бешено озираюсь по сторонам, надеясь найти что-нибудь, чем я могу защититься. Мой взгляд быстро зацепляется за чемодан, который я оставила в прихожей. У него твёрдый корпус. Неплохое оружие. Я подумываю побежать к нему, надеясь, что сумею вовремя схватить его и защититься, но уже слишком поздно. Дверь открывается. Я оказываюсь лицом к лицу с высоким мужчиной, скрытым в тени, и только его ботинки освещены фонариком.

Я ору, потому что срань господня, это ужасно страшно, затем толкаю парня, надеясь, что застану его врасплох и успею убежать. Он вскрикивает от шока и роняет фонарик. Затем он отшатывается назад, покачнувшись на краю ступеньки и бешено размахивая руками.

Когда его голова запрокидывается в попытках удержать равновесие, его черты оказываются освещены лучом упавшего фонарика. Тогда я узнаю, кого только что столкнула с лестницы.

Аксель Бергман.

***

Всё происходит будто в замедленной съёмке, и моё воображение безумствует, представляя, как Аксель падает по ступеням и ломает шею. Я тянусь к нему и хватаю за рубашку в попытках замедлить падение.

Но вот в чём прикол. Я ростом 180 см и в довольно хорошей физической форме, когда не оправляюсь от тяжёлого рецидива болезни. Аксель пусть и весьма худой, но он ростом практически два метра, и на его костях есть лишь мышцы. А мышцы, друзья мои, тяжёлые. А значит, мои попытки ухватиться за Акселя не дают ничего, только швыряют меня следом за ним.

Я пытаюсь не дать себе повалиться вперед вместе с ним, но это безнадёжно.

Я падаю на него, как раз когда он выгибается назад как дайвер. Аксель упирается ладонями в наклонный потолок позади себя, не дав нам упасть вниз по ступеням.

Наши тела сталкиваются с оглушительным «ууф».

О Боже. Он такой большой. Такой высокий, подтянутый и большой. Я чувствую его жёсткие мышцы бёдер. Безошибочно узнаваемый… бугор в паху. Его острые тазовые кости впиваются в мои, мои груди сминаются об его грудь, а мои ладони для опоры опускаются на его грудные мышцы.

Воздух со свистом врывается и вырывается из наших лёгких, эхом отдаваясь вокруг.

— Я очень сожалею, — хрипло говорю я. Я всё ещё цепляюсь за него, пока мы повисли под пугающе крутым углом над лестницей. — Ты напугал меня, и я просто… среагировала.

Он мне не отвечает. Охнув, он отталкивается от потолка, отчего его тело рывком налетает на моё. Под моей кожей пробуждается жар, и как только мои пятки соприкасаются с полом, я делаю шаг назад, и мои щёки заливает румянцем смущения.

Прочистив горло, Аксель подбирает упавший фонарик и выключает его. Затем делает шаг вперёд и спокойно закрывает за собой дверь подвала, будто мы вовсе не тёрлись телами и не были на волоске от падения по лестнице.

— Что ты тут делаешь? — спрашивает он наконец. Его голос окружает меня, низкий и мягкий как полночная ласка.

Я огорошенно моргаю, затем беру себя в руки.

— Э… что? Я… Я тут для отпуска. Уилла сказала, что шалаш свободен для моего использования, когда я упомянула, что мне нужно уехать на какое-то время.

Его взгляд путешествует по мне, затем скользит по коридору и натыкается на мой чемодан в прихожей. У него вырывается протяжный тяжёлый вздох.

— Почему ты здесь? — осторожно спрашиваю я.

Выругавшись себе под нос, он убирает фонарик в карман и проходит мимо меня.

— На улицу.

— На улицу? — я смотрю, как его длинные шаги быстро преодолевают коридор. Я вообще ничего не понимаю.

Аксель поднимает чемодан и указывает на входную дверь.

— На улицу. Пожалуйста.

Он серьёзно вышвыривает меня из дома?

Пройдя в мою сторону, он чемоданом подталкивает меня к двери. Меня направляют как овцу.

— Пожалуйста, Руни.

— Ладно, ладно. Иду. Что-то не так?

— Да всё не так, — бормочет он.

Я оглядываюсь через плечо, ища признаки домашней катастрофы. Это место выглядит обжитым, но едва ли создаётся впечатление, будто тут всё разваливается на куски. С другой стороны, внешний вид бывает обманчив. Если бы мне давали пенни каждый раз, когда я по ошибке говорила людям, что болею, а они с неверием восклицали «Но ты выглядишь прекрасно!», я бы уже купалась в блестящих монетках.

— Поэтому ты здесь? В подвале? — спрашиваю я. — С фонариком?

— Разбираюсь с крупными сантехническими проблемами. Для безопасности электричество отключено, отсюда и фонарик.

Ну, это намного логичнее, чем принимать его за убийцу. Боже, иногда я такая драма-лама.

Открыв входную дверь, Аксель выходит со мной на улицу. Когда мы ступаем на крыльцо и поворачиваемся лицом друг к другу, все мысли испаряются. Вечернее солнце купает его в золотистом свете, пока он стоит такой высокий и непроницаемый, но неизменно привлекательный — густые каштановые волосы, высокие скулы, глаза столь же тёмные, как и мокрые от дождя хвойные деревья вокруг нас.

Он выглядит не так, как в те разы, что я видела его в доме его родителей или, Господи милостивый, в тот один раз, когда он выставлял свои работы в Лос-Анджелесе и сшибал всех нахер с ног своим угольно-серым костюмом-двойкой с белоснежной рубашкой без галстука, кожаным ремнём цвета коньяка и туфлями…

Вау, помнить всё это кажется даже жутким, но если бы вы видели Акселя Бергмана, выглядящего как сам грех в костюме, вы бы тоже запомнили все отменные детали.

Но сегодня его обычно аккуратно уложенные волосы торчат во все стороны, и на лице виднеется густая щетина, от которой он выглядит ещё угрюмее. Его джинсы и ботинки покрылись грязью. Несмотря на холод, на нём нет куртки, только поношенная фланелевая рубашка, и её клетчатый принт цветами вторит окружению — облачно-серый, небесно-голубой и тонкие полоски бургундского цвета мокрой земли. Четыре пуговицы его рубашки расстёгнуты, обнажая узкую полоску бледной кожи и тёмные волоски на его груди.