– Эй, догоняй.

Бегу, он за мной. Хорошая погода, что б с девчонкой-заморышем в догонялки не поиграть? А я вот камешек на бегу подберу и еще в одного солдатика брошу. Так, не со зла – не опасная я, Светлый-Могучий, не надо меня жечь, я же так – в игру позвать. Чем занят, служивый, жжешь-грабишь? Бросай ерундой маяться, пошли с нами бегать-резвиться. Еще один, еще…

Вот и площадь. Что-то вы, ребята, запыхались. Вот и еще один, старуху из дома тащит. Зачем тебе старуха, постылый, на тебе лучше камушком по шлему. Ох, что-то жарко мне, видно сильно голову твою горячую размозжить захотелось. Жарко мне, да и вам, молодцам, скучно за заморышем бегать. Так я и себе помогу, и вас подбодрю немного… Сниму сарафанчик, что тут снимать – три бантика дернуть. Нравлюсь? Вы не смотрите, что мне тринадцать, не туда смотрите. Ну, нравлюсь? Тогда побежали. Ну?

Вот теперь все. Двенадцать. «Взвод» это называется, если не путаю. А я не путаю, я ведь Тайная. Вот и посмотрим, Тайная ты или девчонка безмозглая. Приближаются. Двести шагов. Твоих шагов, Тайная, а им и ста хватит. Ладно, наоборотника кругом… Вот этот сорвем, пусть дымит, а вот эти – с корнем вырвем, не потревожим.

Стоят, скалятся, глазеют. Прямо на разграбленных зарослях. Вдыхайте, любовнички. Теперь разозлить мне вас надо, вот что. А то травка в голове все перепутает. Все, да не то.

Ножик-то вот он, в руке пляшет. Нехорошо так пляшет, привычно. Насторожились, бычки молоденькие, это правильно. Только все равно еще с ножичка взгляд на прелести девичьи перескакивает. Плохо, не дошло еще. Ну, держите.

Теперь попасть бы. Букетик сминаем осторожно и солдатне в харю. А ножичек следом. Убила? Да в мыслях не было. Я же травку покромсать хотела. На салат.

Жарко…

Отпустило… Не нашел, к чему придраться, Огромный-Сильный. А солдаты?

Смеюсь. По траве катаюсь. Голый живот ладошками держу. Может, еще браслет пожевать? Нет, хватит. Сама успокоюсь.

Валяется солдатня. Не смеется, не двигается, на голую девицу не таращится. Мертвые потому что. Совсем.

Хорошая травка – наоборотник. Ею батлаты из земли выманивают. Батлат – он тупой, овощ все-таки, знай себе в землю зарывается. Как его доставать, не раскапывать же всю нору. Берут немного травки наоборотной, ломают стебельки, чтоб испугалась она и дым пустила – и бросают к батлату в нору? Тот ему голову затуманит, – или что там у них, у овощей полуразумных, – переставит все с ног на голову, батлат и полезет. Вверх. А думать будет, что вниз. А наверху сам к крестьянам бросится, засучит листами своими загребными – потому что любит он их, а не боится, потому что травка наоборотная. Так-то.

А солдатик-то один живехонек. Шатается, но стоит. Дымок белесый постепенно из глаз уходит. А ужас – появляется. Смотрит он этими глазами в мои невинные, тринадцатилетние.

– Что?.. Что ты сделала?

Ух, вас еще и язык выучить заставили. Хотя, Наставник сказал, вам машинкой в голову пшикнут – вот вы уже и язык знаете, еще пшикнут – драться умеете. А убивать-грабить-насиловась вас и учить не надо. Сами с усами. Других не держат.

– Отвечай, тварь!

Как заговорил. А ты эту тварь не так давно обнимать-целовать хотел, да на поцелуях бы не остановился. А теперь «тварь»… Да ты, солдатик, сам себе трава наоборотная.

– Что я сделать могу, немощная? Это любовь вам мозги попутала. Вот стал друг недругом, а страх – начальником. Поубивали друг друга. А ты, видать, самый сильный. Всех положил, один остался. Ну что, хочешь еще меня любить, молодец?

Медленно замахиваешься, солдатик. Я и ножик подобрать успела, и взмахнуть им, и обратно на траву усесться. Чтобы пеплом не засыпало. Где мне потом прах твой от кожи девической, бархатной, отмывать прикажешь? Сожгли вы баньку и Дома пожгли, селян убили, а кого не убили, поиздевались и на Убой пустили, под лазер свой или чем там ваш Светлый-Мудрый судьбы вершит. А вас от него амулет защищал, вот он, треклятый, раззолоченный, простенький генератор поля. Не защитного, а так – посигналить. Думал, сволочь, я тебе венку какую на шее немытой вспороть хочу? Хотелось, да жгло слишком. Пришлось ремешок украшеньица твоего ножичком ковырнуть, так, из любопытства девичьего.

Все. Стоп. Хватит. Прекратить. Амулет у меня. Солдаты мертвы. Хватит. Можно никуда не бежать. Можно выкинуть из головы прибаутки, больше незачем… Можно убрать нож, привязать ремешок покрепче. Можно вернуться на площадь и поискать сарафан. А еще…

Можно упасть и заплакать.

Хорошее растение поцелуй-цветок. И название точное – так уста и тянутся бутон голубенький облобызать. Целую. Неопасный он, не заманивает, не отравляет, волю не навязывает, голову не дурманит. Просто растет себе и растет, перед пчелами стебельком покачивает – вот и все колдовство. Наставник говорил, как нервничать будешь, плакать вздумаешь али отчаиваться – сразу хватай поцелуй-цветок и венок плети. На голову. Красивый. Чтобы не думать. Хороший цветок. Несъедобный, раны не заживляет, пахнет бесцветно… Тайных, сиротами в тринадцать лет оставшихся, не утешает, мертвых Наставников, на полу горой пепла застывших, не воскрешает. Хороший цветок. Бесполезный.

В хижине бардак у вас, Наставник. Мебель перевернута, чашки-кружки черепками рассыпались. И кровать не заправлена, и котелок не начищен. И солдаты мертвые – по всему полу. Что же вы так, Наставник? Не слушаете вы меня, малолетнюю, от сквозняка по хижине растекаетесь. А я вас слушала, да не дослушала. Мне еще три года слушать, до Тайной, а некого. Мне всю жизнь род беречь, а нет больше рода. Сама по себе теперь, Тайная-недотайная. Не сберегла.

Вы на них зря лиану натравили, задушить-то она задушила, да не всех. Надо было вам на крышу, а оттуда – из арбалета их, окаянных. И добра им, только добра. Вдруг солдату на лоб мушка какая села – так вы ее болтом, бесстыдницу. Что там – двенадцать мушек согнать. Нет. Не додумались али не успели попросту. А я вот успела зачем-то. Сдюжила. Себя спасла, а больше и никого. Хороша Тайная. Даже хоронить нечего. Пепел и тот развеялся. Так зачем тогда спаслась-то а?

Молчите вы, Наставник, не похоже на вас. Вечно бурчите что-нибудь, Ванда – то, Ванда – се, а сейчас – ни-ни. Хотя сейчас Ванда как раз и «го», и «се» – оплошала хуже некуда… Ан нет, молчите, с палками-поучалками не кидаетесь. Не похоже на вас.

Да вообще все непохоже. Другое все. Непонятное.

А про поцелуй-цветок, про венки красивые – это вы чушь говорили.

Не помогает.

Ни капельки.

> Resume playback from the last scene

– Тим…

Я не видел ее лица, только руку, что поддерживала мое все еще ватное тело. Танцующая вокруг ее тонких пальцев змейка завораживала, затягивала обратно в цветные сны. Я тряхнул головой.

– Ты что-нибудь видел?

Она сидела вполоборота ко мне.

– Видел, но меня там не было, никакого – ни прошлого, ни настоящего. Это точно не моя память… и, скорее всего, не память вообще.

Ванда нахмурилась.

– Что ты видел?

– Какая-то девчонка убивала солдат, разграбленная деревня, трава эта непонятная, не то противная, не то обратная…

– Наоборотная…

Сказала и запнулась. Я приподнялся на локте, попытался заглянуть ей в глаза… и заметил браслет. Тонкая полоска вечно свежей травы на ее запястье. Улыбница. На нем висел истертый позолоченный амулет Церкви.

Тайная…

Она наконец повернулась в мою сторону. Вот уж не думал, что она умеет краснеть.

– Уходи.

Мне хотелось ей что-то сказать. Успокоить, что ли. Но как? Если бы кто-то заглянул в мое прошлое, тем более в такой момент…

Я так и не встал. Не хотел я так уходить. Молча.

– А знаешь, у тебя на левой груди родинка такая красивая… Как семилистник.

…А еще я не думал, что юная девушка может вот так запросто взять меня за шиворот и вышвырнуть в коридор. Вернее, думал, но не ожидал точно… Я пролетел несколько метров и грохнулся на мягкий пол. Сзади с шипением потревоженной змеи закрылась дверь…