Сжалившись, он так и делает.

— Как… — он откашливается, затем начинает чесать котёнка под подбородком. Она вытягивает к нему свою крохотную мордочку, зажмурившись и кайфуя. — Как прошёл твой визит к Уилле?

— Очень хорошо. Я скучала по ней. Визит напомнил мне, как сильно я скучала, — кошечка на моих коленях плюхается на спину, задрав лапки в позе сонной капитуляции. — Она продолжает напоминать мне, что в Вашингтоне тоже нужны адвокаты.

Аксель напрягается рядом со мной, затем наклоняется чуть ближе и гладит крохотную белую грудь и животик котёнка.

— Ты бы… захотела когда-либо жить здесь? — спрашивает он.

— До этой поездки я, наверное, сказала бы нет, — признаюсь я. — Я типичная калифорнийская девушка. Я люблю солнце, жаркое лето и чтение на пляже, но… — я поднимаю взгляд к его по-мужски красивому лицу. — Теперь, когда я увидела, что может предложить этот штат, перспектива очень заманчива.

Он хрипло сглатывает, проводя костяшками пальцев по губам. Это движение вызывает ноющее ощущение между моих бёдер.

Затем эта ладонь внезапно накрывает мою линию подбородка, большой палец проходится по моему горлу. Его губы скользят по моим, и поцелуй столь же нежный, как и ветерок, который обдувает нас. Грёза, воплотившаяся в жизнь.

Аксель отстраняется, выглядя ошеломлённым.

— Мне не стоило… Прости.

— Почему нет? — спрашиваю я, смотря ему в глаза. И это редкий дар — поистине увидеть их, ярко-зелёные, с янтарными пятнышками, как летняя листва, залитая солнечным светом.

Я не уверена, зачем задала вопрос. Я лишь знаю, что мне нужен ответ. С чего вдруг поцелуи, доброта, забота?

Зачем?

Его хватка сжимается крепче, по-прежнему нежная, но как будто отчаянная. Он вздыхает, и в этом звуке усталость встречается с комфортом, сродни горько-сладкому облегчению, когда падаешь в постель после долгого дня.

— Потому что я… Думаю, я скучал по тебе. Потому что я ненавижу целоваться, но с тобой — люблю, и это что-то значит. Я не знаю, что именно, и мне хотелось бы знать больше, но я знаю это, — хрипло произносит он, а потом утыкается в меня. Я не знаю, как описать это — нежное прикосновение его виска к моей щеке, едва ощутимое касание его губ на раковине моего уха. — Я так сильно хочу поцеловать тебя, что это стёрло все остальные мысли в моём мозгу. Не осталось ничего, кроме желания этого. Желания тебя.

Я сказала себе, что приму лишь самый прямой, наименее запутанный ответ для удовлетворения моего любопытства, моей любви к систематизированному порядку и чётко обговорённым условиям. Но он дал мне поэзию. Этот немногословный мужчина, который так влюблён в то, как солнце окрашивает мир в начале и в конце дня, что ужасно боится не передать это должным образом. Мужчина, который сводит себя к хмыканью и дистанции, но рисует собачек в записках и держится за руки. Ну естественно, он дал мне сложный, душераздирающий ответ.

Ответ, который заставляет меня посмотреть в лицо тому, чего я не хотела признавать раньше: как я боюсь такой сложности, и почему я люблю логику, которой научилась при подготовке к юрфаку, объективность научного метода. Отношения такие… нелогичные, и из-за их субъективности я страдала в прошлом. Эти серые, беспорядочные зоны научили меня, что ты можешь быть любима, но брошена; что тебя могут желать, но в то же время сожалеть о тебе. Так что я избегала их. Потому что я не хотела снова пострадать.

И что же значит тот факт, что сейчас страх боли приглушается, пока я думаю об удовольствии, которое могла бы испытать с Акселем? Глядя на него, я чувствую тысячи новых нервных окончаний под кожей, будто всё во мне создано для того, чтобы прикасаться и узнать его всего. Я хочу его.

Он такой терпеливый, пока я раздумываю, но всё же ни на секунду не перестаёт прикасаться ко мне — его большой палец скользит по моему горлу, кончики других пальцев проходятся по линии подбородка. Яркие зелёные глаза останавливаются на моих губах, будто мой ответ уже известен, будто «да» витает в воздухе между нами.

— Я тоже тебя хочу, — говорю я ему.

У него вырывается легчайший стон, и его губы снова прикасаются к моим. Легко, как перышко, благоговейно. Затем уже крепче и отчаяннее. Его ладони в моих волосах, его язык проходится по моим губам, умоляя открыться, и я подчиняюсь. А затем стону, испускаю звук той ноющей боли, что переполняет моё горло, груди и низ живота, так сладко и остро собирается между моих бёдер. Я падаю к Акселю, опираюсь на мышцы, напрягшиеся под моими ладонями. Мои руки скользят вверх по его бёдрам и впиваются в мягкую ткань его джинсов.

Наши поцелуи обретают медленный, глубокий ритм. Мы делим воздух и дыхание, затем целуемся крепче, пока крохотный беспомощный котёнок ютится на моих коленях, и на нас падает солнечно-золотой дождь осенних листьев. Это заставляет меня улыбнуться такой улыбкой, какой я не улыбалась уже много лет, такой, что зарождается в моём сердце и озаряет все внутренности, подобно угасающему пламени, внезапно обретшему топливо.

Моя хватка на его бёдрах сжимается крепче, пока его язык поёт серенады моему, пока руки Акселя покидают мои волосы, спускаются по шее и ключицам до моих плеч. Он крепко обнимает меня и ещё раз целует, крепко и нетерпеливо, после чего отстраняется, дыша прерывисто и часто.

Он смотрит на меня так, как я, наверное, выглядела, когда впервые посмотрела в микроскоп — шокированный, заворожённый, отчаянно желающий большего… понимающий, что нечто, что я раньше считала ясным и очевидным, на самом деле безумно и ошеломительно многогранное. Что ещё бесконечно много вещей предстоит узнать, что впереди ждёт бесчисленное множество возможностей, стоит только присмотреться поближе.

Аксель медленно склоняет голову, и его рот куда медленнее опускается в нежное местечко, где моя шея переходит в плечо. Он оставляет там легчайший поцелуй, клеймя мою кожу.

— Аксель? — шепчу я.

Он утыкается носом в мою шею, легонько целует линию моей челюсти.

— Хм?

— Думаю, я тоже скучала по тебе.

Глава 17. Аксель

Плейлист: Vance Joy — We’re Going Home

Я виню в этом щенков-сводников. Я виню Оливера за то, что заставил меня почувствовать крупицу надежды, и Вигго за ту книгу, которую он порекомендовал и которую я, возможно, прочёл наполовину вчера ночью, лёжа в кровати поверх простыней и подушек, которые хоть и терпели моих братьев несколько дней, почему-то до сих пор пахнут как сумерки на лугу. Как Руни.

Слова про простыни звучат как-то жутко, но для галочки, я делал это не нарочно — я просто бухнулся на кровать, прибравшись после ужина, и начал читать. Сам того не осознав, я заснул, а потом мне снилось именно то, чего можно ожидать после прочтения половины горячего любовного романа в окружении запаха женщины, для которой ты всегда твёрд, о которой всегда думаешь, которую всегда желаешь.

Желаешь так сильно, что целуешь её без спроса сразу же, как только увидел, а потом говоришь вещи, хотя даже не думал, что способен сказать такое.

Откровенный ужас ощущения свободного падения после этого. Такое чувство, будто Руни подхватила меня всего за мгновение до того, как я упал на жёсткую поверхность брутального отказа. А потом я ощутил себя невесомым, потому что она сказала «Я тоже тебя хочу».

— Аксель?

— Хм? — я моргаю, выдёргивая себя из мыслей, и смотрю на котёнка. Я аккуратно почёсываю её подбородок. Она вырубилась, раскинув лапки, и спит. Этот крохотный комочек пыли слишком милый. Я жду, когда она покажет свою дьявольскую сторону. Нечто настолько очаровательное — это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

— Мы можем её оставить? — спрашивает Руни.

Мы. От звучания этого слова по моему позвоночнику проходит дрожь. Но потом накатывает реальность, напоминая о том, что грядёт. О том, что скоро нас уже не будет.

— Я не уверен, что это хорошая идея, — говорю я ей, опуская руку. — Учитывая, что «мы» продлимся лишь до тех пор, когда ты уедешь через несколько недель.