Поужинав, я вернулся домой и обнаружил ожог на правой руке. Волдыри еще не вскочили на пальцах, но кожа сильно покраснела. На тыльной стороне ладони между косточками пальцев появились глубокие ямки. Вены тонкой сетью покрывали запястье. Теперь я мог видеть каждую вену в отдельности. Любой врач воспримет это с упреком и скажет, что такого не должно быть. Что вены должны находиться под слоем кожи, а не торчать, как кости дистрофика. Эта патология не может развиться из-за плохого питания.
В тот же вечер я почувствовал странную тягу к маленькому ресторану. Точно забыл там что-то. Я спал и думал, как приятно будет сходить туда позавтракать. Пусть до него час езды из-за пробок на дорогах, но ради этого стоит встать пораньше, умыться, побриться и отправиться, чтобы успеть до работы. К тому же я не рассчитывал увидеть среди официанток свою подругу. Она работала до рассвета и, по всей видимости, утром крепко спала в своей кровати. Могла ли она думать о ресторанчике то же, что и я?
Если у нее имелись подобные мысли, о каком университете могла идти речь?
***
Я сидел за столиком и ждал очередной заказ. Уже две недели я завтракал здесь постоянно. Когда деньги стали стремительно заканчиваться (на работе мне платили около восьми тысяч рублей в месяц), я решил позабыть о ресторанчике, равно как о девушке, с которой мы общались все реже и реже. Она никогда мне не звонила, а я звонил сперва раз в два дня, потом — раз в три, потом — раз в неделю, и так все покатилось вглубь пустого дупла. Моя правая рука высыхала, как потрепанный осенью лист. Внутренне я чувствовал ее, как и прежде, но вот снаружи она выглядела совсем иначе. Совсем не так. И мне это не нравилось. Точнее, я был сильно напуган тем, что кому-то все равно придет в голову об этом спросить. Например, одному из моих пациентов.
Старик с пищевым отравлением попал в инфекционное отделение три дня назад. Коренастый мужик, повидавший на своем пути немало дерьма, о чем никогда не стеснялся рассказывать, как-то раз спросил меня, всегда ли я писал левой рукой. Вопрос был поставлен настолько резко, что в нашу сторону повернулись все пациенты, лежащие в палате: толстый дед со взглядом совы, бабулька с приплюснутым носом, две женщины, вечно разглядывающие модные журналы — как же смешно заниматься этим в сорок пять лет! Все они разом обернулись в мою сторону и прислушались, словно перед залпом. Так и хотелось сказать: «На старт, внимание, марш!», черт бы их побрал! Но в тот раз я просто соврал. Сказал, что да, все время писал левой рукой, а старик посмотрел на меня и сказал, что лгать пациенту врачу гораздо легче, чем врачу пациенту. Я шарахнулся от него. Правую руку я не вынимал из перчатки, но он все же что-то заподозрил. Глянул на нее с презрением, а потом показал свою.
Трудно описать то, что заворочалось у меня внутри. Я смотрел на его руку и видел, что между средним и безымянным пальцем чернеет четыре маленьких прожженных отверстия. Волосы с правого запястья облезли совсем. Еще несколько маленьких дырочек, словно ядовитый грибок, покрывали безымянный палец.
— Видите, что происходит, когда попадаешь не в то место и не в то время!
«Что с вами случилось?» — хотел произнести я, но подавился.
— Это все они, — продолжил старик, не спуская глаз с моей руки, — эти твари из подвала. Они кажутся людьми, пока не могут тебя пристрастить, а когда ты поддаешься им, ложишься на то самое блюдечко с голубой каемочкой, считай, что уже умер.
Он захихикал, а я покрылся мурашками. Одна из бабулек вздрогнула и отвернулась. А старик продолжал:
— Их Преисподняя на улице Кирова открылась на развалинах старой психоневрологической клиники, сожженной немцами во время Второй мировой войны. Позже там отстроили неплохой район, а еще позже заселили людей. Разумеется, смертников, — снова послышался смех. Старик покачивал головой, как осел при виде летней травы. — Говорят, там есть глубокий подвал, куда сбрасывали тела удушенных в газовых камерах. Темное помещение глубоко под землей с выходящей наружу длинной трубой. Они сбрасывали туда и мертвых и живых, а потом поджигали. Ядовитый дым стелился по потолку и выходил через трубу в небо. Сейчас этой трубой пользуются местные кухарки. Наверняка и они не догадываются, что под их ногами — тонны не съеденных огнем костей.
— Откуда вам это известно? — поинтересовался я.
— Фашисты! — выплеснула бабулька. — Как вам совесть позволяет об этом говорить!
— Я ветеран, мой мальчик. Ветеран Великой Отечественной, хотя, когда это все началось, я был слишком мал, чтобы идти на фронт. Мой покойный дед, в прошлом адмирал, кое-что рассказывал о войне. Сам я впервые вышел в бой одиннадцатилетним пареньком осенью сорок третьего года.
Одна из женщин оторвалась от журнала и повернулась к нам, чтобы что-то произнести. В этот же момент к ней повернулся старик:
— Я был там, когда ты сосала грудь своей мачехи, про которую рассказываешь уже вторые сутки.
Та испуганно перекинулась взглядом с подругой.
— Каждый раз к тебе будет возвращаться мысль о том, стоит ли мне верить или нет, и я уверяю тебя: если ты поверишь, то однозначно перестанешь спать. А в больнице жить без сна — то же, что и на войне без автомата.
— Вы хотели что-то добавить? — спросил я.
Страх уже не так полоскал мне кровь. Его усмиряли всего три слова. Я мог ему не верить, и я собирался сделать это сразу же, как только он закончит свой рассказ. Не верить. Но моя голова не слушалась и пророчила совсем другое: поверь… Я медбрат не психоневрологического отделения. У нас нет душевнобольных. Но… иногда мне кажется, лучше бы были. Было бы не так скучно.
— Дед говорил, что те твари появились внезапно, когда русские обрушили на больницу облако синильной кислоты. Место полыхнуло, а не испарившийся яд потек глубоко под землю через ту самую трубу и смешался с золой и трупным ядом. Что-то произошло тогда. И дело не в том, что все немцы внезапно передохли. Умерло все живое: птицы, собаки, лошади, насекомые. Все. Синильная кислота выжгла жизнь из этого места, но не навсегда. Пары этого яда растворяются в воздухе быстрее радиоактивных изотопов. И вроде бы по прошествии нескольких часов яд должен был полностью испариться, но… Через несколько дней мимо больницы прошел отряд наших солдат…
Вдруг я понял, о чем пойдет речь. Понял и больше не хотел его слушать, потому что знал: дальше речь пойдет только о смерти. Смерть, яд, смерть, яд, подвал, смерть, яд. Все перемешалось в голове, как в банке с малосольными огурцами, которую взболтнули, чтобы слегка поднять осадок. Одна из женщин закрыла уши, другая вставила наушники от старого кассетного плеера. Дед на соседней кровати потянулся за сигаретой, но не закурил. Просто вставил ее в рот и начал сосать, как чупа-чупс.
— Все до одного в черных точках. — Старик поднял руку и еще раз продемонстрировал четыре сквозных отверстия и покрытый чернотой палец. — Все, как один, молоденькие, бодрые вояки, отстукивающие победный марш после битвы под Москвой. Все полегли.
Я выдохнул и подумал о подруге. Никаких черных точек на ней я не видел, хотя полностью не был в этом уверен. Ее лицо сильно постарело за полгода со дня нашей первой встречи. Руки были чистыми, гладкими, без единого намека на кожную болезнь. Но… Я помню, как она показывала мне церковное кольцо «спаси и сохрани» из чистого серебра и говорила, что не снимала его уже несколько лет. Такие кольца имеют свойство притираться к пальцам и уже не слезать с них. Еще она носила серебряный браслет. Я сам держал его в руках. Тяжелый для украшения, весом не менее пятидесяти грамм. Гладкий и холодный. Она не снимала его, даже когда спала. Сказала, что это подарок брата, который утонул пять лет назад на озере.
В тот вечер ни кольца, ни браслета на ее руках не было.
Возможно, их заставляют снимать в целях безопасности. Но каких пыток ей стоило снять с пальца кольцо? Ведь оно почти вросло в него.
Я взглянул на свою левую руку. Обычные здоровые пальцы, волосатое запястье, шершавая ладонь, на ногтях — редкие белые проблески. Свое церковное кольцо я носил на среднем пальце. Изредка мне приходилось его снимать, с этим проблем не было. Но когда меня посетило странное желание примерить кольцо на правую руку, палец отказался его снимать. Я попытался скрутить кольцо, как гайку, но ничего не получилось. «Прирос?» Последний раз я снимал его два дня назад, и мне потребовалось всего две секунды, чтобы закончить дело.
